Дальнейшие события Павел помнил смутно. Ноги подкосились, в ушах фонило. Контузило не сильно, но полоскало, как после бурной попойки. На палубе валялись трупы, несколько тел качались на воде. В пяти метрах от борта плавала перевернутая шлюпка – вернее, то, что от нее осталось. Рядом висели еще тела, какие-то обломки. Палуба «Глазго» уходила из-под ног, ее захлестывала вода. Майор что-то кричал, злился на бестолковых подчиненных. Доплыть до лодки не так уж сложно – подумаешь, прохладная вода! Еще не зима, есть все возможности выжить! Шлюпка – единственный шанс, больше зацепиться не за что. Только подтащить ее к судну, к сожалению, нечем, под рукой нет подходящего багра. Нина стояла на коленях, держалась за живот – ее рвало. Девушка плохо понимала, что происходит и зачем ее тащат в ледяную воду. Что произошло с Заречным? Павел не понял. Григорий был готов плыть, кричал, что они должны вместе оказаться в воде, а Нина пусть держится между ними – сама не доплывет, надо ее поддержать. Павел не возражал. Вода уже поднялась до колен, верхняя палуба скрывалась из вида. Можно было не прыгать, просто сойти в воду. Но Гриша оступился, наглотался воды и всплыть уже не смог. Павел оказался в ледяной воде, холод продрал до костей. Онемели конечности. Груз одежды тянул на дно. Он погрузился с головой в стылую воду, но опомнился, пришел в себя, стал работать конечностями – всплыл. Это был форменный ужас. Нина стояла по колено в воде, тянула к нему руки, обмерев от страха. Некстати вдруг вспомнилось, что девушка не умеет плавать. Не научили ни семья, ни школа. Образование дали, вырастили достойного советского гражданина, а вот сладить с ее комплексами и демонами не смогли.

– Паша, где Заречный? – бормотала Нина. – Не выныривает. Он, кажется, головой ударился.

Павел повертелся в ледяной воде, нырнул, пошарил руками вокруг себя. Наткнулся на безвольное туловище, но оно выскользнуло из рук, словно угорь. А когда вынырнул, обнаружил перед собой мертвое лицо Гриши Заречного. Кровь вытекала из раскроенного черепа, тут же смывалась водой. Глаза молодого оперативника были распахнуты до предела. Легкие наполнились водой, поэтому долго на поверхности тело не продержалось, стало тонуть. Последней исчезла рука с искривленными пальцами.

Нина глотала слезы, не решаясь шагнуть с затопленной палубы. Романов подплыл к девушке, схватил ее под мышки. Нина ахнула, и через мгновение оба оказались в воде. Он сам наглотался, греб свободной рукой. Подтащить перевернутую шлюпку было невозможно, даже переломанная она была очень тяжелой. Жилы рвались, круги плясали перед глазами. Он плохо помнил, как затаскивал девушку на киль, за что хватался, срывая ногти. Она держалась, подтягивалась. Днище шлюпки было широким, девушка перевалилась через киль и лежала, хватая воздух.

Он прохрипел:

– Не шевелись, восстанавливай дыхание…

Павел лез на шлюпку, теряя последние силы. Схватился за выступ, подтянулся. В глазах темнело, он словно погружался в анабиоз. Холод в эту минуту был не актуален, он ничего не чувствовал. Море бурлило, шлюпка ходила ходуном, стылый ветер налетал порывами. Нина лежала рядом, издавала слабые звуки. Шлюпку относило от места катастрофы. Звуки боя давно прекратились, только ветер утробно выл да гудело море…

Через несколько минут вернулась способность шевелиться. Павел перевернулся на спину, приподнял голову. Кашель вывернул наизнанку.

Шлюпка медленно барражировала по волнам. «Глазго» затонул вместе с надстройкой и всеми палубами. На поверхности моря остались лишь обломки – элементы палубы, деревянной обшивки, несколько мертвых тел. Часть из них за что-то зацепилась, остальные дрейфовали вслед за шлюпкой. Из воды торчала искривленная рука с растопыренными пальцами. Мрак покрыл Норвежское море. Немецкие подлодки удалились, выполнив свою миссию.

Прийти на помощь товарищам моряки не смогли. Второй противолодочный катер, очевидно, тоже потопили. На «Хэмилтоне» и «Вестминстере» мерцали бледные огни. Суда конвоя находились далеко, и уже было ясно, что они не вернутся. Прислушавшись, майор различил отдаленный гул и звуки разрывов. Значит, субмарины еще не ушли, завершали начатое, а моряки оборонялись. Но их также ожидала печальная участь. Суда потеряли подвижность, стали удобными мишенями и не имели шансов дойти до своего порта.

Нина застонала, стала вздрагивать. Задрожали слипшиеся ресницы. Павел потянулся к ней. Девушка дрожала от холода, пыталась расклеить сведенные судорогой губы.

Тихие звуки привлекли внимание. Майор насторожился. Среди обломков мелькали две головы. Они принадлежали явно не мертвецам. Люди вяло загребали слабеющими конечностями, перекатывались через волны. Павел стал махать, что-то сипеть. Его видели – выжившие матросы направлялись к шлюпке. Лица знакомые – Уоткинс и Галлахер. Впрочем, доплыл только один – до шлюпки оставалось четыре метра, когда у Уоткинса кончились силы. Он больше не мог грести и некоторое время просто оставался на плаву, хватая воздух. В его глазах стояла беспробудная тоска. Майор не мог ему помочь – сползи он в воду, погибли бы оба. Волна захлестнула моряка, и его голова пропала. Молодой черноволосый Галлахер издал протестующий возглас, подался к товарищу. Силы еще не иссякли. Он завертелся, нырнул, но это было бессмысленно. Павел хрипел: «Матрос, давай сюда…» Галлахер плыл тяжело – отказывали руки. Майор обхватил локтями киль, сполз ногами в воду. Матрос догадался, совершил рывок на последнем издыхании и схватил Романова за ноги. Тот едва не сполз в воду, тужился. Галлахер карабкался по нему, как по лестнице. Наконец добрался до киля, откатился в сторону. Потом схватил майора за шиворот, подтащил к себе. Они лежали, окончательно лишившись сил, – один на животе, другой на спине, – и тяжело дышали.

Способность шевелиться вернулась не скоро. Шторм улегся, но волны продолжали плавно вздыматься. Место катастрофы отдалялось. Зрение отказывало, перед глазами стояла пелена. Рассчитывать на помощь не приходилось. Ни в одной стране мира моряки не бросают своих, но сегодня они физически не могли помочь. Шлюпка дрейфовала не в одиночестве – трупы и обломки разбросало повсюду. Берег почти не приближался.

– Спасибо, приятель… – выдавил из себя Галлахер.

– Все в порядке, дружище… Я ничего не сделал… Лежи, набирайся сил…

Он повернулся к девушке. Нина скорчилась в позе зародыша, поджала локти под живот. Ее глаза были открыты наполовину. Девушка мелко дрожала. Павел обнял ее, погладил по голове.

– Нин, ты как?

– Я здесь, Павлуша… – она едва шевелила губами, смотрела в одну точку. – Полежу немного, все хорошо будет…

Он оставил ее в покое – помочь все равно было нечем. Быстрее бы добраться до берега, найти возможность развести костер…

– Эй, приятель, как тебя зовут? – прошептал Галлахер.

– Павел. Если по-вашему, то Пол.

– Понятно… А я Ларри. Родом из Кардиффа. Потом жил в Дувре, там у меня родители… Ты русский?

– Есть грех, дружище.

– Всякое бывает, – Галлахер затрясся в беззвучном смехе. – Это твоя подруга?

– Это моя коллега… по дипломатической службе… Ты уверен, что перед нами Норвегия?

– Парень, посмотри на карту, здесь нет ничего, кроме Норвегии.

– Хорошо, Ларри, при случае обязательно посмотрю.

Он откинул голову. Силы не спешили возвращаться. Перевернутая шлюпка мерно покачивалась. Три тела лежали рядом.

Обморок был долгим и черным, как ночь. Майор провалился в него, как в пропасть, время остановилось.

Очнулся, когда усилилась качка, и машинально ощупал свернувшуюся рядом девушку. Она не пошевелилась.

Донесся гул – в прибрежных водах рокотал прибой. Павел приподнялся. Картинка в глазах стала четче. Шлюпка подходила к берегу. Он выплывал из сизой хмари – скалистый, изрезанный, заваленный белесыми камнями. Светлела полоска пляжа. На обрывах грудились хвойные деревья – невысокие, разлапистые. До берега оставалось не больше кабельтова.

– Скоро доберемся, Пол, – прошептал Галлахер. – На берегу вроде нет никого.

Нина все еще не шевелилась. Павел потряс ее. Девушка не реагировала. Дыхание сперло в горле. Он встал на колени, осторожно перевернул Нину на спину. Глаза у девушки были закрыты, лицо отливало страшной синью. Скулы обострились, рот был приоткрыт. Майор похолодел. Он тряс ее за плечи, прикладывал ухо к груди, зачем-то начал делать искусственное дыхание рот в рот. Сердцебиение отсутствовало, пульс не прощупывался. Нина Ивановна была холодна, как лед. Но Павел не оставлял попыток: мял ей грудную клетку, пытаясь завести сердце, упрашивал очнуться. Галлахер привстал, подтянул под себя ноги и стал мрачно смотреть на его потуги.

– Пол, прекращай, девушка мертва. Сердце остановилось от переохлаждения.

Но почему? Остальные ведь живы! Девушка не дышала, и он не знал, как вернуть ее к жизни. У него отнялись конечности, он лежал на перегибе днища и потрясенно смотрел в мертвое лицо.

За что ей такое? Потеряла родителей, дочь. С дальней родней Нина виделась редко, они только обменивались письмами. Часто смотрела на фотографию девочки с косичками и украдкой плакала…

Качка усилилась, шлюпка входила в полосу прибоя. До берега оставалось 70 метров. Волны подросли, со шлепками они разбивались о камни. По курсу все так же светлела полоска пляжа – хорошо, что вынесло не на камни.

Бороться со стихией не было смысла. Мощная волна захлестнула и перевернула шлюпку, она ударилась о подводные камни. Заскрежетало дерево, шлюпка окончательно развалилась. Мужчины оказались в воде. Галлахер вскричал – его едва не накрыло обломками конструкции. Павел бросился спасать парня, но тот уже вынырнул с выпученными глазами. Из рассеченного виска текла кровь. Но под ногами было дно! Воды – по пояс!

Ноги подкашивались. Павел держался за какие-то доски, приходил в себя. Нина оказалась рядом, он схватил ее под мышки и прижал к себе. Голова девушки безжизненно свесилась. Он целовал ее омертвевшее лицо и чувствовал, как сходит с ума. Потом перехватил поудобнее, стал вытаскивать на берег. Галлахер шел сзади, пытаясь вразумить своего приятеля, потом догнал, помог нести. Они вынесли тело на берег, пристроили на сухое место и рухнули сами.

Ночь продолжалась. Угрюмые тучи плыли над головой. Утробно рокотал прибой, волны с шипением выносились на пляж. Конечности начинали подмерзать.

Мертвое тело мужчины дотащили до обрыва, положили его в трещину, а лицо накрыли капюшоном. Павел ползал на коленях, сгребая камни. Бугорок получился маленький, но больше и не требовалось…

Товарищи по несчастью привалились к глиняному откосу и безучастно смотрели, как на берег выносятся упругие волны. На душе было пусто, голова не работала. Пока еще не было возможности оценить масштаб случившейся катастрофы.

– Норвегия, говоришь…

Слова, как колючие ежи, выбирались из горла. Не за горами двустороннее воспаление легких, если не что похуже.

– Норвегия, Пол, – подтвердил Галлахер. – А вот в каком месте этой чертовой Норвегии мы находимся, даже не спрашивай.

В отличие от Швеции, сохранившей нейтралитет, в Норвегии господствовали фашисты. Германия оккупировала страну в далеком 40-м году. Сопротивление длилось два месяца, потом прекратилось. Норвежская рабочая партия, находившаяся у власти с 33-го года, строго соблюдала «пацифизм». В это время на территории страны находились 13 немецких дивизий, значительные силы авиации и флота, что позволяло контролировать не только страну, но и всю береговую полосу.

– Куда пойдем, товарищ Ларри?

– Не знаю, сэр Пол. Надо подождать, вдруг еще кто-нибудь выжил. Не может такого быть, чтобы выжили только мы с тобой.

– Хорошо, давай ждать. Но не забывай, Ларри, еще немного, и мы околеем от холода, и пневмония – это лучшее, что нам светит.

Карта Северной Европы проплыла перед глазами. Норвежская береговая полоса – длинная, полторы тысячи километров. Далее – Северное море, где шныряют немецкие суда и подводные лодки. На юге – нейтральная Швеция, наводненная фашистскими агентами, огромный кусок Балтийского моря, Польша, Германия, Голландия, и, что характерно, везде стоят германские войска и шныряют немецкие суда и подлодки. Союзники по антигитлеровской коалиции тоже не подарок, особенно если попасть к ним без документов и внятной легенды. Да и где эти союзники? Сидят по своим странам, обещают открыть второй фронт и все никак не откроют. Возвращаться в Советский Союз? Каким, интересно, образом? Отыскать лодку, выйти в море и ждать попутное судно, чтобы добраться до Мурманска? Немецкая береговая охрана от хохота сдохнет.

– Ты прав, Пол, надо идти, – обреченно промолвил Галлахер. – Бессмысленно ждать у моря погоды. К тому же можем наткнуться на германские патрули. Доберемся до ближайшей деревни, попросим сухую одежду, отогреемся. В конце концов, немецкий плен не самое худшее, что нас ждет, – подытожил Ларри.

– Шутишь? – вспыхнул Романов. – Что может быть хуже немецкого плена? Люди там мрут миллионами от голода, холода, тифа! Что может быть позорнее? Ты просто не знаешь, Ларри, что происходит с нашими пленными! Лучше уж покончить с собой, если нет другого выхода.

– Ну не знаю… – засомневался Ларри. – Я слышал, ваш Сталин не подписал Женевскую конвенцию 29-го года касательно обращения с военнопленными. Никто не мешал ему это сделать, но он отказался. Так чего же вы хотите? Насколько я знаю, пленные англичане и французы содержатся в сносных условиях.

Павел промолчал. Огульный патриотизм и восхваление всего советского – просто глупо. В царской армии плен не считался преступлением, пленных почитали за мучеников, им сохраняли звания, награды, денежное довольствие. Пребывание в плену входило в срок службы. Но большевики отказались соблюдать Гаагскую конвенцию 1907 года, и в результате 18 тысяч красноармейцев, попавших в плен во время советско-польской войны, умерли в польских лагерях. Советское правительство о них и не вспомнило, хотя имелись все шансы вернуть бойцов на родину. Работу Гаагской конвенции назвали образцом лицемерия западной дипломатии. Сдача в плен в Советском Союзе приравнивалась к преступлению. Никого не волновало, что тебя контузило, кончились боеприпасы и даже нечем покончить с собой. Защищать права своих пленных советское правительство отказывалось решительно. Их содержали в нечеловеческих условиях, они гибли сотнями тысяч, и до них никому не было дела.

– Сдавайся, если хочешь, – вздохнул Павел. – А я все же побегаю. Глядишь, что-нибудь выгорит.

План отсутствовал. Все, что овладело разумом, – гибель членов группы и невозможность выполнить задание. Да и не было резона составлять планы. Все закончилось быстро и плачевно.

Они прошли вдоль обрыва, забрались по уступам наверх и устремились по жухлой траве к молодому леску. Добежали до косогора, и тут прозвучал резкий окрик:

– Хальт!

Из-за деревьев выступили несколько человек. Свет фонаря ужалил глаза. Павел зажмурился, но успел различить ненавистную форму и приставленный к бедру автомат МР-40. Оба встали как вкопанные. Ларри непроизвольно попятился – страху не прикажешь. Прогремела предупредительная очередь. Паренек не разобрался, пустился наутек. Пролаяла вторая очередь – теперь на поражение. Ларри повалился, взмахнув руками, по спине расплылись кровавые разводы. Один из немцев что-то насмешливо бросил, остальные засмеялись.

– Ко мне! – прозвучала команда.

Павел стоял неподвижно, мрачно разглядывая собственные ноги. Автоматчик выстрелил, майор не реагировал. Поднять руки, сдаться в плен? Это самое позорное, что можно представить на войне. Но как же, черт возьми, хотелось жить!

Это были солдаты береговой охраны. Им сообщили о побоище в морских водах и приказали выставить дозоры на случай, если море кого-нибудь вынесет. Вот и дождались.

Вразвалку подошли двое – хорошо утепленные, обвешанные оружием, явно не голодающие и никогда не бывавшие на Восточном фронте (иначе не вели бы себя так самоуверенно).

– Руки за голову! – прорычал солдат. – Ноги расставить!

Майор, поколебавшись, выполнил приказ. В живот уткнулся ствол, и он охнул от боли. Солдаты снова засмеялись – вот весельчаки! Почему везде они? Куда судьба ни кинет – повсюду эти ненавистные мундиры.

В голове возникли укоризненные глаза Нины Ушаковой. Ярость ударила в голову. Он наподдал ногой по стволу автомата, сверху вниз, со всей силы. Оружие выпало из рук немца, а в следующее мгновение солдат получил в зубы и отпрянул, схватившись за челюсть. Остальные оторопели от такого «неподобающего» поведения. Сил на второй пинок не осталось. На майора набросились втроем, сбили его с ног, стали топтать. Солдаты что-то злобно выкрикивали, наращивали силу ударов. Искры сыпались из глаз, сознание балансировало на ниточке. Павел закрыл голову руками и свернулся в позе эмбриона. Его били по плечам, по почкам, отдельные удары прилетали в голову. Все труднее было сохранять сознание, но он держался, мысленно зачитывал детскую считалку. Заключительный удар был самым жестоким – словно череп раскололся. Но он молчал, стиснув зубы.

«Не могут они знать, что я русский. Одет в штатское, в карманах – никаких документов, только отсыревшая пачка английских сигарет… Впрочем, разницы нет, все равно сейчас убьют».

Солдаты отошли, и он со стоном перевернулся на спину. Русский мат застрял в горле, белый свет не увидел. Солдат, стоявший прямо над душой, передернул затвор. «Ну вот и все. Умираешь на чужбине, товарищ майор. Никто не найдет твой труп, и навсегда ты останешься пропавшим без вести», – подумал Павел.

Но что-то пошло «не так». Подошел еще один военный – видимо, младший командир – и злобно каркнул: «Оставить его!» Разочарованный солдат опустил автомат. Павла больше не били. Его безвольное тело подхватили под мышки и потащили. Ноги волоклись по кочкам и корягам – солдаты не церемонились. Боль прошла. Сознание постепенно уплывало и в какой-то момент закатилось окончательно, как ясно солнышко.