3

Колька-зам так ничего путного и не придумал. «О чем можно доложить Ему? О чем?!» – перелистывая блокнотик с заметками, переживал Министр.

Страна жила по четкому плану, который на очередные пять лет утвердила Палата. От скрупулезно распланированной работы нельзя было отвлекаться. Государственный план не подвергался сомнениям и принимался за данность. А мысли, посетившие вдруг умную голову, например и такие, как сделать что-либо лучше, никак не озвучивались и никем не учитывались. Считалось, что такие «несвоевременные мысли» могли лишь испортить настроение в отрасли, вызвать никчемное беспокойство и, в конце концов, создать предпосылки, противоположные оптимизации принятых обязательств. Если такие шальные мысли вдруг появлялись, Министр обычно записывал их в блокнотик, давал отлежаться, а если и после упрямые мысли продолжали будоражить, оформлял их как положено и отсылал наверх экстренным спецсообщением. Когда в сообщении обнаруживалось что-либо ценное, это «что-либо» включалось в следующий пятилетний план. Но чаще туда ничего не включалось, потому что подходящих мыслей не попадалось, и жизнь шагала по ранее установленным правилам, и ни у кого не оставалось шанса что-либо напутать, нарушить размеренный ритм.

Пока ехали до Красной Площади, Министр все повторял, не глядя на зама:

– Думай, Колька! Думай!

Только у самых ворот, когда «Чайка» закатывала в Кремль, заметив вытянувшихся по стойке смирно регулировщиков и переодетых в милицейскую форму особистов, которые при виде правительственного лимузина взяли под козырек, заму-Кольке, глядя на их необъятные тулупы, несусветные рукавицы, высокие каракулевые папахи и безразмерные валенки, пришла мысль о Луноходе.

– Может, попробуем Луноход смастерить? – заикаясь, предложил он.

Сергей Тимофеевич поправил бриллиантовые звезды на пиджаке и машинально пригладил волосы.

– Прокатимся по Луне, туда-сюда, туда-сюда! И науке хорошо, и нам польза! – продолжал зам.

– Попробовать можно, – тихо согласился Министр.

– Так давайте, Сергей Тимофеевич! Вот и доложите, что так, мол, и так, хотим, мол, Луноход сделать!

4

Обворожительная Наташа фотогенично сидела за изящным столиком-бюро и смотрела в окно. На дворе пушились снежинки, и тысячи кремлевских дворников-снегочистов деловито суетились вокруг. Они подбирали пушинки снега и укладывали в непрозрачные полиэтиленовые мешки. От глобальной упаковки снегу не получалось, загромождая улицу, образовывать сугробы. Набитые до отказа пакеты грузили на удобные санки и саневожатые утаскивали их в подземную лабораторию. Там из снега приготовят воду. «Кремлевская» – самая дорогая и самая популярная вода в столице. Он ее пьет! Знакомые бутылочки с яркими этикетками «Кремлевской», всегда охлажденной, с легкими шипящими пузырьками, стоят у Него на столе. И когда Он отвечает на вопросы известных журналистов, можно увидеть эти ровненькие бутылочки, застывшие около Его правой руки, занятой карандашом или отбиванием на зеленом сукне ритма вдохновенного марша. Вот и сегодня дворники-снегочисты, с синими повязками на рукавах, указывающими на их профессиональную принадлежность, упаковывали снег слаженно и четко. Упаковка снега стала для них делом привычным. За долгие годы их бесшумные действия были отработаны до автоматизма. Все знали, как Он ценит тишину, все понимали, как тишина помогает Ему трудиться, поэтому в Кремле старались побороть никчемный звук и сохранить покой любой ценой. Следуя кремлевскому примеру, за тишину боролась вся Великая Страна. Специальные тишайшие калоши для бесшумной ходьбы и удивительные маски-намордники, чтобы не отвлекаться на ненужные разговоры, получили практически все школьники и пенсионеры. Где только возможно, перешли на полноценный ручной труд. Так, у дворников-снегочистов не стало лопат и скребков для уборки дорог. Руки и фен – вот их главное оружие, их нехитрый инвентарь, и этого великолепно хватало! Он не допускал, чтобы от работы отвлекали посторонние звуки, любил, чтобы повсюду царила всепоглощающая тишина.

Здесь, в Кремле, старались трудиться аккуратно и беззвучно, потому что только в полном спокойствии голос приобретал совсем иное звучание. В величавой тишине каждое произнесенное Им слово становилось Святым-Голосом-Словом. Из Кремля Голос-Слово управлял страной, обращался к планете, еще немного, и этот священный звук поглотит пространство! Привычная для зимы снегоуборочная техника применялась в исключительных случаях, и только тогда, когда Он отдыхал на даче. Для поддержания тишины даже хрипатых ворон в Кремле пришлось истребить. За воронами настала очередь вечно толпящихся, гортанно урчащих, замызганных городских голубей. Всех разносчиков инфекции уничтожали специально пойманные в заповедных краях ястребы. Использовать на зачистке орлов не позволила цензура. Когда-то орел был изображен на гербе государства – это раз, потом орел – это прежде всего кровожадный хищник, властвующий в небе, – это два! А когда орел парит над головой, небо никак не назовешь мирным, – это три, а мы исключительно мирное государство – это, собственно, четыре. Вот и получилось, что орлов в Кремль не допустили. По предложению Первого секретаря Общества защиты живого все орлы были уничтожены в радиусе пятисот километров от первопрестольной. Для убийства ворон и голубей ястребов выпускали исключительно по ночам. За хорошие харчи и уход птицы не желали улетать из Кремля. Под Боровицким мостом, в гараже особого назначения, напротив комнаты по изучению стратегии вождения спецавтомобиля, наскоро сколотили нары, где прекрасно разместилась целая стая этих беспощадных хищников. Под управлением заслуженного орнитолога, бурята Сергея Сергеевича Котова, который с малолетства болел птицами, ястребы чувствовали себя как дома, а на занятиях, под его руководством на совесть вырабатывали агрессию и ярость.

Все шло своим организованным чередом. Мы думали о Нем, Он думал о нас – каждый час, каждую минуту. Только бы не нарушить размеренный ритм вокруг, только бы ничто не навредило Его светлым мыслям, подобным восходу солнца! В этом благостном стремлении пришлось переустроить даже кремлевские часы – их сделали совершенно бесшумными. Вместо боя Куранты переливались всеми цветами радуги, рождая пленительную симфонию чувств. Курантами можно было восторженно любоваться, умиленно вздыхать, записывая светопреставление на DVD или мобильник. Все, что отвечало требованиям нового времени и соответствовало понятию бесшумный, носило приставку «особый» или «особое». В магазинах этот товар пользовался повышенным спросом. Радиоприемники научились делать с таким звуком, для восприятия которого требовалось сначала приложить ухо к динамику и замереть, чтобы ОРП (особый радиоприемник) не шелохнулся, и только затем включать звук на полную! Но если в комнате, где находился этот ОРП, не было достаточной тишины, его звук становился неуловимым и бессмысленным, и новости приходилось читать в утренней сводке, витринно выставленной в каждом доступном углу. Многие усмехнутся:

– Зачем нам такие радиоприемники? А некоторые, посмелее, скажут:

– Что за недоразуменье!

Зря торопитесь, господа-товарищи! Поспешность никогда не доводила до добра. Ученые Народной академии медицинских наук доказали, что когда вокруг громыхают и шумят, человек утрачивает физическую гармонию, теряет ощущение единства с окружающим миром, а впоследствии и с самим собой. Внешне он выглядит вроде бы так же, а на самом деле гораздо хуже. У него пропадает настроение, он становится раздражительным и нервным, неряшливо одевается, опаздывает на работу, его сманивают пагубные увлечения – пустые разговоры, курение, чтение стихов. От пагубного воздействия вредных привычек у многих портится зрение, подскакивает артериальное давление, у особо беспечных открывается язва, и самое страшное – пропадает аппетит. А если человек не способен правильно питаться – это неизбежно приведет к смерти. Научно доказано, что шум – наш враг. Естественный звук лишь иногда, очень редко, замечателен и безвреден. В последнее время к таким явлениям, как «полезный звук», обратилась церковь, определив все полезные звуки как чудеса. К чудесам стали относить дуновение ветерка, плескание (но никак не шторм) морской волны, легкий шум дождя, легкий, я подчеркиваю! Не легкий шум дождя к чудесам категорически не относится! Церковное издательство выпустило объемный «Письменник чудес», где подробно рассказано о каждом чуде в отдельности.

В речи на ужине по случаю учреждения нового государственного праздника – Дня Совести Он еще раз обозначил слово – святым, то есть обладающим и тайной, и открытием, и откровением одновременно. А чтобы донести это Великое Слово до всех, поделиться со всеми его радостью, вокруг должна царить тишина, чтобы в этой зачарованной тишине Великое Слово завораживало и проникало в глубь каждого сердца. Смысл этого открытия принадлежит именно Ему. Странно, что ни один человек не мог разглядеть такой простой истины. Способностью видеть, чувствовать, понимать неведомое Он и отличается от нас. Такая же способность угадывается и в Его Дорогом Сыне.

«Молчание – золото!» – учит Он.

Раньше никто не обращал внимания на выражение «молчание – золото», а теперь его повторяют повсюду. Мы счастливы, что родились и живем в одно время с Ним!

Однажды при вручении награды передовик, с навернувшимися от счастья слезами, отважился назвать Его учителем, но Он запротестовал:

– Какой же Я учитель? Я всего-навсего подмечаю, что творится вокруг, а потом рассказываю людям. Не больше и не меньше. А если мои слова идут на пользу – тем лучше! Я всегда радуюсь, когда помогаю, просто веду.

– Вожатый! – выкрикнул передовик и показал на Вожатого.

Вожатый заулыбался и приложил палец к губам:

– Т-с-с-с! Тишина!

5

Как-то в больницу с расстройством психики попал опытный дипломат. Его привезли с приема в иностранном посольстве. Как выяснили врачи, на прием набилось битком народа, поголовно иностранцы, наших было – по пальцам сосчитать, и все исключительно по служебной необходимости. Одни подавали напитки и разносили закуски, другие их готовили, третьи мыли посуду, а самые ответственные, рассевшись в разных местах, слушали. Что там творилось! Вертеп, ужимки, хихиканья! Но самое страшное – все говорили одновременно! Сегодня это любимое занятие иностранцев – тараторить не умолкая.

– Не мог я эту трескотню выдержать! – всхлипывал седой дипломат. – Не мог! В голове точно помутилось! Гоголь-моголь какой-то! Говорили, говорили, говорили! Ничего не запомнишь, ни слова не разберешь! – хватаясь за сердце, жаловался он. – А мне отчет сдавать! Потом со всех сторон грянула музыка, приглашенные пытались друг друга перекричать! От этого гудежа я чуть не подох!

После принятия лекарств, в тишине палаты дипломат немного успокоился, а под утро крепко захрапел.

– Нельзя шуметь! Молчание золото! – повторяет Вожатый.

В недалеком будущем, когда на земле воцарится тишина, любые слова обретут священный смысл: и слово Вожатого, и слово министра, и слово начальника, матери, возлюбленной, товарища по работе. Слово станет осмысленным и одушевленным. Только тогда мы научимся по-настоящему понимать друг друга, только тогда раскроется значение каждой буквы, заложенное в алфавит природой. Меньше разговоров, больше дела!

Сегодня каждый может написать Ему письмо и непременно получит ответ на золоченой, приятно пахнущей бумаге.

Такую переписку обязательно публиковали и распространяли по предприятиям, с тем чтобы в перерыв трудящиеся могли поделиться полюбившимися местами, читая по очереди.

6

– Шо, Сережа, расскажешь? Как твой космос?

Министр хотел встать.

– Сиди, сиди! – Вожатый замахал, утопая в слишком мягком, слишком резном кресле.

– Ракеты строим, спутники, и станция у нас самая большая межпланетная, – с одышкой начал Министр. – С двадцатью космонавтами по космосу летает.

Под Его пристальным взглядом голос срывался, фальшивил. Министр вдруг понял, какое у него глупое выражение лица.

– Что-то ты грустный, Сережа? – заметил Вожатый. – Устал?

Министр побледнел.

– Не устал…

– А что не докладуешь как положено, жизнь не радует?! Где огонек? – Вожатый встал и подошел совсем близко. – Огонька в тебе нет, Сережа! А мне надо, чтоб все пылало, все! Чтобы – ух! А ты… – и Он вернулся в свое массивное гобеленовое кресло.

– Наверное, думал всю ночь, что мне рассказать?

– Думал, – признался Министр.

– Ну так рассказывай, радуй! Или ничего не придумал? – нахмурился Вожатый и, отхлебнув чай, позвонил в золотой колокольчик.

Звон был мелодичный, точно медовый, у этого золотого, инкрустированного бирюзой колокольчика. Казалось, колокольчик и ласково звонил, и настойчиво требовал: «Сюда! Сюда!»

На звон появилась Наташа.

– Остыл чаек, Наталочка! Замени, пожалуйста, и мне, и Сергею Тимофеевичу. А ему еще бараночек с собой положи, пусть дома погрызет, он любит!

Наташа улыбнулась и исчезла. Через минуту она вынесла на серебряном подносе два хрустальных стакана, вставленных в подстаканники с благородной кубачинской чернью. Ему она положила пять кусочков сахара и с восхитительной улыбкою размешала, а потом, улыбнувшись сдержанней, чуть обнажив ровные жемчужные зубки, обернулась к Министру.

– Ваш чаек! – слегка присев, устанавливая перед Министром стакан, проговорила Наташа. – А бараночки я вам после передам.

– Люблю, знаешь, чтоб чай обжигал! – отхлебывая, проговорил Вожатый. – Что это за чай, если нельзя обжечься? Я, Сережа, во всем порядок люблю, и в чае, и в космосе, и в людях. Так устроен! – подняв указательный палец, строго заключил Он.

Министр стоял, руки по швам.

– Да ты садись, садись, в ногах правды нет! – велел Вожатый. – Ну, докладывай, что твои обормоты сочинили, что напридумывали? Или старое новыми словами переписали? Они умеют!

Министр обрадовался, что выкинул никудышную справку, и, хлопая себя по карману, извлек листок с рисунком.

– Луноход, – выдавил он. – Машина такая, чтобы по Луне ездить.

– А что, там кого-то подвезти понадобилось? Кто-то заблудился? – взглянув в упор, спросил Вожатый.

– Никого, – сглотнув, ответил Министр.

– Так зачем Луноход?

Министр пожал плечами.

– В голове у тебя, Сережа, Луноход ездит, и мысли твои гоняет, чтобы не застаивались, понял?

Министр оробел.

– Пойди расскажи кому – засмеют! У нас, чтобы людям легче жить стало, транспорт потихоньку на оленей переводим, а ты – Луноход! Может, приснилось тебе это, Сережа, в страшном сне?! – прищурился Вожатый. – А может, внук подсказал? У тебя же внук?

– Внук.

– Сколько лет?

– Восемь.

– Точно! – кивнул Вожатый. – Мальчик тебе это так, по-детски брякнул! У тебя, поди, весь дом моделями ракет да спутников заставлен, разве Лунохода недостает, вот внук и фантазирует, а ты – мне! Нехорошо, нехорошо!

Министр уже не пил чай и не откусывал ароматную клубничную пастилу, которую ему с улыбкой придвинула очаровательная Наталья Сергеевна. Только Вожатый мог называть ее по имени – Наталочка! Министр не знал, куда спрятать глаза, вспотел, как мышь.

– Вот когда ты пауков в установках пытал, я тебе не препятствовал, когда собак в спутниках жег, я тебя не ругал, когда в космос обезьяну отправил – хвалил! За человека век тебя люди помнить будут! А с Луноходом ты перестарался, переврал сам себя! Дурак ты стал, Сережа, набитый дурак, и уши холодные! – и, наклонившись к Министру, потрепал его за ухо. – Нет, уши у тебя не холодные! – улыбнулся Вожатый, откидываясь в свое уютное кресло, и вдруг задремал.

Сергей Тимофеевич не смел пошевелиться, не мог тронуться с места. Не дай Бог скрипнуть чем-нибудь, громыхнуть! А так хотелось встать и быстро отлить, освободить мочевой пузырь, который резало, может, со страха, а может – еще с войны. Министр всегда хотел писать, когда нервничал. Но сейчас он не смел шелохнуться: «Пусть спит, пусть спит!»

У Министра спеклись губы так, что он не мог нашептать колыбельную! Одна мысль пульсировала в сознании: «Не потревожь! Не потревожь!».

Вожатый спал, похрапывая, присвистывая, седая голова чуть набок, и вдруг, так же внезапно, открыл глаза и уставился на Сергея Тимофеевича. Тот не двигался, как завороженный.

– Сгинь! – выкрикнул Вожатый и, резко наклонившись вперед, вскинул перед собой обе старческие руки. – Сгинь! Пропади!!!

Сергея Тимофеевича передернуло, он шарахнулся как ошпаренный.