Глава 7. Волшебный камень

Эту ночь я почти не спал, прислушиваясь к скрипу половиц, шелесту листвы за окном, всматриваясь из-под полуприкрытых век в причудливую игру скользящих по стенам теней. Ночные шорохи и звуки – все это принадлежало другому, потустороннему миру, который должен был исчезнуть с рассветом, но пока он владел этим домом, а я был его заложником.

Я находился на какой-то зыбкой границе между реальностью и иллюзией, борясь с наваливающейся на меня дремотой, интуитивно чувствуя притаившуюся где-то опасность. Рассохшееся дерево иногда издает странные звуки, похожие на треск лопающегося в огне каштана. А здесь все, начиная от мебели до стен, как бы доживало свои последние дни и подобными тяжкими «вздохами» прощалось со своим последним хозяином. Предпоследним, так будет вернее. Вот таким образом и прошла эта нервная ночь. А когда настал рассвет, разгоняя страхи, неся земле пробуждение, я вздохнул с облегчением, словно он явился мне на помощь, трубя гимн жизни.

Я встал, встряхнулся, сбрасывая пелену уныния, вышел из дома, умылся холодной водой, сделал получасовую зарядку, а потом принялся за работу. Ее накопилось достаточно. Для начала, чтобы еще больше разогреться, я стал рубить дрова, а когда вспотел, вытерся насухо полотенцем и ушел на кухню, поставив на плиту кофейник. Затем выпил большую чашку ароматного напитка и съел огромный бутерброд с ветчиной, а также целую банку сардин. И вновь принялся за дело. Натаскал из колодца несколько ведер воды, замочил в чугунном чане постельное белье, вытащил на солнце все одеяла и перины, развесив их на веревках, нашел дедовские плотницкие инструменты и начал чинить колченогие стулья и кресла, приколачивать ставни, забивать досками щели в стенах.

Я залез на крышу и поправил расползшийся шифер. С левой стороны от дома болото подступало совсем близко к стене – если бы я сиганул сейчас вниз, то как раз угодил бы в зеленую жижу. Самое смешное, что я, городской житель, никогда не занимался такой работой. Но теперь словно бы какое-то наитие опустилось на меня сверху. Все ладилось в моих руках. Я даже загордился собой и не заметил, что солнце давно уже стояло в зените. Тут я услышал за своей спиной снисходительно-насмешливое:

– Ну-ну!

Обернувшись, я увидел прислонившегося к дереву рыжего пекаря, который поддерживал брюхо обеими руками. Сказав это, он добавил:

– Решили навести тут порядок? – Эта фраза прозвучала так, будто он имел в виду не дом деда, а всю Полынью.

– Много хлама всякого здесь скопилось, – отозвался я. Тоже с двойным смыслом.

У меня этот булочник вызывал определенный интерес. Его тараканьи усы топорщились, а маленькие глазки буравили насквозь. Что могло послужить причиной ссоры между ним и дедом? И почему Раструбов пообещал убить его? Может быть, он и выполнил свою угрозу? В облике пекаря было что-то угловато-острое, несмотря на всю его шарообразную внешность.

– Надолго к нам? – спросил он, продолжая изучать мое лицо.

– Пока не найду того, кто убил деда. А вот скажите, Ким Виленович, что за ссора у вас вышла с моим дедом накануне его смерти? – ошарашил я его неожиданным вопросом.

– Какая ссора? Кто вам наболтал? Не было никакой ссоры. С чего это вы взяли? – Пекарь был явно смущен, лицо его пошло красными пятнами.

– Вы вроде бы даже угрожали ему? – Я продолжал его дожимать.

– Никогда такого не было! – отрезал Раструбов. – Наговаривают люди. Злые языки чешут. Слушайте их побольше. Некогда мне тут с вами… Пойду я… Дела… – И он торопливо пошел прочь, но, прежде чем скрыться за поворотом, пару раз оглянулся. И мне показалось, что в его глазах, кроме страха, мелькнула затаенная угроза.

«Вот и еще одного зверя пробудил в берлоге», – с немалой долей удовлетворения подумал я. Мне захотелось растрясти всю эту Полынью, сбросить с ее жителей маски, чтобы они проявили их внутреннюю, истинную сущность. Обнажились, как в преддверии Страшного суда. А катализатором выступит смерть деда. Мой замысел уже начал давать всходы: занервничал доктор Мендлев, ушел ошарашенным пекарь Раструбов, призадумался кузнец Ермольник, а сколько еще человек косвенным образом прослышали о моем расследовании и затаились в ожидании?

Вернувшись в дом и наскоро пообедав, я отправился к поселковому старосте, чтобы оформить необходимые документы на владение домом. Илью Ильича Горемыжного, высоченного, словно корабельная мачта, мужчину, я обнаружил в тенистой беседке возле его двухэтажного особнячка. Он вкушал сочную дыню, запивая ее брусничным морсом. Кисло улыбнувшись мне, он предложил разделить с ним трапезу.

– Увольте, сыт.

– Ну как хотите! Вы, наверное, за печатью пришли? Документы при вас? Надо еще уплатить взносы за год вперед.

– Как скажете, – согласился я, с любопытством наблюдая за ним. Ему было лет шестьдесят, но выглядел он довольно моложаво. Аккуратно подстрижен, одет с некоторым изыском, даже по-своему красив, только в глазах была какая-то вялость, въевшееся в душу и плоть желание посматривать на жизнь из окна своего безопасного жилища и ни во что не вмешиваться. И вздыхал он столь часто, словно нес на своих худых плечах непосильный груз. «Мыльный пузырь», – вспомнил я определение тетушки Краб. Немудрено, что при таком «народном правителе» всем в поселке распоряжается Намцевич.

Горемыжный доел дыню, и мы пошли в дом, где он долго вертел в руках мои документы, рассматривал их и так и сяк, чуть ли не пробовал на зуб, прежде чем проделать необходимые формальности и проставить печати. Я уплатил взносы.

– Надолго к нам? – Этот вопрос за последнее время я слышал уже столько раз, что он мне изрядно поднадоел. Все словно бы задались целью поскорее сплавить меня отсюда. Чего они боятся? Что я разворошу их муравейник?

– А может, и навсегда! – в сердцах отозвался я, с удовольствием наблюдая, как изменился в лице поселковый староста. У него даже как-то по-смешному отвисла нижняя челюсть, которую он не торопился захлопнуть. – Видите ли, – сжалился я над ним, – меня интересует загадочная смерть моего деда. Согласитесь, что в его гибели есть много неясного. Остались кое-какие вопросы, которые я желал бы прояснить. Вы поможете мне в этом?

– Нет!.. Нет… – почти испуганно вскричал он. – Зачем? Не надо этого делать. Следствие закончилось, была экспертиза – он утонул в результате несчастного случая. И… и хватит об этом. Какие могут быть причины, чтобы возвращаться к этому заново? Не надо. Я прошу вас.

– А что вы так волнуетесь, Илья Ильич? Вас будто бы даже радует, что его смерть признана случайной? Вроде бы так оно поспокойнее, да?

– И ничего меня не радует, – с чего вы так решили? Я его очень уважал и искренне жалею. Но… может быть, оставим все как есть?

– Следователь мог ошибиться. Или его могли специально «ошибить», – жестко произнес я.

– Да кому же это нужно?

– Убийце.

– Опять вы за свое! – Горемыжный развел руками. – Уезжали бы вы отсюда, ради бога. Ну зачем вы приехали?

– Вступить во владение домом.

– Ну вот… вступили, и довольно. Почему вам неймется? Отдыхайте себе на здоровье, рыбку ловите. На камешке нашем Волшебном полежите, он хорошо хворь вытягивает. Вернетесь в Москву, будете как огурчик. Знакомые вас и не узнают! Хотите, я покажу вам, где он лежит?

– А пойдемте! – согласился вдруг я. Мне и впрямь давно хотелось поглядеть на этот чудо-камень, занесенный в Полынью каким-то космическим ветром. Вроде Чебоксарского метеорита в Челябинск. А тут и проводник нашелся.

Но только я поднялся со стула, как внимание мое привлек один предмет, прислоненный в углу комнаты. Это была дедушкина трость – из ценных, красных пород дерева, с массивным набалдашником из слоновой кости, искусно гравированная, с отточенным стальным наконечником, на который для стойкости было нанесено алмазное покрытие. С этой тростью он приезжал в прошлый раз в Москву, и стоила она безумно дорого, а подарена ему была неким индийским брамином, с которым он сначала длительное время состоял в переписке, а затем и познакомился лично. Тот брамин тоже был каким-то народным чудотворцем, поэтому они и нашли с дедом общий язык. Да за одну эту богатую трость его могли преспокойненько убить! Горемыжный проследил за моим взглядом и покраснел.

– Пойдемте! – поспешно сказал он, практически выталкивая меня плечом из комнаты.

«Ладно, решим эту загадку в следующий раз», – подумал я, спускаясь с крыльца. Но теперь этот горемыка Горемыжный казался мне не таким уж безобидным существом, каким он, возможно, прикидывался. Мы спустились по улице к моему дому, прошли мимо него, продираясь сквозь высокий папоротник и борщевик, миновали стайку пугливых худосочных березок, сиротливо ожидающих чего-то у края болота. Вглубь его выдвигалась земляная коса, по которой мы добрались до утоптанной зеленой площадки, где в самом центре лежал огромный, черный, пористый валун, напоминающий широкое ложе с изголовьем. Земля вокруг него была выжжена, а в полутора метрах от краев уже таилась и коварно поджидала болотистая топь.

– Осторожно! – предупредил меня Горемыжный, когда я ступил назад, оглядывая редкостный экземпляр. – Это болото засасывает за считаные минуты. Не успеете крякнуть.

Но «крякнуть» мне все же довелось, после того, как я присел на затейливое каменное ложе. Оно было столь горячо, что казалось, будто под ним или внутри него находится раскаленная печь. Я откинулся на спину, и камень как бы принял меня к себе, в себя, утратив свою жесткость и видимую твердость. Странно, но мне было мягко лежать, словно я находился в своей кровати. Тепло и удобно.

Более того, через минуту я почувствовал необыкновенный прилив сил, какую-то особенную, пульсирующую во мне энергию, а вместе с тем предметы вокруг меня стали почему-то расплываться, рассеиваться в пространстве. Горемыжный как-то потускнел, сник, а лучи ослепительного солнца начали проходить сквозь его тело, и вот он уже насквозь просвечивал, как кусок слюды.

Голова моя кружилась, и мне казалось, что это вертится на своей оси сам камень. Как центрифуга. У меня сейчас было столько сил, что я мог бы встать и сдвинуть этот чудодейственный обломок космического метеорита с места, поднять его на руки. Мне чудилось, что я лечу, поднимаясь все выше и выше, и вижу внизу себя – распростертого на этом ложе.

Я не понимал природы этого странного явления, но теперь оно заботило меня меньше всего, – какой смысл искать разумное объяснение непознанному? Все ли может вместить в себя человеческий разум? Есть вещи, которые навсегда останутся для нас тайной… Мне было хорошо, я ощущал невыразимое блаженство и почти терял сознание. Возможно, это было преддверие смерти. Но раз так, то такая смерть – прекрасна, и лучшей нельзя себе пожелать…

– Поднимайтесь! – услышал я далекий, доносящийся до меня словно из-под земли голос Горемыжного. – Нельзя долго лежать, вставайте!

Я почувствовал, как он тянет меня за руку, отрывает голову от камня. И я вновь обрел ровное дыхание вместе с возвратившимся ко мне сознанием.

– Мы пришли в очень опасное, неудачное время, – пояснил Горемыжный, – Днем, когда солнце находится в самом зените, лежание на камне сопряжено с большим риском. И со мной когда-то было то же, что и с вами. Я видел это по вашему лицу. Можно просто не очнуться.

– Отчего это происходит?

– Не знаю. Загадка природы. Но другое дело – ночь. Ночью энергия камня как бы уменьшается. Или происходит что-то иное, но опасности гораздо меньше.

– И зимой так же?

– Круглый год.

– Знаете что, Илья Ильич? Вы – осел, извините за грубость. Вам бы тут курорт открыть да туристов зазывать. Со всего бы света ездили. И миллиарды бы потекли – целый город можно отгрохать. Новый Аркаим. Это же клад!

– Да есть тут один проект… – смущенно отозвался Горемыжный. – У Намцевича.

– Вот-вот. Он-то этот Волшебный камень в свой особняк и перетащит. К нему денежки и поплывут. А заодно и Девушку-Ночь к делу пристроит: от клиентов отбоя не будет.

– Гм-м… Так вы уже слышали о ней?

– Конечно. Только свидеться не довелось.

– Мне тоже, – тяжко вздохнул поселковый староста и понуро наклонил плешь.

Видно, и его манила эта ночная красавица. Но дается, судя по всему, не всякому.