Халевич метнул нож за мгновение до вопля. Но слишком далеко оказалась мишень – холодное оружие рассекло воздух и метко ударилось в грудь. Жаль, что рукояткой. Крик застрял в горле, запутались ноги. За спиной возник потерявшийся Вартанян, прыгнул на гитлеровца, повалил его носом в глину, стал колотить по загривку. Чувство меры не отказало. Арсен схватил его за ноги, потащил в темноту, где и продолжил экзекуцию до победного конца. Шубин облегченно выдохнул. По краю ходим, мужики, по самому краю…

Тени заскользили в вечернем воздухе, разведчики подкрались к бане. Снова незадача: заскрипела дверь, вышел приземистый упитанный солдат, выплюнул окурок. Разведчики застыли. О существовании седьмого, в принципе, знали, потому не растерялись. Денщик мурлыкал песенку, по сторонам не смотрел, что и позволило ему прожить лишнюю минуту. Он спустился с крыльца, помахивая пустым ведром, присел у поленницы и стал набирать дрова. Закончив, побрел обратно к крыльцу. Остановился, не увидев часового у избы, крикнул:

– Эй, Гюнтер, ты здесь?

Ответа не дождался, пожал плечами и вошел в баню. В узком тамбуре горела свеча, там топилась печка, стояла табуретка и больше ничего. Тяжелая дверь в предбанник была закрыта, за ней картаво лаял немец, повизгивала женщина. Шубин вошел за денщиком, придержал дверь. Тот заметил силуэт за плечом, резко повернулся и застыл, охваченный страхом. Сильные пальцы сжали горло.

– Спокойно, – прошептал по-немецки Шубин. – Поставь ведро. Осторожно опусти… вот так… – Подогнулись ноги, рыжеволосый упитанный малый в звании обер-ефрейтора опустил ведро. Звякнула металлическая дужка. – Вот и умница, спасибо… – Немец смертельно побелел, глаза полезли из орбит. Он произнес спутанную речь, после чего лейтенант сдавил горло еще сильнее. Мало приятного – наблюдать, как в твоих руках умирает человек. Немец тужился, покрываясь пятнами.

Глеб опустил бездыханное тело рядом с печкой, прижал палец к губам – в баню сунулся возбужденный Кошкин. Понятливо закивал, осклабился. Разведчики входили на цыпочках – страшные, как демоны, в облезлых фуфайках, в залатанных мешковатых штанах. Шубин на цыпочках подошел к двери, стал слушать.

Веселье текло своим чередом. Поперхнулась женщина, стала икать. Мужской половине собрания стало весело, они загоготали, кто-то ударил бабу по спине. Несчастная поперхнулась и перестала икать.

– Конрад, да ты прямо доктор! – восхитился немец. Участники гульбы уже здорово набрались и наелись. Забулькал шнапс, родился тост: —За скорую победу великой Германии, за то, чтобы не возиться с этими русскими до зимы!

Пирующие сдвинули стаканы, выпили. Потом кто-то предложил еще раз посетить парную. Не желают ли дамы присоединиться? «Дамы» запищали, что они уже не могут, там жарко, и если господа офицеры позволят им остаться, они будут премного благодарны.

– Я тоже останусь, герр майор, – бросил один из присутствующих. – Не понимаю этого удовольствия – сидеть и обливаться потом. Русские еще вениками хлещутся – зачем? А мы им уподобляемся…

Низкий голос согласился, что он тоже многого не понимает, однако в этой бане что-то есть. Не зря же союзники-финны так ценят свои сауны, которые мало чем отличаются от русских бань.

Скрипнула дверь. Трое удалились в парную.

– И что мы мнемся, как погорельцы? – не понял Курганов.

Шубин распахнул дверь, ворвался в предбанник с автоматом наперевес. Возникла немая сцена. Предбанник был просторный, и обстановка – самое то. Возможно, до войны сюда приезжали париться представители сельских парторганизаций, директора колхозов.

Дверь в парную была закрыта. На вешалке висела одежда – женские пальто, офицерское обмундирование, ремни с портупеями и кобурами. За дубовым столом сидели четверо – одетые весьма условно, разморенные, раскрасневшиеся. Сельские девки со спутанными волосами – не первые красотки на деревне, но уж что нашли. Выделялся жилистый тип под сорок, с залысинами и выпуклыми рыбьими глазами. Из одежды – только трусы, а у представительниц прекрасного пола – простыни на голых телах. Не сказать, что стол ломился от яств – три бутылки шнапса, две из которых уже «приговорили», консервы, солености, нарезанное кольцами вяленое мясо.

Компания оторопела, все застыли с открытыми ртами. Шубин вышел вперед, ствол ППШ уставился немцу в лицо. У того медленно отвисла челюсть.

– Ой… – прошептала крупная барышня со следами оспы на лице. Громко икнула ее товарка – худая, нескладная, но на лицо, пожалуй, самая симпатичная. Третья затряслась, первой вышла из ступора, стала зачем-то креститься – она была самой упитанной, видимо, неплохо ей жилось на немецких харчах.

Разведчики наводнили предбанник. Немая сцена затянулась. В парной упал тазик, раздался дружный гогот. Глеб покосился на дверь и накинул на скобу массивный стальной крючок. Бросил через плечо:

– Эй, на галерке – подкиньте дров, пусть люди погреются.

Злорадно засмеялся Шперлинг, отступил в тамбур и загремел ведром. Напрасно Шубин отвел глаза – немцу этого хватило! Он издал отчаянный рев, отшатнулся вместе с табуреткой. Не успел никто опомниться, как офицер прыжком подлетел к окну и вывалился наружу, выбив плечом раму! Брызнули осколки, затрещало дерево. Завизжали перепуганные девки. Цирковой трюк, как ни странно, удался. Голое туловище в полосатых «гусарских» трусах перевалилось через подоконник и рухнуло в битое стекло.

– Человек за бортом! – ахнул Вартанян.

Курганов оттолкнул его, выхватил из-за пазухи ТТ с навернутым глушителем «БраМит» – осталась еще парочка от прежней жизни, подбежал к окну, стал бегло палить. Голый немец далеко не ушел, пуля догнала его, швырнула на землю. Курганов выпустил следом еще две пули.

– Фу, спасли утопающего… – облегченно выдохнул Вартанян и засмеялся.

Бабы заголосили, кутаясь в простыни. Закричали офицеры в парной, стали биться в дверь. Она прыгала на петлях, но крючок держался.

В тамбуре колдовал Шперлинг, щедро подбрасывал дрова в топку. Дерево трещало, жадно горело. Из разбитого окна тянуло холодком. Но вряд ли на это обратили внимание. Возню в парной разведчики игнорировали – пусть парятся господа. Выйти немцы никак не могли – окна отсутствовали.

Взгляды разведчиков обратились к женщинам. Их разглядывали с любопытством, с легким презрением. Женщины выли от страха, обнимали друг дружку. Та, что после оспы, уже приходила в себя, перестала голосить, приняла покаянный вид.

– Вах, какие пэрсики, – поцокал языком Вартанян. Он намеренно коверкал русскую речь. – Командир, да это целое персиковое дерево!

– Не корчи из себя неруся, – поморщился Глеб. – Что там у тебя за плечами? Ереванский государственный университет?

– Так точно, товарищ лейтенант, – без тени акцента отозвался Арсен. – Окончил с отличием в 37-м году. Специальность – русский язык и литература. Два года проработал учителем в общеобразовательной школе города Гюмри.

– И я до войны работала учителем в сельской школе… – прошептала обладательница оспин. – И тоже русский язык и литература…

– Вам, фрау, давали слово? – нахмурился Глеб.

– Вот же суки, подстилки фашистские… – сплюнул Халевич.

Женщина осеклась, затряслась нижняя губа. Остальные потеряли дар речи.

– Ладно, мужики, раз пошла такая пьянка… – неуверенно изрек Кошкин, подходя к столу.

– Режь последний огурец, – засмеялся из тамбура Шперлинг. Он продолжал с усилием пихать дрова в топку. Печь раскалилась, огонь жадно гудел. Из парной раздавались жалобные крики задыхающихся немцев. Снова долбанулись в дверь, но прочная конструкция выдержала.

Кошкин захрустел соленым огурцом. Подошли остальные. Курганов извлек из-за голенища ложку, завернутую в тряпку, потянулся за консервной банкой. Шубин не возражал. Подкрепиться стоило – дорога была дальняя. И собственные остатки провианта целее будут. Не прошло и минуты, как народ жадно зачавкал.

– По маленькой, товарищ лейтенант? – предложил Вартанян, заговорщицки подмигнув.

– Перебьетесь. Разрешаю взять с собой – до лучших времен.

– С девичником что будем делать? – спросил Халевич. – Расстреляем?

– Ну ты и крут, Холерыч, – уважительно заметил Кошкин.

– Я Халевич, – обиделся боец.

– А я что сказал? – разведчик засмеялся.

Женщины затряслись.

– Пожалуйста, не надо… – заикаясь, произнесла худая. – Нас заставили, мы не хотели… У меня в Развальном голодный ребенок, больная мама, я должна их чем-то кормить…

– Нас силой заставляют, – выдавила пухлая. – Полицаи на прошлой неделе собрали всех молодых женщин, пригнали к управе, сказали, чтобы улыбались немцам, смеялись над их шутками, даже если не понимаем, о чем они говорят… Немцы отобрали пятнадцать девушек, устроили бордель в здании клуба, там постоянная очередь из немцев и полицаев… Говорят, что мы должны проявлять сознательность, добросовестно обслуживать борцов с большевистским режимом… Мы не по своей воле, поймите…

– Так я не понял, расстреливать не будем? – не унимался Халевич.

– Делайте, что хотите… – пробормотала крупная, и снова на ее глазах заблестели слезы. – Мне уже все равно, нас немцы испортили, мы больше никому не нужны…

– Матрена, что ты такое говоришь? – ахнула худая и снова стала икать.

– Проработаем по комсомольской линии? – предложил, сдерживая смех, Кошкин.

– Выйди на улицу, – приказал Глеб. – Там стой и охраняй, больше не заходи. Подъедут посторонние – сигнализируй.

– Эх, жизнь… – посетовал Леха, забрасывая автомат за плечо. – Гонят на холод как последнюю собаку. Вот так и проходит героическая юность…

Разведчики заулыбались. Женщины чувствовали себя неуютно. Простыни мало ассоциировались с одеждой. Ситуация образовалась нетипичная.

Шубин откровенно терялся. Он не был ярым гуманистом, сострадания к «оступившимся» не испытывал, но убивать проституток… Да и какие они проститутки? Немцы им не платят…

– Накажем имеющимися средствами? – деловито предложил Вартанян.

– Это какими? – не понял Халевич.

Разведчики насторожились. Пришел Шперлинг – он набил до отказа топку и с трудом закрыл дверцу. В парной сразу сделалось как-то тихо. Доносились лишь протяжные стоны.

«Слабаки», – подумал Глеб.

– Ну, все, хватит, – строго сказал он. – Оденьтесь, а то смотреть противно.

– Не то чтобы противно, – поправил Кошкин, показавшись в окне, – тошно.

– Уйди, – разозлился Шубин. – Делом займись.

Отворачиваться не стали. С вешалки стащили офицерские портупеи с пистолетами, женщинам бросили одежду. Они облачались в свои тряпки, попеременно закрываясь простыней, умоляли не убивать их. В пустые головы не приходило, что расстрелять могли и нагишом.

– Последний шанс, девчата, – объявил Шубин, с усмешкой оглядывая вытянутые физиономии. – Имеем парочку вопросов. Кого ублажали?

– Это