Глава 2

Конечно же, жители соседних хуторов слышали выстрелы на хуторе, где жил Евген Снигур с семьей, и тем более видели пламя, взметнувшееся к предрассветному небу почти сразу же вслед за выстрелами. Вывод здесь мог быть лишь один – ночью на хутор пришли болотяныки. Никто из соседей, понятное дело, не побежал на помощь семье Снигуров, потому что – чем тут поможешь? И не поможешь, и сам угодишь под шальную бандитскую пулю.

Но как только миновала ночь, в Березичах, где находилась и милиция, и штаб «ястребков», и все прочие органы местной власти, все тотчас же узнали о случившейся ночью на хуторе беде. Мигом были подняты по тревоге все представители власти, да и простого народа на главной сельской площади собралось немало. Народ гомонил, шелестел, тревожно переговаривался, женщины причитали… «Снигур… Снигур… Снигур…» – только и слышно было в толпе.

Сам Евген Снигур прибыл чуть позже остальных. Люди, как только его увидели, тотчас умолкли, но Евген не обратил на это зловещее молчание никакого внимания. Стремительно поднявшись на крыльцо, он вбежал в помещение сельсовета. Здесь уже находился и местный участковый Павло Онысько, и все пятеро его подчиненных-милиционеров, и добрый десяток «ястребков», и председатель сельсовета Михайло Хижняк, и еще кто-то… Все шумели и галдели, кто-то кому-то что-то доказывал, кто-то с кем-то не соглашался… В общем, все вели себя так, как оно и бывает в случаях, когда страшная беда застала тебя врасплох. Но как только Евген появился в помещении, все разом умолкли и стали смотреть на Евгена. В этих взглядах было что-то такое, что мигом заставило Евгена побледнеть.

– Что? – хриплым голосом спросил он. – Что случилось? Что это вы все на меня уставились?

Первым опомнился участковый уполномоченный Павло Онысько. Страшно кривя лицо и стараясь не смотреть Евгену в глаза, он подошел к нему и сказал:

– Так ты, оказывается… тебя, значит, не было ночью на хуторе?

– Я ночевал в Березичах, – ответил Евген. – А что такое?

– Сегодня ночью… У тебя на хуторе…

– Что?! – повторил Евген вопрос и не расслышал своего голоса. – Что – у меня на хуторе?!

– Сожгли хутор, – глядя куда-то в сторону, сказал участковый. – И еще – стреляли. Так говорят люди. А большего я пока не знаю. Вот сейчас поедем туда – и все узнаем…

Слова, сказанные участковым, были предельно просты, но их смысл, казалось, все равно не доходил до Евгена. Лишь лицо его еще больше побледнело, да рука сама собою потянулась к автомату, висевшему у него за спиной. Павло Онысько молча положил руку Евгену на плечо и, преодолев себя, глянул ему в глаза.

– Сейчас поедем… – сказал он. – И все разузнаем на месте. Может быть… – он не договорил и отвернулся. – Тебе тоже надо ехать. Сам понимаешь…

– Понимаю, – отозвался Евген, на лице которого застыло выражение боли и страдания.

Выехали скоро, буквально через несколько минут, на трех подводах, запряженных лошадьми. Никакого другого транспорта у здешней советской власти не было. Ехали недолго, не больше получаса. Подъехали к болотам и остановились. Дальше предстояло идти пешком по жердяным настилам и прыгая с кочки на кочку. Но вначале все приехавшие быстро рассредоточились, укрылись за деревьями, за телегами и в ямах и осмотрелись. Такие их действия были логичны и понятны. Бандиты знали, что ранним утром к хутору, где случилась трагедия, подъедут представители советской власти. А это очень удобный момент, чтобы у самого края болот устроить засаду. Бывали такие случаи.

Но на этот раз, похоже, никакой засады не было. Милиционеры и «ястребки» подождали, повертели головами, прислушались, затем осторожно начали покидать свои укрытия, и, перебегая от дерева к дереву, обследовать местность. Похоже было, что на этот раз бандиты никакой засады у болот не устроили.

– Два милиционера и пятеро «ястребков» – в головной дозор! – скомандовал Павло Онысько. – Три милиционера и еще пятеро «ястребков» – замыкающие! Да не забывайте смотреть по сторонам и под ноги! А то вдруг они оставили «жабу»…

«Жабами» назывались мины, которые бандиты любили расставлять по дорогам и тропинкам. А еще – обычные гранаты с проволочкой, привязанной к чеке. Наступишь на такую мину или заденешь ногой проволочку – и тут же последует взрыв. Случалось, что на «жабах» подрывались и люди, и скотина. Всякое бывало в здешних местах.

Но на этот раз никаких «жаб» бандиты после себя не оставили. Да оно и понятно: время было ночное, а уходили они второпях, чтобы их не застал рассвет – тут уж не до мин.

Путь к хутору, где ночью совершилось злодейство, проходил мимо другого хутора, на котором жили Василь и Горпина. Расстояние между двумя островками было недалеким, и Василь с Горпиной, конечно же, слышали выстрелы и видели зарево на соседнем островке. И они прекрасно понимали, что это за выстрелы и что горит у их соседей. Но что они могли поделать, даже если бы и хотели помочь?

Но им было не до соседских трагедий. Они торопились похоронить убитую собаку – видимое доказательство того, что на их хуторе ночью также побывали болотяныки. Закопать собаку для них было очень важным делом. А то вдруг кто-нибудь – милиционеры или «ястребки» – обратят на собачий труп внимание и начнут расспрашивать: а почему, а что, а как? И прознают в итоге, что и на их хуторе также побывали бандиты те самые, которые расправились с семьей Евгена Снигура и сожгли соседний хутор. А прознав, разузнают также и о ночном сговоре между Василем и Стасем. А уж этого, по мнению Василя и Горпины, никак нельзя было допустить. Потому что из-за этого сговора их ждала непременная для них беда, причем хоть от одной, хоть от другой стороны. Между двумя огнями оказались Василь и Горпина, а потому – лучше уж спозаранку похоронить убитую собаку. Нет убитой собаки – нет никаких доказательств пребывания на хуторе бандитов.

Но, конечно же, они видели, как по узким жердяным настилам мимо них в сторону сгоревшего хутора проходят люди. Много людей: и милиционеры, и «ястребки», и еще кто-то… Даже, кажется, сам хозяин хутора – Евген Снигур. Оказывается, его-то ночью и не убили.

– Будьте на месте! – мимоходом окликнул Василя и Горпину участковый Павло Онысько. – Позже я к вам заскочу. Побеседуем…

– Ага, ага! – закивали Василь и Горпина.

* * *

На островке было уже немало людей – обитателей соседних хуторов. Люди стояли молча, почти не шевелясь и стараясь не смотреть друг на друга. Увидев приближающихся милиционеров и «ястребков», народ зашевелился и стал расступаться. А когда появился Евген Снигур, люди как один горестно охнули и расступились еще шире. И очень скоро посреди расступившейся толпы образовалось свободное пространство, внутри которого тесным рядком лежали пятеро мертвых: женщина, двое малых детей и старик со старухой. В общем – вся семья Евгена Снигура.

– Евген, – сказал участковый Павло Онысько, глядя на Евгена и судорожно кривя лицо. – Ты того, Евген…

И больше он ничего не сказал, да и что тут можно было сказать? Здесь все слова были лишними. Здесь, на этом страшном, разоренном островке, лишним сейчас было все – потому что ничего уже нельзя было поправить. Смерть всегда непоправима. А коль так, то к чему слова? Да и как их выговорить, даже если бы они и нашлись – какие-то необычайные, мудрые слова, которые могли бы все вернуть вспять, восстановить из пепла хутор, оживить убитых? Но нет в этом мире таких слов, да и быть их не может…

Евген Снигур внешне никак не проявил своего отчаянья и горя. Он просто стоял посреди пустого пространства и молча смотрел на пять выложенных в ряд тел. А уж что творилось в его душе – кто это может знать? Может статься, не знал сейчас этого и сам осиротевший Евген. Чтобы понять, что у него происходит в душе – нужны силы. Ох, какие же для этого нужны силы! А где их взять, те силы, именно сейчас, в этот страшный момент? Наверно, для этого нужно время. Или, может, чья-нибудь посторонняя помощь кого-то незримого, любящего и могущественного? Как знать…

Участковый Павло Онысько пришел в себя быстрее других. Он надел фуражку, осмотрелся по сторонам и увидел пришпиленную на росшей неподалеку ольхе серую бумажку – совсем небольшую, не больше тетрадного листка. Спотыкаясь о головешки, он подошел к дереву и снял бумажку. На ней были написаны карандашом какие-то слова. Буквы были мелкие, неразборчивые и плясали из стороны в сторону. Онысько долго шевелил губами, силясь понять смысл написанного, а когда понял, то поднял голову и посмотрел на молчащих людей – на всех разом.

– Вот, – сказал он, – бумажка, оставленная бандитами… Со словами… Хотите, я их вам прочту? Я их все равно вам прочту, даже если вы того и не хотите. Чтоб вы все знали… Вот что в ней написано: «Эти люди казнены как враги украинского народа. Так будет со всеми предателями Украины. Перемога». Вот что написано в этой бумажке… – Онысько опустил руку с зажатой в ней бумажкой, и лицо его вновь судорожно покривилось. Какое-то время он молчал, а затем ровным, глухим голосом спросил, конкретно ни к кому не обращаясь: – Это кто же враги украинского народа? Это кто же предатели Украины? Эти малые дети? Эта женщина? Эти дед с бабой? Кто? Кого они предали? Какую Украину? Вы мне скажите… Ну – что вы все молчите и молчите? Почему вы молчите? Будто вы все немые!

Он с отчаяньем махнул рукой. Бумажка выпала из его руки, но Онысько быстро пришел в себя и тут же поднял ее и положил себе в карман, потому что это была не просто бумажка, а вещественное доказательство. А вещественные доказательства надо беречь, они никогда не бывают лишними.