В 1876 году к Николаю и его брату Георгию была приставлена воспитательница Александра Петровна Олленгрэн, дочь адмирала, вдова русского офицера шведского происхождения. Эта история требует отдельного описания, так как Олленгрэн не являлась придворной дамой, известной в кругах петербургской знати.

После скоропалительной смерти капитана Константина Петровича Олленгрэна в 1872 году его молодая вдова осталась с сыновьями Петром, Константином, Владимиром и дочерью Елизаветой, ста рублями годовой пенсии и собственным маленьким домиком в Коломне. Так назывался один из старейших районов Санкт-Петербурга. Семья жила в голоде и холоде в полном смысле этих ужасных слов.

Начальницей Коломенской женской гимназии в ту пору была госпожа Нейгардт, подруга Александры Петровны по Екатерининскому институту. Она узнала о бедственном положении вдовы и приняла ее на должность классной дамы. Жалованье вместе с пенсией уже позволяло женщине не только существовать, но и нанять прислугу.

В один из майских дней 1875 года выпускной класс Александры Петровны должен был представляться в Зимнем дворце своей покровительнице и попечительнице императрице Марии Александровне. На этом приеме Олленгрэн заметила Мария Федоровна, супруга цесаревича Александра Александровича. Она предложила ей заняться воспитанием и первоначальным образованием своих сыновей Николая и Георгия. Проживание на всем готовом в Аничковом дворце и годовое жалованье в две тысячи рублей! В 1877 году сыновья Александры Петровны были признаны потомственными дворянами.

После окончания воспитательной работы в Аничковом дворце Александра Петровна была назначена начальницей Василеостровской женской гимназии и имела свободный доступ к государю. Он принимал ее по первой просьбе. Володя Олленгрэн, в будущем полковник, обучающийся вместе с великими князьями, всю жизнь пользовался милостью и благосклонностью Николая Второго.

В 1879 году Николай окончил обучение по программе начальной школы. Отец постановил собрать комиссию для проверки его знаний перед началом среднего образования. Она осталась довольна успехами десятилетнего Николая.

Для дальнейшего обучения Александр Александрович пригласил генерал-адъютанта Данилевича. Были подобраны преподаватели Закона Божьего, русского языка, географии, истории, математики, французского, английского и немецкого языков.

Николай учился на протяжении тринадцати лет. Он постигал юридические, экономические науки, политическую историю. Будущий государь особенно любил заниматься военным делом, изучением тактики и стратегии, топографии, инженерного дела. Николай обожал армию, ее традиции, форму, простой мир приказов и повиновения. В последующие годы офицерское общество гвардейских полков было практически единственным, кроме, естественно, семьи, окружением, где он чувствовал себя как дома.

А жизнь на бескрайних просторах государства Российского тем временем шла своим чередом.

Через два дня после убийства императора Порфирий Михайлович Гуляев, хозяин самого большого крестьянского двора в селе Долгопрудном Усеченского уезда, вернулся домой. Неделю он провел на заимке вместе с давним товарищем Федором Семеновичем Губиным, старостой соседней деревни Лыка, да работником Тихоном. Порфирий пил не просыхая. Поводом послужили сороковины по кроткой и тихой супруге Марии Степановне, умершей от неизвестной болезни. Она жила незаметно, так же и отошла. В ночь. Помолилась, легла спать и не проснулась.

Порфирий Михайлович по приезде домой приказал работнику Алексею растопить баню. Он парился около часа, сколько сил хватило. Отпивался квасом. Хотел поговорить с двоюродным братом Тимофеем, исполнявшим в хозяйстве обязанности управляющего, но тот, как оказалось, уехал в город, договариваться о продаже излишков овса и льна. Тимофей следил за наемными работниками, конюшней и коровником, вел торговлю, приглядывал за работой мельницы, построенной по осени прежнего года.

На родного сына Порфирий положиться не мог. Григорию исполнилось двадцать лет, но он и сейчас оставался ребенком, большим и неуклюжим, всегда сопливым, неопрятным и совершенно бесполезным в хозяйстве.

Отдохнув, Порфирий вышел во двор и увидел сына. Тот пытался шестом сбить кота с конька крыши амбара.

– Гришка! – крикнул Порфирий.

Сын присел от неожиданности, отбросил шест, шмыгнул носом, подошел.

– Тятя, я тут за Васькой котом гонялся.

– Видел.

– Он, тятя, хитрый, но я все одно его достану.

– Ступай в дом! Нечего по двору шляться.

– А что дома-то? Скучно.

– Кота своего жди. Он нагуляется и вернется. На печи греться.

Лицо придурковатого Григория расплылось в улыбке, больше похожей на гримасу от зубной боли.

– И то верно, тятя. Вернется, никуда не денется.

– Ступай.

Сын ушел, а из-за плетня показался сосед Еремей Фомич Якунин.

– Здорово живешь, Порфиша!

– Это ты? Здорово, Ерема. Живу, как видишь.

– Чего-то не видать тебя было после сороковин по Маше.

– На заимке был.

– И чего там сейчас делать? Ладно летом или по осени после страды. Река рядом, лес. Хочешь рыбу лови или зверя бей, а то и грибы собирать можно.

– Что делать? – переспросил Порфирий и сам же ответил: – Водку пить, вот чего.

– Ага. – Еремей понимающе кивнул. – Это дело хорошее, если в меру. Водочка под соленые огурчики да грибки – красота.

– Когда мы меру знали? Пили с Федькой Губиным так, что себя не помню. Слава богу, не помер. А то уже ночами кошмары мучили.

– Это дело такое. Значит, новость не слыхал?

– Что за новость?

– Э-э, Порфиша, всем новостям новость.

– Да не тяни ты! Что на селе произошло? Помер кто или сгорел?

– Выше бери. В Петербурге царя кончили. Как раз позавчера, в воскресенье.

– Да ты что? – воскликнул Порфирий. – Как это кончили?

– Убили.

– Кто?

– Какая-то «Народная воля». Я в этом не разбираюсь. В уезде сказывали, что безбожники-студенты в стаю сбились да устроили охоту на государя.

– Как такое возможно?

– Вот так! Студентам этим все возможно, потому как креста на них нету. Но ничего, болтаться им теперь на виселицах. И поделом!

– А куда ж охрана смотрела?

– Смотрела, да, видать, ушами прохлопала.

Порфирий покачал головой:

– Это ж надо, до чего дожили! Помазанника Божьего убили. А как оно было, слыхал?

– Люди говорят, бомбами взорвали.

Гуляев перекрестился:

– Господи, спаси и сохрани.

По двору прошла молодая стройная женщина.

Еремей цыкнул, почесал бороду и сменил тему:

– Эх, и хороша ж у тебя работница, Порфиша. Я б ее!.. Не уступишь? С пацаненком возьму. Цену хорошую дам.

– На что она тебе?

– Ну ты даешь, Порфиша! На что баба мужику? Ясное дело, чтобы мять по ночам.

– В постели, рядом с женой? – с усмешкой осведомился Порфирий.

– Зачем? Жене в другой комнате место найдется. Кто она такая? Мужнина вещь. Смирится. А вякнет, что против, так вожжами в момент успокою. Женское дело хозяйство блюсти, жратву готовить, за детьми смотреть.

– Утри слюни, Ерема.

– Не уступишь, значит. – Якунин вдохнул. – Оно и понятно. Я бы такую бабенку тоже ни за какие деньги не отдал бы.

– Хорош о бабах, Ерема. Чего еще произошло?

– А тебе убийства государя мало?

– Одного убили, другой на трон сядет. Сын и наследник, Александр Александрович. Нам от этого ни убытка, ни прибыли.

– Не скажи, Порфиша. Новая метла по-новому метет. А вдруг теперешний царь вернет крепостное право?

– Того не будет. Старое не вернешь.

– Как знать. А на селе все тихо, да и время ныне какое? Все по избам сидят, детей строгают, силы перед посевной набирают.

– Да, силенок потребуется немало.

– Только не тебе. Вон развернулся как, похлеще прежнего барина. Лучшие пашни, табун лошадей, коровы, овцы!.. Полсела на тебя работает. Да еще целая орава бобылей из соседних деревень, у которых за душой ничего нет.

Порфирий повысил голос:

– Это тебя не касается. Начинали вместе, на равных условиях.

– Ладно, Порфиша, я ничего, богатей на здоровье. Скажи лучше, лошаденкой по весне подсобишь?

– Так у тебя две свои. Или их уже не хватает?

– Хватило бы, да только одна стара уже, толку от нее мало.

– Купи молодую.

– Так дешевле нанять. У тебя коней много.

– Что за привычка такая дурная, чужое добро считать? За своим смотри.

Еремей хитро улыбнулся:

– Да разве ж мы чужие, Порфиша? Росли вместе. Забыл, как мальцами с ветлы в реку прыгали? Ты как-то раз о корягу ударился. Потонул бы, да я вытащил. Не помнишь?

– Все помню, Ерема. Баловались, играли, в реку прыгали. Спас ты меня, а потом Прасковью увел.

Еремей рассмеялся:

– Было дело. Но не моя в том вина, что Параня меня в женихи выбрала. Не ведала дуреха, что ты богатеем станешь. Просчиталась. Одно слово – баба дура.

– То-то ты возле нее крутился, пока я с отцом на заработках был.

– Что было, Порфиша, то прошло. А Параня никак до сих пор мила тебе?

– Нет, – отрезал Гуляев.

– Конечно, когда рядом под боком молодуха.

– Гляжу я на тебя, Ерема, вроде человек православный, а несешь ересь какую-то.

– Господь простит. Не со зла же, да и не всерьез. Так поможешь с лошадью?

– Посмотрим.

– Ну и ладно, пошел я. Мне еще к старосте зайти надо.

– Иди, Ерема.

Сосед ушел. Порфирий вернулся к дому, заметил работницу у амбара, присмотрелся. А Ерема прав, баба действительно ничего. И лицом хороша, и фигурой. Как он раньше того не замечал?

– Катерина! – позвал Порфирий.

– Да, хозяин.

– Поди сюда.

Женщина подошла и спросила:

– Работа какая есть, хозяин?

Порфирий почесал бороду, в глазах его мелькнул какой-то странный, молодецкий огонек.

– Ты вот что, Катерина, сегодня, как стемнеет, приходи ко мне.

– Что? – Женщина оторопела, услышав столь неожиданное предложение.

– Оглохла, что ли, покуда не было меня? Сказал, приходи, как стемнеет. Сорок дней минули, душа Маши на небеса отправилась. Мне же без бабы тяжко. Не стар еще. Так что за жену теперь будешь.

– Но, Порфирий Михайлович, как же это? Не по-людски.

– Мне решать, что по-людски, а что нет. Сказал, приходи, значит, так и делай.

– Я не могу.

Взгляд Порфирия помрачнел.

– Отказываешься? Не спешила бы.

– А то что?.. – спросила женщина, приподняв голову.

– Не догадываешься? Объясню. Долг, Катерина, платежом красен.

– О каком долге речь ведешь, Порфирий Михайлович?

– Вспомни, кто тебя, всю оборванную, нищую, голодную с дитем малым, пригрел?

– Вы.

– Я. А кто тебе документы через старосту сделал и немало за это заплатил?

– Вы.

– Я!

– Так и я все уже давно отработала. Ведь шесть годков на вас пашу за угол и кормежку.

– Угол и кормежку, может, и отработала. А то, что скрываю тебя, с этим как?

– От кого?

– Ты дурочкой-то не прикидывайся. Я же узнавал, кто ты. Скажу, что там, откуда ты бежала, в Ютеше твоей, да и в уезде, полиция до сих пор считает, что странная смерть Лешки Рыбанова не обошлась без участия его жены. Дело-то не закрыто. Как мыслишь, что произойдет, если я отдам тебя полиции? Позову урядника да скажу, что никакая ты не Волкова, а Рыбанова, в девичестве Блохина, действительно причастная к смерти мужа? Молчишь? А я скажу. Урядник быстро тебя захомутает да передаст начальству. Оно разбираться не станет, дело оформит да в суд передаст. Не та ты фигура, чтобы на тебя время тратить. И отправишься ты, Катерина, на вечную каторгу в далекие, суровые края. А каково будет Федьке без матери? Не выживет он один. Мне же за ним смотреть никакого резона нет.

– Вы не сделаете этого.

– Не сделаю, если упрямиться не будешь.

Женщина поникла и тихо проговорила:

– Не буду. Согласная я, да вот только как с Федькой быть? Мы же с ним в одной комнате спим. Увидит, что матери нет, испугается, искать начнет.

– Тимофей вернется из города и заберет его к себе.

– Так ведь все одно узнает. Что отвечу?

– Правду. А если недовольство проявит, то не посмотрю, что малец, быстро выбью. Так что, Катерина, жду. Да пред тем как прийти, помойся в бане. Тихону скажи, я разрешил. А то от тебя навозом тащит. Ублажишь как следует, узнаешь, каким щедрым я могу быть. В комнате жены покойной поселю, одену, обую, от грязной работы освобожу. Федьку на учебу пошлю, чтобы и грамоту осваивал, и под ногами не мешался. Я, Катерина, умею быть благодарным. Только и ты постарайся. А то я уже и забыл, когда последний раз удовольствие от бабы получал. Покойница-то в этих делах слаба была. Ты все поняла?

– Да, Порфирий Михайлович.

– Вот и ладненько. А сейчас ступай.

Катерина Рыбанова, по новым документам, сделанным Гуляевым, Волкова, ушла в коровник. Порфирий прошел в дом, отобедал, прилег на лавку в горнице и вспомнил, как впервые увидел Екатерину с сыном.

Было это в начале июня 1868 года, как раз после объявления о рождении у императора внука, нареченного Николаем. Под вечер пошел дождь. Стемнело поздно. Все собирались отойти ко сну, как работник, который обходил двор, сообщил, что возле ворот без сознания лежит молодая баба, а рядом ребенок.

Пришлось в дом тащить. У бабы жар, дите плачет. Вызвали доктора. Тот осмотрел незнакомку, дал ей какого-то порошка. Ею Марья занималась, а мальца отдали соседке, у которой тогда свой такой же был.

Выходили бабу, оклемалась и рассказала, что сбежала от мужа. Порфирий тогда хотел сдать ее приставу, да Марья отговорила. Лишние руки в хозяйстве не помеха. Так и прижилась Екатерина с сыном Федькой. Угол ей выделили, определили в коровник. Работала хорошо, тут придраться не к чему. Хлеб свой сполна оправдывала.

Одна загвоздка была – документы. Но помог Федька Губин, староста деревни Лыка. Сделали бабе и мальцу бумаги на фамилию Волковых. А потом стало известно о страшной смерти ее муженька, да еще и как раз в ту самую ночь, когда она сбежала.

Сегодня Порфирий лгал Катерине, когда говорил, что ее подозревают в убийстве. Следствие установило, что Алексей Рыбанов сам свалился в реку и ударился башкой о камень. Но так надо было. Чтобы боялась. Так оно и вышло. Теперь будет покорна.

Порфирия потянуло в дрему, но уснуть ему не удалось. Явились из города Тимофей с сыном Катьки, подросшим Федькой.

Родственник передал лошадей работнику Тихону, прошел в горницу и сказал:

– С возвращением, Порфирий! Как здоровье?

– Ничего, живой, как видишь. Что в городе?

– Все в полном порядке. Нашел купца, который возьмет и овес, и лен.

– Он цену сбил?

– Нет. Нормальную дал. Поторговался, конечно, не без этого.

– Когда повезешь товар?

– Через неделю.

– Что так?

– Да у купца сейчас все склады забиты. За неделю свой товар распродаст, наш возьмет.

– Точно?

– Возьмет!

– Ладно. Федька где?

– К себе пошел.

Порфирий встал с лавки, подошел к двоюродному брату.

– Просьба у меня к тебе, Тимоха.

– Что за просьба?

– Ты на ночь забери к себе Федьку.

– Чего это?

– Надо так!

– Уж не к Катьке ты клинья подбиваешь?

– Какая тебе разница? Или сам глаз на нее положил?

– Ты ж знаешь, у меня вдовушка-красавица.

– Знаю. Но она, кажись, к родственникам уехала?

– На недельку погостить.

– Вот и возьми Федьку.

– Ладно. Прямо сейчас забрать?

– Нет. Часов в восемь.

– А если он не захочет? Не силком же тащить.

– Так придумай чего-нибудь. Но чтобы этой ночью Федьки в доме моем не было.

– Ладно.

– Ступай, я надеюсь на тебя.

– Давай.

Тимофей прошел в каморку, отведенную Волковым. Федька сидел на лавке, жевал хлеб, запивал молоком.

– Проголодался?

– Есть маленько.

– Вижу как маленько, аж за ушами трещит.

– Ничего не трещит, дядя Тимофей.

– Мать-то где?

– В бане.

– Чего это? Вроде не банный день.

– А я знаю?

– Ну и ладно. Ты вот что, Федька, ко мне вечером не хочешь пойти?

– Зачем?

– Да скучно одному.

– Мамка не пустит.

– Пустит, я договорюсь.

– Договоришься, пойду. А ты мне чучела зверушек покажешь?

Тимофей мастерски набивал чучела зверей, добытых на охоте.

Он улыбнулся:

– Покажу. А зайца подарю.

– Правда?

– Сказал же.

– А пойдем прямо сейчас.

– Как же мамка?

– А мы потом зайдем и скажем.

– Нет. Так не выйдет. Ты дождись мамку, подмоги ей по хозяйству. Вечером, часов в восемь, я зайду за тобой. А покуда товарища проведаю.

– Это того, кому керосин купил?

– Его.

– Ладно.

Екатерина вернулась из бани, раскрасневшаяся, разрумяненная, обняла сына и спросила:

– Как съездили в город, Феденька?

– Нормально, – по-взрослому ответил мальчишка.

– Тебе помыться надо. Я сейчас воды нагрею.

– Не надо, потом.

– Почему ты мыться не любишь? Ну хоть руки сполосни, а то грязными да за хлеб.

– Чего их мыть-то? Я уже и поел. Сегодня к дядьке Тимофею пойду, ладно?

Екатерина поняла, что Порфирий задумал убрать ее сына из дома.

– Ну, если хочешь, иди.

– По дому что надо сделать?

– Нет, отдыхай, сыночек, и так в городе, наверное, намаялся.

– Ничего. Я уже взрослый.

– Да, взрослый, защитник мой.

Федька шмыгнул носом:

– Защитник! Только скажи, если кто обидит.

– Ладно-ладно. Кто ж меня обидит?

Федька вышел в коридор, дошагал до большой комнаты Порфирия и увидел, что дверь приоткрыта. Ему очень захотелось узнать, что делает хозяин. Он остановился, подошел к двери и заглянул в щелку.

Порфирий считал деньги. Он слюнявил палец, раскладывал купюры в стопки и довольно урчал. Так делает кот, добравшийся до крынки со сливками.

Федька замер. Он еще никогда не видел столько денег.

Порфирий перемотал стопки нитками, положил их в ларец, стоявший под рукой, закрыл его. Ключ на бечевке повесил на шею. Ларец он поставил в нижний ящик шкафа, потянулся и резко обернулся.

Федька вовремя отшатнулся и бесшумно, на носках, убежал к выходу в сад.

Без четверти восемь пришел Тимофей и увел Федьку в свою избу.

Екатерина увидела это и пошла к Порфирию.

Тот ждал в комнате, сидя за столом.

– Вот, пришла.

– Хорошо.

Он встал, подошел к ней. Расстегнул кофту, погладил через чистую ночную рубашку упругие груди молодой женщины, сглотнул слюну.

– Хороша.

Порфирий резкими рывками сорвал с нее одежду, рванул занавес у кровати, стоявшей за печью, сбросил с себя порты, рубаху, повалил Екатерину на чистые простыни.

– Ох и хороша ты, Катька! А ну-ка люби меня, да так, чтобы забыл обо всем.

Заскрипела кровать, раздались стоны Порфирия.

В избе Тимофея тринадцатилетний Федька посмотрел чучела, прилег на зипун, брошенный на лавку, тут же уснул и увидел сон. Будто он, Федька, вместо Порфирия сидит за столом большой комнаты. А пред ним деньги, много, целая куча. Он набивает их в ларец, а они не помещаются. От купюр во все стороны разлетаются лучи света, прямо как от драгоценных камней, виданных Федькой в ювелирной лавке в Усеченске.

От этого света волнующе колотится сердце. Ведь это все его, Федькино.

Мальчик проснулся в поту. За окном ночь, в комнате тихо, на столе ничего нет. Куда же все делось? Он понял, что всего лишь видел сон, и от обиды готов был плакать. Ведь богатство было в руках. Да вот только не его. Вообще ничье.

Федька сходил по нужде во двор, опять лег на лавку, но так и не смог уснуть до самого утра. Мысли о драгоценном ларце не давали ему покоя.

Любой другой мальчишка забыл бы сон, но только не Федька. Сын Екатерины теперь знал, что рано или поздно, но он доберется до ларца Порфирия Михайловича. Чего бы это ему ни стоило. Тогда жизнь его непременно изменится.