Глава 2

Пассажирский самолет «К-5» три часа болтался в воздухе. Провели дозаправку на какой-то карельской базе. Покрикивал офицер, суетились люди в черных комбинезонах – самолет приказали заправить вне очереди. Пассажиры на улицу не выходили – дул пронизывающий ветер. Наконец самолет разбежался по грунтовой полосе, взмыл в воздух и скрылся в серых облаках. Внизу остался моросящий дождь да невзрачные постройки.

«К-5» шел с крейсерской скоростью 170 километров в час, держась на высоте трех километров. Машина имела комбинированный деревянно-металлический корпус и один двигатель – на большие высоты не претендовали в связи с отсутствием гермокабины и кислородного оборудования. Фюзеляж состоял из трех отсеков: кабины для двух пилотов, пассажирского салона на восемь персон, а в хвосте располагался туалет, не отличавшийся удобством, но радовавший своим наличием. Эти гражданские самолеты производили с 30-го года, выпустили больше двух тысяч. В армии их тоже применяли – перевозили грузы и пассажиров.

Двигатель размеренно гудел, скрипела обшивка. Из кабины пилотов не доносилось ни звука, иногда казалось, что они уже спрыгнули с парашютами.

В салоне из всех удобств – лишь две продольные лавки. Голова норовила удариться об острый выступ, приходилось постоянно ерзать и держаться за кронштейн. Смотреть в иллюминатор было бессмысленно – самолет не выходил из зоны облачности. Настроение не улучшалось. Мысль об оказанном доверии почти не грела. Романов все прекрасно понимал и роль в деле товарища Сталина переоценивать не собирался. Верховный тот же человек, он может ошибаться, испытывать страх.

«Стандартные» заговоры тридцать седьмого – тридцать восьмого годов – явление обыденное, их участники фактически не несли угрозы вождю нации. С подпольной же организацией покойного Буревича дела обстояли иначе. Это был реальный заговор, и его участники хотели устранить вождя. Многие остались живы и при должностях, до них не дотянулся карающий меч правосудия. Заговорщиком мог оказаться кто угодно из приближенных Иосифа Виссарионовича. Понятно, что этот вопрос не мог не беспокоить товарища Сталина. Майор контрразведки попал меж двух огней. Не выполнит задание – последуют меры. Выполнит – слава и почет, но никто об этом не узнает… Лучше не задумываться о последствиях. Слишком горячие сведения, чтобы оставлять человека в живых.

Он гнал от себя неудобные мысли и прислушивался к неровной работе двигателя. Может быть, не все так плохо? Но если он прав, то не поздоровится и сопровождающим его лицам.

Павел открыл глаза и хмуро воззрел на сидящего напротив Гришу Заречного. Старший лейтенант умудрялся спать и при этом держаться за оба кронштейна. Он сладко причмокивал, выпятив губу. В этом парне, родившемся в Саранске, имелась некоторая наивность, но он обладал потрясающей работоспособностью, лучился идеями и не боялся лезть в пекло. Гриша почувствовал пристальный взгляд, приоткрыл один глаз, обозрел пространство, но командир уже не смотрел в его сторону.

Рядом с Павлом пристроился капитан Вадим Молчанов – мрачноватый, предпочитающий молчать. Он скрестил на груди руки, удерживал равновесие при помощи расставленных ног. Глаза капитана были открыты, но мыслями он отсутствовал.

Впервые Павел видел своих людей в гражданской одежде. В этом было что-то неправильное. Впрочем, к Нине Ушаковой, сидящей справа от Григория, претензий не имелось, она смотрелась идеально в симпатичном клетчатом пальто и волнистом берете, спадающем набок. Пепельные волосы прятались под головным убором. Кожаная дамская сумочка на коленях смотрелась куда лучше автомата «ППШ». Печальные глаза смотрели в пол. Она что-то почувствовала, отыскала взглядом командира и не смутилась, встретив его взгляд. Потом вздохнула, вяло улыбнулась, откинула голову. Нина Ушакова до лета 43-го числилась в радиоотделе, занималась шифрованием, радиоиграми, работала с отловленными немецкими радистами. Однажды пришлось использовать девушку в боевой операции, и роль наживки Нина исполнила безупречно. С той поры ее привлекали к работе в «поле», она стала полноценным членом группы. Услышав про «командировку» в Лондон, она решила, что это розыгрыш, покрутила пальцем у виска, потом махнула рукой, но, видимо, так и не поверила.

Самолет тряхнуло. Молчанов потерял равновесие и чуть не снес командира с лавки. Нина оказалась в объятиях Заречного. Гриша не возражал, но смутился, перехватив строгий взгляд майора. Женщина засмеялась, отползла на место.

– Уже падаем, товарищ майор? – выкрикнул Заречный. – Парашюты где?

По полу прыгал чемодан. Идея с багажом никому не нравилась, но ситуация требовала – негоже «представителям дипкорпуса» появляться без личных вещей.

– Последний раз предупреждаю, Заречный! – крикнул Павел. – Больше никаких «товарищей майоров», уяснил? Мы гражданские люди, обращаемся друг к другу по имени-отчеству! Если забудешь, получишь взбучку!

– Так точно, Павел Сергеевич! – бодро выпалил Григорий. – Про взбучку мы уже поняли!

– Мы действительно летим в Лондон? – озадачилась старший лейтенант Ушакова. – Я никак не могу головой осознать…

– Осознай другим местом, Нина Ивановна! – веселился Заречный. – К буржуям проклятым едем – смотреть, как они эксплуатируют трудящихся!

Самолет опять тряхнуло, машина завалилась на левое крыло. «Ну вот и все», – обреченно пробормотал Григорий и закрыл глаза. У остальных тоже пропало желание говорить. От долгого полета уже тошнило. Пилот выровнял машину, но пока не снижался.

Павел закрыл глаза и провалился в сон. Проспал недолго (хотя кто знает?). Болела голова, горчило в горле. Наваливалось чувство обреченности. Вроде знаешь, что надо делать, и шансы есть, а все равно тошно на душе. О себе не думал – и не в таких передрягах участвовал, – но имел ли он право подставлять своих людей?

Заложило уши – самолет пошел на снижение. Павел повернулся, припал к иллюминатору. Самолет, вырвавшись из облаков, быстро терял высоту. Из седой пелены проявились очертания извилистой бухты. Высокий западный берег, сравнительно пологий восточный, вкрапления островов на водной глади. Далеко впереди – населенный пункт, мелкие домики теснились у восточного берега. Там же причалы, пирсы, смутные очертания судов в гавани. Кольский залив – узкий фьорд Баренцева моря на мурманском берегу. Уникальное природное образование, длина – 57 километров, ширина – около семи, глубины на отдельных участках достигают трехсот метров. Огромная акватория, пригодная для судоплавания. Самолет снижался, проявлялись скалы. Высокие волны выбрасывались на берег. Протяженный порт был защищен молами и волнорезами.

– Кольская губа… – протянул Молчанов. – Как и московская тюрьма – скоро не выйдешь… Вижу суда, командир! Неужели правда уплываем в эту чертову Англию, а наши тут будут без нас с фашистами разбираться? Неловко как-то, зачем нам это?

– Ничего, одна нога здесь, другая там. – Павел откинул голову, закрыл глаза. Самолет уходил от бухты, продолжал стремительно терять высоту.

На аэродромном поле дул пробирающий ветер, гнал по бетонке оторванные ветки и обрывки мусора. Оперативники спустились по трапу, волоча громоздкие чемоданы. В стороне протяженного аэродромного поля сиротливо жались кукурузники, виднелись стволы зенитных орудий, нацеленные в небо. Сквозь порывы ветра доносились звуки канонады.

Город Мурманск за два с половиной года немцам так и не отдали, а теперь и подавно не отдадут. Дважды вражеские армии переходили в наступление, и всякий раз их отгоняли, нанося внушительный ущерб. Город, застроенный преимущественно деревянными зданиями, был разрушен до основания, но продолжал жить и работать. Исправно функционировал порт, куда приходили иностранные суда. Здесь осуществлялась разгрузка, отсюда товары развозились по всей стране, в том числе и на фронт. Мощная система ПВО не позволяла немецким самолетам прорваться в порт – все попытки пресекались на корню. Зенитчики бдели круглосуточно, по нескольку раз в сутки в небо поднимались перехватчики.

Город прятался в сизой дымке. Тянуло гарью. Моросил холодный дождь. В дымке едва различались люди и предметы.

Послышался звук мотора – приближался автомобиль. Из хмари возник грузовик с кузовом, затянутым брезентом. Машина тряслась на стыках бетонных плит, гуляли борта. Полуторка подкатила к трапу. С подножки спрыгнул невысокий мужчина в непромокаемой накидке и засеменил к группе людей.

– Вы из Ленинграда, товарищи? Майор Романов? Отлично, я капитан Якушев, мурманское управление особых отделов, – мужчина небрежно отдал честь, сунул пятерню. – Документы покажите, и поедем. Увы, такой порядок. Вас приказано доставить в порт, там уже ждут. Дико извиняюсь за задержку, с нашей автомобильной техникой вечно какие-нибудь нелады…

Больше суток поскрипывала палуба под ногами. Тошнота стала нормой. Организм отвергал любую позу, мысли о еде вызывали злость. Над головой мигала лампочка, маленькая каюта рябила перед глазами. Делать на этом судне было нечего, от безделья пассажиры сходили с ума.

Павел вертелся на жесткой койке, подбивал под себя подушку. Книжка Островского «Как закалялась сталь» была изучена на восемь рядов, и образ Павки Корчагина тоже уже вызывал тошноту. Он закрывал глаза, перестраивался на другую волну, и перед взором вставало лицо Андрея Борисовича Резника – активного участника заговора против товарища Сталина.

На фотографии «персональный куратор» полковник Маховецкий не поскупился. Резник был представлен в разных ракурсах, в форме и без, в окружении семьи, друзей, сослуживцев и в гордом одиночестве. Участи друзей и сослуживцев можно было посочувствовать. Андрей Борисович смотрелся импозантно – он был подтянут, представителен, имел скуластое лицо, умные глаза и короткие жесткие волосы, выстриженные на макушке «аэродромом». Спутать его с кем-то другим было невозможно. Смущало только, что последний снимок был сделан пять лет назад, и как сейчас выглядит Резник, неизвестно. А если человек хочет скрыться от всепроникающей руки советской власти, он в первую очередь должен озаботиться сменой внешности… Павел бросил стопку фотографий на столик и закрыл глаза.

Английский конвой состоял из трех основных судов и пары мелких противолодочных посудин. Крейсер «Вестминстер» выглядел внушительно, ощетинился зенитками и орудийными батареями. В случае нападения он мог дать достойный отпор. Остальные два судна, «Глазго» и «Хэмилтон», были скромнее, хотя обладали неплохим водоизмещением. Собственного вооружения они не несли, команда на каждом судне состояла из двадцати моряков.

Под разгрузкой в Мурманске конвой стоял недолго – команда работала быстро, прислушиваясь к канонаде на западе. Из разговоров явствовало, что по пути в Мурманск конвой подвергся атаке, но ему удалось отбиться. Моряки сбросили глубинные бомбы, отогнали немецкую подлодку. Похоже, подлодка повредила субмарину (были засечены масляные пятна). Потом подлодка всплыла в паре миль от курса конвоя – ее видели в бинокли. Матросы радовались – получили по соплям чертовы нацисты!

В порту царила нормальная деловая неразбериха. Грузы извлекались из трюма, отправлялись на склады. Работала на износ портовая техника, надрывались грузчики. «На этот раз ничего секретного или сверхтаинственного», – просветил капитан Якушев. «Консервы, тушенка, армейские ботинки, радиолокаторы, взрывчатые вещества, двигатели для катеров, металлорежущие станки… До позднего вечера простоят под разгрузкой, обратно пойдут порожняком. Отчалят в час ночи – не хотят задерживаться в Советском Союзе. Вам зарезервировано место на «Глазго», уже договорились, капитан Макмиллан не возражает. Пойдемте, товарищ майор, знакомиться с союзниками…»

Мрачноватый капитан Макмиллан большого восторга не проявил, но, просмотрев бумаги «дипломатов», подал руку и прохрипел, что искренне рад знакомству. Моряки таращились на Нину, обменивались скабрезными шуточками. Очевидно, во всем мире мужчины одинаковы. Нина сухо улыбалась, лишнего не говорила. В гражданской одежде она смотрелась мило и меньше всего тянула на оперативника самой зловещей спецслужбы мира. Кто-то проворчал, что женщина на борту – так себе примета, но широкого отклика заявление не вызвало. Вопреки ожиданиям, английские моряки оказались радушными парнями, тянули руки, лезли знакомиться, очень удивлялись, что старший в группе понимает по-английски. Их имена и фамилии запомнились с трудом: старпом Джерри Флеминг – просоленный коренастый тип с задубевшей кожей, матросы Уоткинс, Галлахер, Чарли Хатчинсон – у них были простые добродушные лица, они что-то спрашивали, смеялись…

Насчет «порожняка» Якушев слукавил. Павел лично наблюдал, как солдаты в форме войск НКВД очистили от посторонних причал и встали в оцепление. Подошла колонна из двух грузовиков под охраной взвода автоматчиков. Рабочие стали перегружать на борт крейсера опломбированные металлические контейнеры и сразу отправляли их в трюм. При загрузке присутствовали советские и британские офицеры, они шуршали бумагами и переговаривались при помощи переводчика. Возможно, это было золото с колымских приисков, которым советское правительство рассчитывалось за проценты по ленд-лизу. По крайней мере, это первым пришло в голову.

Суда покинули мурманский порт после полуночи. Они долго шли на север по Кольскому заливу, затем вышли в штормовое Баренцево море. День от ночи ничем не отличался. Небо заволокли черные тучи, неистовствовал ветер. Иногда порывы прекращались, можно было выйти на палубу, покурить. Перемещения пассажиров не ограничивали, но на всякий случай за ними присматривали, не забывая дружелюбно улыбаться. Временами начинался дождь, переходил в ливень, потом прекращался. Потоки воды стекали по иллюминатору. Стрелки на часах словно встали. Но снова начиналась ночь. Сквозь тонкие переборки доносились командные крики боцмана Хартмана, моряки послушно бегали. С субординацией в английском флоте было не очень, по струнке не тянулись, командиров звали по именам, в одежде проявлялась небрежность, но дисциплина поддерживалась.

Заскрипела рассохшаяся кушетка – майор сел и обшарил карманы. Документы и прочие сопроводительные бумаги находились в багаже. В карманах брюк лежали фунты, пачка «Казбека» с парой последних папирос и трофейная немецкая зажигалка. Курить не хотелось, но и сидеть в каюте было невыносимо.

«Дипломатов» поселили на нижней палубе, над трюмом. Здесь было тесно, витали подозрительные запахи. Каюта состояла из трех смежных помещений. Нина Ушакова разместилась в последнем и практически не выходила – видимо, спала. От майора ее отделяло двухместное помещение, где страдали от безделья Вадим Молчанов и Гриша Заречный. Они кряхтели, вяло переругивались.

– Павел Сергеевич, вы здесь? – спросил Заречный.

– А встать и посмотреть – лень? – проворчал Романов. – Обленились вы у меня, товарищи. С завтрашнего дня начинаем делать утреннюю зарядку, бегать кругами по палубе, как это делают все члены команды.

– Мы не возражаем. А после пробежки – водные процедуры в освежающем море, – хихикнул Григорий. – Павел Сергеевич, мы тут спорим с Вадимом, что случилось с английским крейсером «Эдинбург» в прошлом году?

– Он утонул, – скупо отозвался Романов.

– Знаем, что утонул, – проворчал капитан Молчанов. – Говорят, он золото вез?

– А тебе какая забота? Поднять хочешь?

– Ну не для себя… – смутился капитан. – Нам хватает нашего денежного довольствия. Там глубина немереная, ни один водолаз не поднырнет. После войны технический прогресс в гору пойдет, глядишь – появится возможность поднять это золото. Жалко, такая куча денег пропала…

История не афишировалась, но факт оставался фактом. Легкий крейсер «Эдинбург» английского королевского флота был потоплен полтора года назад. Он сопровождал конвой, возвращавшийся из Мурманска. На борту находилось 5,5 тонны золота в слитках – частичная оплата советских закупок, произведенных сверх программы ленд-лиза. Крейсер торпедировала немецкая подлодка, торпеды попали в борт и в корму. «Эдинбург» остался на плаву, моряки откачивали воду, заделывали бреши. На выручку подошли два британских эсминца. Крейсер пытались вернуть в Мурманск, но подтянулись немецкие суда и разгорелся бой. «Эдинбург» подвергся массированному обстрелу. Крейсер накренился, утратил плавучесть. Немцы потеряли один эсминец, но сумели снять с него экипаж и отошли. Команда «Эдинбурга» тоже покинула судно, ее перевезли на британские суда. Затем англичане сами добивали свой гибнущий крейсер, чтобы не достался врагу, – били по нему торпедами и обстреливали из орудий. Корабль затонул вместе с золотом – вынести его не представлялось возможным. Глубина моря на том участке составляла 260 метров. Экипаж крейсера доставили в Мурманск, а золото до сих пор покоится на дне, и сколько ему там лежать, бог ведает. Золото было застраховано в Госстрахе СССР, а часть его – перестрахована англичанами каким-то комитетом по страхованию военных рисков.

– Забудьте о чужом золоте, – проворчал Павел. – Когда-нибудь поднимут, никакой трагедии. Спите, товарищи, пока дают. Когда еще удастся…

– Не можем спать, Павел Сергеевич, – пожаловался Заречный, – трясет, как на кочках! Это не море, а раздолбанная дорога какая-то, как на передовой, право слово! Как эти матросы всю жизнь плавают? Тошнит же постоянно!

– Не плавают, а ходят, – поправил Молчанов.