Загадка завещания

Умирающий Василий имел много причин беспокоиться о судьбе малолетнего сына: при малютке осталось двое дядей, которые хотя отказались от прав своих на старшинство. Но при первом удобном случае они, могли сослаться на невольную присягу и возобновить старые притязания.

Эти притязания тем более были опасны, что вельможи, что вельможи, потомки князей, тяготились новым порядком вещей, введенным при Василии и отце его.

– Вы бы, братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стояли крепко в своем слове, на чем мы крест целовали, – говорил умирающий братьям.

Боярам он счел нужным напомнить о происхождении своем от Владимира киевского и что он и сын его – прирожденные государи.

Для утверждения завещания он пригласил в качестве душеприказчиков своего младшего брата – удельного князя Андрея Старицкого, трех бояр (самого авторитетного из руководителей Боярской думы князя В. Шуйского, ближнего советника М. Юрьева и М. Воронцова) и других советников, не имевших высших думных чинов.

В нарушение традиции великий князь решил ввести в опекунский совет Михаила Глинского, который был чужеземцем в глазах природной русской знати и из двадцати лет, прожитых в России, тринадцать провел в тюрьме как государственный преступник.

Решительность, опыт и энергия Глинского позволяли Василию III надеяться, что он оградит безопасность родной племянницы Елены Глинской. Убеждая советников, Василий III указывал на родство Глинского с великой княгиней, «что ему в родстве по жене его».

Почему Василий позвал «государственного преступника» Глинского? Да только потому, что знал: кто-кто, а этот на самом деле будет стоять до конца, ибо его собственная жизнь зависела от жизни его племянницы.

– Тело свое на раздробление отдай, – сказал Глинскому Василий, – и кровь пролей за сына моего Ивана и за жену мою….

Глинский пообещал и кровь пролить, и тело на раздробление отдать. А вот о чем думал князь в столь трагическую для русского государства минуту, знал только он один. Не думать он не мог, поскольку смерть великого князя открывала перед ним такие широкие горизонты, за которые можно было обещать все, что угодно…

Как это часто случалось в истории, у постели больного шел самый обыкновенный политический торг. Бояре соглашались выполнить волю государя, но настаивали на включении в число опекунов-душеприказчиков своих родственников.

Василий III принял их условия, и Василий Шуйский провел в душеприказчики брата боярина Ивана Шуйского, а Михаил Юрьев – двоюродного дядю боярина Михаила Тучкова.

При этом были еще и те, кто, не входя в опекунский совет, стояли рядом с ним. Среди них выделялся Иван Юрьевич Поджогин по прозвищу Шигона.

Этот ловкий и умный человек по худородству не мог претендовать на высокий думный чин, и, тем не менее, стал одним из самых близких Василию людей.

Впрочем, чего удивительного! Шигона занимался устройством тех самых деликатных дел, о которых было не принято говорить вслух. Поговаривали, будто и прозвище свое этот мастер тайных дел получил за то, что любил жечь пытаемых. Чтобы разговорчивее были. Он часто «работал» по поручению государя с посланниками иностранных владык.

Василий верил этому человеку как себе, и не случайно именно ему было доверено «целовать крест» пред послами за отсутствующего боярина Г. Ф. Давыдова, который ведал внешними сношениями.

Вводя подобных людей в круг своих душеприказчиков, Василий III надеялся с их помощью оградить трон от покушений со стороны могущественной удельно-княжеской аристократии.

Избранные советники должны были управлять страной и опекать великокняжескую семью в течение двенадцати лет, пока наследник не достигнет совершеннолетия.

В опекунский совет, который должен был управлять страной до совершеннолетия Ивана, вошли князь Андрей Старицкий, Михаил Глинский, братья Василий и Иван Шуйские, М. Ю. Захарьин, Михаил Тучков и Михаил Воронцов.

По замыслу великого князя, созданная им в опекунском совете система противовесов должна была сохранить порядок правления страной доверенными людьми и уменьшить распри в аристократической Боярской думе. Да и сам опекунский совет был, по существу, одной из комиссий Боярской думы.

Назначение Шуйских определялось тем, что добрая половина членов думы представляла коренную суздальскую знать. Из старомосковских родов боярский чин имели трое Морозовых, Воронцов и Юрьев-Захарьин. Но они занимали низшее положение по сравнению с княжеской знатью.

Опекунский совет был составлен из авторитетных бояр, представлявших наиболее могущественные аристократические семьи России. Есть и еще один весьма веский аргумент в пользу опекунского совета: совет из узкого круга особенно приближенных к великому князю бояр существовал всегда. И не случайно современники упрекали Василия в том, что он «решает все дела с несколькими ближайшими советниками без совета с Боярской думой».

На последнее прощание Василий пригласил к себе князей Дмитрия Бельского с братьями, князей Шуйских с Горбатыми и «всех бояр».

Терзаемый предсмертными муками, Василий Иванович знал, что наибольшую опасность для наследника представляют его братья.

Еще бы ему не знать! Отношения между ними оставались напряженными почти все время правления Василия, и князь Юрий четверть века ждал своего часа, рассчитывая на то, что Василий умрет бездетным и московский престол достанется ему. Будучи опытным политиком, он слишком хорошо знал, чего стоят сейчас данные ему обещания, и все же просил:

– Вы, братья, – в последний раз обратился великий князь к боярам, – стойте крепко, чтоб мой сын правил государством государь и чтобы была в земле правда. Слушайте князя Михаила! Пусть он человек к нам приезжий, но вы должны держать его за здешняго уроженца, ибо он мне прямой слуга…

«Братья» обещали и хоть как-то успокоили умиравшего великого князя. Отпустив бояр, Василий III оставил у себя Михаила Юрьева-Захарьина и Ивана Шигону и Михаила Глинского. Им он и отдал последние распоряжения, касавшиеся его семейных дел и «великой княгини Елены».

3 декабря 1533 года игумен Троицкий Иоасаф стоял у кровати умирающего великого князя. Неожиданно для священника тот открыл глаза и сказал:

– Отче! Молись за государство, за моего сына и за бедную мать его! У вас я крестил Иоанна, отдал Угоднику Сергию, клал на гроб Святого, поручил вам особенно! Молитесь о младенце государе!

Собрав последние силы, великий князь позвал думных бояр: Шуйских, Воронцова, Тучкова, Глинского, Шигону, Головина и дьяков.

Держась на одной силе воли, он проговорил с ним целых четыре часа о новом правлении и о сношениях бояр с великою княгинею во всех важных делах. И слушавшие его люди с изумлением отмечали удивительную твердость, хладнокровие и заботливость великого князя о судьбе оставляемой им державы.

В восьмом часу к нему пришли братья и стали уговаривать его поесть. Василий покачал головой.

– Смерть предо мною, – сказал он, – хочу благословить сына и проститься с женой… Впрочем, нет, не надо! Им будет тяжело видеть меня… такого…

Однако братья и бояре уговорили его попрощаться с Еленой и Иваном, и князь Андрей и Михаил Глинский пошли за ними. Государь возложил на себя крест Св. Петра Митрополита и хотел прежде видеть сына.

Князь Иван Глинский принес его на руках. Держа крест, Василий сказал младенцу:

– Да будет на тебе милость Божия и на детях твоих! Как Святой Петр благословил сим крестом нашего прародителя, великого князя Иоанна Данииловича, так им благословляю тебя, моего сына…

Благословив сына, Василий попросил надзирательницу, боярыню Агриппину беречь как зеницу ока своего державного питомца. В этом момент князь Андрей и боярыня Челяднина вели под руки рыдающую Елену. Увидев ее, великий князь слабо улыбнулся.

– Мне лучше, – сказал он, – мне уже не больно…

Елена собралась с силами и прекратила рыдать.

– Кому поручаешь бедную супругу и детей? – спросила она.

– Иоанн будет государем, – ответил Василий, – а тебе, следуя обыкновению наших отцов, я назначил в духовной своей грамоте особенное достояние…

Затем по просьбе супруги, он велел принести меньшего сына, Юрия и благословил его крестом. Прощание с Еленою не оставило никого безучастным, все плакали и молились.

Елена не хотела покидать умиравшего мужа, и тогда Василий приказал вывести ее. Заплатив последнюю дань миру и государству, он думал только о Боге.

Еще в Волоке он просил своего духовника протоиерея Алексия и любимого старца Мисаила не предавать его земле в белой одежде. «Если поправлюсь, – обещал он, – в миру не останусь». И вот теперь, в последние минуты своего пребывания на земле, великий князь решил принять постриг.

Отпустив Елену, Василий велел принести монашескую ризу и попросил привести к нему игумена Кирилловской обители, в которой он желал быть постриженным. Того не было в Москве, и к Василию явился Иоасаф Троицкий с образами Владимирской Богоматери и Св. Николая.

Духовник Алексий пришел с запасными дарами, чтобы дать их Василию в минуту кончины.

– Будь передо мною, – сказал Василий, – и не пропусти сего мгновения!

Стали читать канон на исход души. Василий слушал с закрытыми глазами, потом позвал ближнего боярина, Михаила Воронцова. Обняв его, он сказал брату Юрию:

– Я умираю точно так, как и наш родитель…

После этих слов Василий потребовал немедленного пострижения, однако князь Андрей Иоаннович, Воронцов и Шигона стали отговаривать его, вспоминая Св. Владимира, который не хотел быть монахом и был назван равноапостольным, и Дмитрия Донского, который хоть и ушел мирянином, но своими великими добродетелями заслужил Царствие Небесное.

Начался спор, в течение которого Василий крестился и ожидал священного обряда. Митрополит Даниил взял черную ризу и подал Игумену Иоасафу.

Князь Андрей и Воронцов хотели вырвать ее, и тогда митрополит произнес ужасные слова:

– Не мешайте мне, или я лишу вас своего благословления! Никто не отнимет у меня души его. Добр сосуд серебряный, но лучше позлащенный!

Василий отходил. Спешили кончить обряд. Митрополит, надев епитрахиль на игумена Иоасафа, постриг великого князя, ставшего Варлаамом. Евангелие и Схима Ангельская лежали на груди умирающего инока. Несколько минут прошли в полнейшей тишине. Наконец, Шигона воскликнул:

– Государь скончался!

Все зарыдали, и в этот момент случилось чудо: лицо Василия просветлело, и тяжелый запах от раны сменился благоуханием. Митрополит омыл тело и вытер хлопчатою бумагою.

Была полночь, но в Москве никто не спал. Толпившийся на улицах народ с ужасом ждал печальной вести. И когда эта весть была озвучена, плач стоял от дворца до Красной площади.

Митрополит одел умершего в монашеское одеяние, вывел его братьев в переднюю горницу и взял с них клятву быть верными слугами Ивана и матери его, не мыслить о Великом Княжении, не изменять ни делом, ни словом.

Обязав такою же присягою и всех вельмож, чиновников, детей боярских, он пошел с самыми знатными боярами к Елене, которая, завидев печальную процессию, упала в обморок. Бояре молчали, и только один митрополит именем Веры утешал бедную вдову со слезами на глазах.

Затем ударили в большой колокол, тело положили на одр, принесенный из Чудова монастыря, и открыли двери. Народ с громким плачем бросился целовать холодные руки покойного.

Любимые певчие Василия пели «Святый Боже!» Иноки Иосифова и Троицкого монастыря отнесли гроб в церковь Св. Михаила.

Елена не могла идти. Дети боярские взяли ее на руки. Князья Василий Шуйский, Михаил Глинский, Иван Телепнев-Оболенский и Воронцов шли за ними.

Погребение было печально и торжественно, а неутешный народ скорбел так, что летописец с чистым сердцем мог написать в своей летописи: «Дети хоронили своего отца».

Так кончил свои дни великий князь всея Руси Василий III. Судя по рассказам современников, он был суровым человеком, уступавшим по дарованиям своему отцу. Однако это вовсе не умаляет его заслуг перед Русью. Он делал все, что мог, и продолжал политику своего великого предшественника. И лучшей эпитафией ему будут слова Н.А. Карамзина.

«Великий князь Василий, – писал знаменитый историк, – занимает достойное место в нашей истории. Да, он уступал и отцу и сыну в редких природных дарованиях: первому в обширном государственном уме, а второму в силе духу, в живости разума и воображении. Но он упорно шел путем, указанным ему мудростию отца. Пусть и без страсти, он приближился к величию России.

Он не был гением, но добрым правителем. Он любил государство более собственного великого имени и в этом отношении достоин вечной похвалы, которую не многие венценосцы заслуживают. Иваны III творят, Иваны IV прославляют и нередко губят, Василии сохраняют, утверждают Державы и даются тем народам, коих долговременное бытие и целость угодны Провидению».

Остается только добавить, что счастлив правитель, о котором можно сказать такие слова.

Великий князь был торжественно погребен в Архангельском соборе Московского Кремля. В середине 50-х годов XVII века келарь Троице-Сергиева монастыря Симон отметил преставление Василия Ивановича в своем Месяцеслове: «В лето 7046 преставился благоверный великий князь Василей Иванович, во иноцех Варлам, и во время преставления его исполнися храм благоухания многа».

После смерти Василия III бразды правления перешли в руки назначенных им опекунов.

Над гробом Василия еще читали псалмы и служили беспрерывную панихиду, а уже 6 декабря в соседнем Успенском соборе митрополит Даниил венчал на великое княжение его сына, трехлетнего Ивана.

– Бог благословляет тебя, князь великий Иван Васильевич, государь всея Руси! – торжественно провозгласил митрополит, – будь здрав на великом княжении, на столе отца своего!

Новому государю пропели многолетие, к нему пошли князья и бояре с дарами, после чего отправили по всем городам детей боярских приводить к присяге новому великому князю жителей городских и сельских.

Странно было слышать, как из открытых дверей стоящих рядом храмов несутся на Соборную площадь и плач об упокоении души усопшего отца, и радостные голоса певчих, возглашающих многолетие сыну.

Москвичи испуганно шептались: виданное ли дело – отца еще не схоронили, а сына уже венчают на царство? По всем приметам такое венчание ничего хорошего не обещало, и в столице стали поговаривать о том, что много христианских жизней загубит великий князь Иван Васильевич, если надевают на него шапку Мономаха под погребальный звон и заупокойные молитвы. И страшная эта примета, как показало будущее, оправдалась с лихвой.