Хутор жил своей жизнью. Кудахтали куры, мычала корова. У хозяйственного Якова имелись и поросята, и утки. Борцы за Украину особо не наглели, своего человека не грабили.

Хутор на одну семью был, в сущности, немаленький. Яков еще до тридцать девятого года возвел пристройку к основной хате, срубил баню, навес для повозок и скота, пару сараев. Как он выжил и сохранил свое хозяйство во время красного лихолетья – уму непостижимо. Просто повезло. Сотрудники НКВД и прочих компетентных органов не совались в такую глухомань. При немцах Якову тоже подфартило. Он выкрутился, сохранил свое крепкое хозяйство.

Бабула щелчком отправил окурок за горку сосновых чурок, потянулся.

Из сарая, оборудованного под казарму, доносился гогот. Ржали бойцы, которым нечем было заняться. Делать спектакль из допроса парашютиста Бабула запретил. Похоже, подчиненные резались в карты, хлестали проигравшего приятеля колодой по морде. К подобным забавам Бабула относился снисходительно. Лишь бы хлопцы в бою не подводили. Но мог и взгреть при случае.

Из сарая вышел рослый и сутулый Адам Буткевич, поволокся в отхожее место на восточной окраине хутора. Герой брел, подтягивая спадающие портки. Но шмайсер был при нем, висел на плече.

В конюшне заржала лошадь, что-то загремело. Выругался Яков Коряк, угрюмый мужик тридцати восьми лет.

Скрипнула дверь амбара, высунулся любопытный Степка, двенадцатилетний отпрыск Якова, и сразу спрятался. Малый рос не по годам сметливым, слушался отца. Ему не было равных, если требовался посыльный, разведчик, возникала нужда тайно проследить за каким-нибудь селом. Степка мог пролезть в любую дырку, бесшумно пробежать по лесу, заваленному буреломом, на что не способен взрослый неповоротливый мужик.

Из-за подвальной двери высунулся Сморчук, поманил Буткевича, бредущего из сортира. Тот сменил курс, оба скрылись в подвале. Вскоре Буткевич и Карагуля под чутким руководством Сморчука вытащили безжизненное тело парашютиста, поволокли через двор к свинарнику. Вот придурки, реально свиньям решили бросить! Бабуля не стал их останавливать, пусть тешатся хлопцы. Впрочем, до свинарника они диверсанта не донесли.

На крыльцо вывалилась тридцатипятилетняя Ганка Коряк, супруга Якова, голосистая, пышнотелая, в расписной расклешенной косуле, всплеснула руками, стала орать:

– Куда вы его тащите? Креста на вас нет, изуверы окаянные! Поворачивайте оглобли, волоките за хутор!

Буткевич и Карагуля потащили в лес несчастного паренька, в котором вряд ли осталось что-то живое. За ними тянулась прерывистая красная дорожка.

Ганка, уперев кулаки в боки, придирчиво смотрела им вслед. Потом фыркнула, повернулась, чтобы уйти. Мазнула взглядом Бабулу, сидящего на завалинке, как бы невзначай облизнула губы и скрылась в доме, покачивая бедрами.

Бабула с Ганкой частенько посматривали друг на друга, но до конкретных действий дело не доходило. Нестор не хотел из-за личной похоти рисковать безопасностью всего отряда.

На земле его предков все смешалось. Здесь, в Восточной Галиции, в сорок третьем году царила полная неразбериха. Немецкие войска и батальоны фельджандармерии предпочитали сидеть в гарнизонах. Айнзатцгруппы СС и СД полностью уничтожили местных евреев и не появлялись здесь уже два года. Хотя и надо было!

В лесах орудовали отряды польской Армии Крайовой. Здесь действовали советские партизаны и диверсанты, забрасываемые в тыл немецким войскам.

Организованная и многочисленная Украинская повстанческая армия вырезала польское население, которого в этих землях хватало во все времена. Она вступала в перестрелки с партизанами Ковпака, впрочем, крупными победами на этом поприще похвастаться не могла.

На Третьем чрезвычайном соборе ОУН было принято решение о борьбе на два фронта – против «московского и германского империализма». Борцы за вольную Украину стали нападать на тыловые учреждения вермахта, громить немецкие склады, устраивать засады на дорогах. Впрочем, эта «война» велась в щадящем режиме. Немцев, захваченных в плен, оуновцы отпускали, забирали продукты, боеприпасы.

Немцы тоже не сильно выступали против УПА. Видимо, они понимали, что с приближением линии фронта эти две силы могут снова встретиться в одном окопе.

Ставка на немцев оказалась серьезной стратегической ошибкой. ОУН ушла в подполье. В независимом украинском государстве националистам было отказано наотрез. Зачем нужна великой Германии эта подозрительная самостийность на оккупированных территориях? Равноправия захотели хохлы? Смешные люди!

Степана Бандеру немцы арестовали еще в сорок первом, когда взяли Львов и нарекли его Лембергом. Впрочем, расстреливать Бандеру они не стали, отправили в Заксенхаузен, где он до сих пор и пребывал в компании однопартийцев. Закрытый блок, отдельное питание, особый режим с неплохими послаблениями. Но все равно это концлагерь, а не дом отдыха!

Немцы держали националистов на коротком поводке, особо не репрессировали, но и не поощряли. Они иезуитски использовали их нелюбовь к большевикам и всему русскому. Выходили печатные издания на украинском языке, не разгонялись митинги и собрания, если гнев ораторов не был направлен на германских воинов-освободителей.

Чего добились немцы своим несогласием с ОУН? Могли бы действовать единым фронтом, поднять всю Украину, изнемогающую под пятой коммунистов! Битвы за Москву, Сталинград и Курск продули, понесли невосполнимые потери.

В победу Германии националисты уже не верили. Вся их надежда была на то, что эти две махины сломают друг другу хребет, выдохнутся, исчерпают ресурсы, надорвутся. Тут-то и заявит о себе мощное проукраинское движение.

В последнее время сотник Бабула чувствовал неясную тревогу, какое-то подспудное замешательство, даже растерянность. Интуиция и природный ум подсказывали ему, что все приближается к своему логическому завершению, Советы одолевают. Остановить их практически невозможно. Рано или поздно они свернут Гитлеру шею.

Приказы из Злобинского куста – теневого органа местного самоуправления – начинали злить и раздражать Нестора. Помощи никакой, продовольствия и пополнения не шлют, хотя прекрасно знают, какие потери он понес в прошлом месяце в стычках с поляками и партизанами. Только требуют, зачастую невозможного!

Пока ему удавалось выкручиваться, избегать смерти. Он даже рос в чинах.

В тридцать шестом простой львовский учитель вступил в ОУН, боролся с поляками. Подпольные ячейки, явочные квартиры, конспирация, прямо как при царизме. Он бросил школу, где преподавал соплякам географию, перебивался случайными заработками.

Потом Нестор понял, что можно безбедно жить, грабя польских чиновников и важных жандармов. Незачем отдавать всю добычу в партийную кассу. В те годы он и обнаружил, что безнаказанно убивать – увлекательное занятие. Оно бодрит, повышает уровень адреналина. Никаких кошмарных снов, мучительных воспоминаний, сожалений.

В тридцать восьмом, накануне мюнхенского сговора, ему приглянулась Оксанка, горничная в доме, обитателей которого он пристрелил. Нестор женился, через год дочь родилась. Сейчас они далеко, проживают на Житомирщине у родни. Там другие порядки, нежели в Галиции. Оксанка изредка пишет, что все нормально.

В июне сорок первого немцы ворвались на Западную Украину как ураган. Рычали танки, гремели орудия. Красные бежали, как от чумы, бросая все.

Карьеру при новых хозяевах Бабула начинал рядовым шуцманом – служащим украинской полиции. Гонялся за евреями во Львове, собственноручно их расстреливал. Выявлял неблагонадежных среди украинского населения, изгонял поляков из сел и городов. Стоял в оцеплении, когда натренированные специалисты из айнзатцгрупп и зондеркоманд сжигали села и целые городские кварталы, населенные евреями и поляками.

Потом он четыре месяца служил в батальоне германской вспомогательной полиции, был шарфюрером. Это целый унтер-фельдфебель. Вслед за этим Нестор поступил на службу в батальон «Нахтигаль», сформированный из националистов. Он участвовал в стычках с неугомонной Армией Крайовой, тотальном истреблении польского населения.

Весной сорок третьего немцы начали формировать из добровольцев украинского происхождения гренадерскую дивизию СС «Галичина». Только в первые дни на призывные пункты явились 80 тысяч человек! Отбирали молодых, здоровых, спортивных, и все равно оказалось много. Дивизию укомплектовали полностью, остальных запихивали во вспомогательные подразделения.

Но уже без Нестора Бабулы. Он понял, что нельзя делать ставку на немцев. Им служить – постоянно чувствовать себя человеком второго сорта. С конца сорок второго он снова в ОУН, в борьбе за украинскую идею. Нестор стал сотником.

Снова показалась Ганка. Она вынесла из дома таз помоев, продефилировала по двору, покачивая бедрами. Потом пошла обратно, демонстративно игнорируя Бабулу.

В закутке, пристроенном к казарме, запищала рация. Нестор насторожился. Через пару минут вышел ефрейтор Василь Зозуля, поправил кепку-мазепинку, сползающую на загривок, повертел головой и потащился к командиру, отдыхающему на завалинке.

Он небрежно козырнул, сунул листок серой бумаги.

– Сообщение из Злобина, пан поручик.

Бабула поморщился, лист не взял.

– Что хотят?

– Спрашивают, сколько у нас бойцов, каков моральный дух, как проходит зачистка от польского населения. Требуют активизировать борьбу с советскими и польскими партизанами. По их сведениям, в район со стороны Костополя идут до трех десятков ковпаковцев. Приказывают их уничтожить.

– Что? – вспылил Бабула. – Как я их должен уничтожать? Сколько нас?

– Вот они и спрашивают… – Зозуля потупился.

– Ладно, иди отсюда. – Бабула скорчил раздраженную мину. – Отстучи, что я проверяю посты, отчитаюсь позже.

Пока ему удавалось контролировать злобу, не выпускать ее за рамки.

Радист почувствовал настроение командира и умчался. Знал, что в гневе Бабула неподражаем.

Опять эти хреновы подпольщики со своими ценными указаниями! Можно подумать, не знают, что у Нестора из всей сотни осталось девятнадцать активных штыков! Он – двадцатый! Откуда возьмутся еще – от плесени?

Раньше были машины, теперь их нет. А на тачанках далеко не уедешь.

В середине июля устроили засаду на ковпаковцев, выходящих из Турьинского леса. По сведениям разведки, их было не больше