Сергей Романович, уловив всеобщую растерянность, прокашлялся и повторил еще раз, теперь громче, – И что тебе Фома?

И добавил, – Фома-то чем тебе насолил? скажи, скажи, любопытно все же, так уж скажи, скажи уж, друг, будь другом все же, скажи, раз уж объявил, любопытствую, позволь полюбопытствовать, Фома-то чем тебе насолил?

Профессор, не ожидавший такой пирамиды, такой вот пирамиды, такого восхождения, такого разворота событий, и вообще каких-либо событий, возьми, да и ляпни… сдается, ляпнул первое, что в голову пришло, – Разграбление значений.

Вот как!

Что же Стравинский? Сергей Романович, нисколько не смутившись, парировал, – Требует пояснений.

Ну, теперь держись! Ах, как люблю я дуэли этих достойнейших мужей, где интеллект уступает интуиции, а смысл теряется в догадках!

Итак, Стравинский пошел в наступление, сомнений нет, – Требует пояснений.

– Согласен.

И здесь же, после незначительной паузы наотмашь, звонко, сочно, опытный боец, – Да только со свиста не пою, не умею!.. И не желаю!

Бац!

Так. Что Стравинский? А Стравинский… Ну, Стравинский – Талейран, Спиноза, Макиавелли, братец Лис, – Мое почтение, профессор.

Прямо скажем, неожиданно.

Но Диттер уже на коне. Крепок в седле своем, зонт, пятерня и циферблат, – Разграбление значений. И смыслов. Занимаешься грабежом смыслов, вот чем ты занимаешься. Хочешь знать, чем ты занят? теперь и всегда? Изволь. Разграблением значений. И смыслов. Под личиной отсутствия. Безликий фат, безмолвный резонер. Ноль и зев. Как результат – сами стихи, если уж тебе так хочется стихов. Стихи тонут, лишенные опоры… Нет? Так укажи нам ту опору, нам, стихам укажи! если ты на самом деле так хорош, как кажешься, если в действительности так хорош, как хотелось бы тебе, да, чего уж там? всем нам хотелось бы. Не скрою, скрывать не стану, не станем. Чего уж, когда любовь? Любовь, как и глупость, скрыть невозможно. Укажи, окажи любезность… Укажешь – взойдем на твой корабль. Оно и так, конечно, взойдем, уже на корабле, но как-то дураками слыть не хотелось бы, положа руку на сердце… Только щеки не надувай, это тебе – не паруса. Напоминаю, если подзабыл, пучина бездыханна, воздуха не приемлет.

Сильно.

Стравинский как будто утомлен, кажется, заскучал, кажется, еще немного и зевнет, только бы не уснул. Прием такой. Опытный оппонент. Говорю же, Цицерон и Демосфен, когда не спит, только бы не уснул. Тишайшие, шуршащие, змеиные нотки, отвечает, – Велеречив. Велеречив ты, Диттер, не замечал? Велеречив. Именно так. Дурной знак. Дедушкин табак. Гриб. Как есть гриб. Дедушкин табак. Пнешь – облако дыма. Пыль. Мук’а. М’ука. Нет, вижу, не готов ты к беседе, брат Диттер. Вижу, не готов, нет, нет, и не возражай. Вижу. Сплю, но вижу. Не сплю, не думай. Зачем всё это? всякое такое, все эти построения, редуты, вся эта конница, вся эта рать? пыль, хлопоты? Или давно не слышал моего кашля? Скучно стало? признайся. Не знаешь, как побороть притяжение? как со сплином справиться, недержанием, мелочевка карман тянет? Скучно тебе?.. Хочешь рецепта? Изволь. Не скучай, и дело с концом. Ты же не болид, в конце концов?

– А хоть и болид!

– Не скучай, и дело с концом.

– А хоть и болид!

– Займи себя чем-нибудь. В самом деле, займись грибами, разводи, лелей. Все – жизнь. А на сопротивлении истину не сомкнуть. И не удержать. И сталь не выдержит, лопнет.

– Сталь выдержит… А ты – грабитель. Не думай, что грабеж приличнее воровства. Маскулинность в данном случае не играет. Не волнуйся, память расставит фигуры – и коней, и агнцев… Скажи, Стравинский, только честно, у тебя не возникает потребности признаться?.. А хорошо бы, надо бы. Не обязательно прилюдно, с учетом физиологических особенностей. В твоем случае можно и в спаленке. У комода. Комод как барьер. Нет?.. Имей в виду, разговор серьезный. Это – не то, что поссорились на почве или на танцах. Тут не дуэлью, Полынью пахнет, звездой… Грабишь, грабишь, и знаешь, что грабишь… хотя боишься в том признаться. Возможно, что и себе самому… Ведешь себя в точности как Фома… Что за Фома? Какой Фома?.. Уж не тот ли Фома? Откуда Фома?.. Да вот из того самого мешка, где кот собаку съел. Впотьмах. И не одну, за столько-то лет. Вот какой Фома, и вот откуда Фома… Сколько лет мы с тобой знакомы? А ты всё обезьянкой со своим зеркальцем кольца наверчиваешь. Не видишь пародии, сходства, хохмы, так сказать? общего знаменателя?.. Не видишь или не желаешь видеть? Просто хочется понять, как говорится, степень твоей подмоченности.

– Кем говорится?

– Не перебивай, заклинаю и упреждаю.

– Очень нужно мне тебя перебивать. Мне бы только восстановить последовательность. Не из праздного любопытства, дабы проникнуться и участвовать. Ты сам должен быть заинтересован, если, конечно, хочешь развития.

– Что хочешь ты восстановить?

– Говорю же, последовательность… Значит так, был Фома, так?.. затем кот, собаки, и те и другие в мешке, так? дальше – обезьянка с зеркальцем. Ничего не путаю?

– Всё так.

– Теряюсь немного. Надо бы как-то их связать.

– Все намертво связаны. Знаменателем. Я объявил, но ты невнимательно слушал. Не желал услышать.

– Знаменатель – это для нас с обезьянкой.

– Не только.

– Пусть, не возражаю. А что делать с самим мешком? Сдается мне, сам мешок играет немаловажную роль. С одной стороны как среда обитания, микрокосм, а, с другой стороны, как способ и, если угодно, идея. Уж если говорить о предмете нравственности или безнравственности, если всерьез готовиться к выводам, анализировать тех или иных участников, равно как и события, намеренные и непреднамеренные вне контекста, то есть мешка, невозможно.

– Хочешь все усложнить? Запутать? Не позволю. На самом деле всё очень просто. Я бы даже сказал тривиально просто. В мешке кот и собака. Выживают, насыщаются и гибнут одновременно. Своего рода Рим.

– Поздний Рим.

– Хорошо, поздний Рим. Но Рим. Разве имеет значение, где? на Апеннинском полуострове, в сумерках или в мешке?

– Стало быть, обезьянку с зеркальцем ты оставил за скобками? Они-то чем тебе не угодили?.. Что молчишь? Как быть с обезьянкой и ее зеркальцем?

– Да вы все – родня. Все на одну мордочку, всем зеркальца розданы. Однажды и навсегда. См’отритесь, не можете глаз отвести… Ты не думай, я – не в осуждение. Смотрись себе, на здоровье. Только зачем, в таком случае, создавать видимость? Собирать собрание? Тут уж что-то одно – либо ты нам явлен, либо себе любимому. Или, как говорится, надень штаны, или сними капюшон…

– Ага, капюшон! Не обошелся-таки без мешка! Выходит, мешок не случаен? Зачем пытаешься его спрятать? И кого, и что еще пытаешься в нем спрятать? Сдается мне, не всех ты перечислил. Кого еще не перечислил ты?

– Мы все перед тобой.

– Мое почтение.

– Ты меня прости, Сергей Романович, но иногда складывается впечатление, что мы здесь лишние.

– Мое почтение.

– Ты же нам не доверяешь, тяготишься в точности как Фома.

– Ага! возвращаемся к Фоме?

– Возвращаемся.

– А вы, собственно, кто будете, и много ли вас? добрый вечер.

– Знакомый мотив… Наигрываешь агностика? В несознанку пошел, называя вещи своими именами? Всё тот один мотив несокрушимый. Централ? Пустеющий вокзал? Хочется спросить, не узковат коридорчик? Не темен ли?.. Что же, право твое… Жестоко, конечно, но, что сказать, ты прав. Можно, конечно, прогнать оленя, истосковавшегося по соли. Почему бы не прогнать? Он невнятен, рогат и дик. Может быть, и нужно гнать их в леса их и тундры их… Прав, прав. В конце концов, мы сами к тебе приходим. Кстати, зачем, не знаешь? Слушать биение собственных сердец? Сокрушенно качать головами в такт твоей заунывной песне? Цокать языками?.. А, может быть, погреться с мороза? А ну, налей-ка, Роза, я с мороза… Оперетка? Попить чайку? Вином баловаться? Так на то масленица, да гусары. Тебе-то зачем, когда у тебя вечный пост?.. Слушать мертворожденные стихи? А, может быть, знакомиться? Так мы уже давно все перезнакомились. Толку, как видишь, мало… Я всё понимаю, ты устаешь от мыслей, но здесь как говорится, прохожих, попутчиков и случайных людей не бывает. Все в раздумьях, все постичь желают… Между тем, напряжение растет… Не хотел говорить, ибо зол на тебя, но, будучи честным человеком, исследователем… прежде всего честным исследователем… не могу удержаться. Готовь футляр. Новость. На самом деле никакая не новость, но для тебя, возможно новость. Скверная новость, чудовищная… Готов?.. Небо, Сергей Романович, стремительно опускается на землю… Так что времени у нас в обрез. Всякий четверг может оказаться последним. А ничего, в сущности не решено… Вопросы не заданы, ответов, разумеется нет, и быть не может… Что, не удивлен?.. А, может быть, это и есть твоя цель?.. Ты вообще в курсе, что происходит?.. Какое тысячелетие, устами классика, какие факты и артефакты?.. Молчишь? Тебе милее отсутствие как таковое?.. Молчишь?.. А, собственно, по какому поводу молчишь?.. Какая независимость, какой независимый вид! Даже завидно. При таком-то хрупком сиянии… Демонстрируешь цельность? Или целостность?.. В наше время?.. А, может быть, ты действительно тот, кто поведет нас? Бытует такое мнение. Мне лично эта затея кажется смешной, до колик, до самоизвержения, но мнение бытует… Что же, выходит, на то есть основания. Приходится вникать… Ты меня прости, Сергей Романович, но иногда складывается впечатление, что тебе ведомо нечто такое, о чем ни мы, ни ты сам не догадываемся… И у меня, не скрою, складывается такое впечатление. Как видишь, и я не лишен сомнений, хотя борюсь с этим неустанно. Почему, собственно, и пришел… И пришел, и говорю… Поверь, молчать мне было бы намного удобнее. Намного… И приятнее, если угодно. Но, видишь ли, не могу молчать, так воспитан. Во многом самим собой… Слишком много ложных мыслей и поступков вокруг. Ложный человек Фома, если он вообще человек, другие ложные люди, ложные люди, животные, птицы, мир наизнанку… зеркальце кривое… Кривое? Кривое. Надеюсь, кривизна зеркальца не вызывает у тебя сомнений?.. Молви хоть слов! или уж умолкни навсегда!

– Ты страстный, Диттер!

– Я страдаю.

– Сомневаюсь. Врешь. Все врешь… Позволь напомнить, у всякого зеркальца три стороны: Фома, его отражение и его тень… Кстати, раз уж ты пригласил Фому… Кстати, где он? хоть бы краешком глаза взглянуть…

– Ты – Фома, Стравинский, ты.

– Фомы не будет?

– Не юли. Не нужно прикидываться дурачком. Ты и есть Фома.

– Кто?

– Фома.

– Не Веснухин?

– Что?

– Нет, ничего, это я про себя.

– Ты – Фома, Стравинский, ты.

– Не думаю… Достоин ли?

– О достоинстве ты говоришь? Или мне послышалось?

– Нет, не он, все же не он, не думаю, что он… И звать меня иначе, и внешне не похож… Нет не Фома… Немного сомневаюсь, конечно, но нет, не он… Я – хороший, не спорю, но он лучше. Если вообще не лучший. Пойми, Диттер, он больше всех чуда хотел. Он его, чуда, потому и боялся, потому и проверить хотел, перста вложить – боялся. Знал, если чудо подтвердится, он тут же умрет. От разрыва сердца, от счастья умрет. Не перенесет восторга. Зрячим-то он один был, потому трепетал, а товарищи его слепы, потому шагали уверенно. С котомками и думами. Нет, без дум, только с котомками… Не бездумно, но без дум… Понимаешь, нелегко любить безнадежно, тайно, но заполучить взаимность – это уж совсем непосильная ноша. Этот урок мы с Фомой на «отлично» выучили. В этом, да, мы с ним похожи. Хотя имена разные. Можно, можно перепутать. Так что ты меня опять не удивил. Я ведь тоже чуда боюсь. Чуда, красоты. Зеркальцем от радости отгораживаюсь.

– Зеркальце – метафора.

– А у меня и настоящее зеркальце есть. А вот хвоста нет. Жаль. Не вырос пока. Но мне бы хотелось иметь хвост. Только это должен быть мой собственный хвост, а не тот, что ты мне придумаешь. А знаешь, почему? У тебя мысли сухие. Как твой зонт, как сам ты… Если честно, от зеркальца устаю. Никак не могу представить, что физиономия моя может кем-то восприниматься как чужое нечто, чуждое. Вот ты об этом не думал, а я все время думаю. Это тяжело. Чужой, чужое. Физиономия, сам я. Кому-то может показаться, например, что от меня несет псиной. Почему нет?.. Или, наоборот, благовоние. А я, скажем, в этот момент страдаю, спина у меня болит. Котомка тяжелая и думы тяжелые, уж никак не до улыбок или рукопожатий. А то вдруг обниматься начнут, нацеловывать. От избытка чувств или по случаю… Так что, как видишь, в мешке спокойнее.

– Это, пока он не клюнул.

– Кто?

– Петух, кто же еще?

Стравинский торжествует, – Вот кого ты прятал! Вот и открылся… Сколько раз говорил тебе, не спорь, сердце попусту не торопи – не ровен час загонишь младенца. Он-то в чем виноват?

Всё. Диалог завершен. Дальше тишина.

Как у Шекспира.

Что скажете? Разве не чудо?

А Фому узнали? раз уж речь о Фоме зашла.

8. Октябрь, ноябрь. Исакий

нанизывая ветхие волынка локоны поклоны

сентябрь октябрь ноябрь сентябрь

нанизывая пластырь перечный пожары псы

сарайка сор сарай нанизывая ночь сарай корабль

скрипеть и плакать дурачки но солнце

поклоны дурачки скрипеть и плакать

но только не аккордеон и не гербарий умоляю

но не любовь любовь но без любви особой

попозже или ветер или никогда или оконца

горчица ожидание желток горчица что угодно

желток но только не аккордеон

но только не гербарий умоляю

октябрь ноябрь сентябрь октябрь

ноябрь сентябрь неспешно локоны поклоны

так гамма день за днем и день за днем

нет тишина как будто навсегда как будто

не ночь но псы молчат немые псы

и медный жук уснул

уж медный жук уснул без солнца

уж не храпит жук не храпит без солнца солнце

уж медный таз где было вишня раки и мизинец

пропал сожжен в июле далеко без солнца

давно в июле в жизни той где грело солнце

где солнце грело все сожгло дотла и радость

так называемый народ и раки и мизинец

теперь сентябрь октябрь ноябрь

теперь роток под корочкой слюда теперь родимец

поземка уж струился к солнцу и замерз

струился полоз запятая середина жизни

о сколько запятых и дён в той ленте пестрой

напоминаю не аккордеон и умоляю

хотел согреться но не смог

теперь согреться очень сложно

точнее не успеть такая осень

пусть не всегда но так случается поверьте

и не такие чудеса поверьте

все хоть волынка хоть собаки все молчат

молчат такое впечатленье

и локоны пожалуй и волынка

стон не был или был безвестие известка

безвестие известка сердцевина зябко

перчатка без руки струился без руки перчатка

по осени прозрачная где все прозрачно

рука перчатка яблоко прозрачно

надкушенное яблоко ноябрь поминки

поминки лепестки бесчисленные лепестки стрекоз

известка бесконечные поминки

посередине по краям посередине

старуха тлеют окна созерцанье

старухи в окнах лепестки стрекоз

старухи на просвет беспамятство и созерцанье

сокровище благих и созерцанье

сквозной со свистом на просвет сентябрь

или без свиста псы немые немота

сентябрь октябрь ноябрь сентябрь

ветшают песни на ветру старухи знают

и птицы знают немота не помнят знают

окно где гаражи и лужи в нотах и в дымах волынка

и капли будущей зимы на окнах со слепыми

подслеповатыми спросонья

подслеповатыми по жизни в ожиданье чая

подслеповатыми без дён и красоты

без дён без красоты волынка но молитва

безмолвная ютится в лампе красота

молитвою и локонами красота

холодная волынка радость и болезнь

минутах в десяти ходьбы Исакий

как будто Петербург как будто в керосине

как в синьке в синем как во сне Исакий

как с Петербургом жить неизлечимая болезнь

весь ужас красоты и мед сочится

сочится все равно не помним знаем

мы ничего не знаем вот беда

глотая горечь тополей прощание неволя

катиться бешеным клубком невольно

по воле провидения катиться нежность

но нежность вот ведь все равно невольно

Граф Найда Козлик Серый их кормилица и нежность

псы Козлик Серый их кормилица и нежность

сентябрь октябрь ноябрь в дымах и нотах

что сумасшедший вихрем в комнате пустой

катится шерстяным клубком невольно

катится шерстяным клубком невольно

катится сам сидит недвижим

на табурете у окна недвижим

на подоконнике сидит недвижим

стоит облокотившись надо бы побриться

согреться чай простуда полотенце

стремительно летит струится

стремглав в январь или февраль чем плохи

молитвы календарные хоть плач хоть слабость

а полотенце вафельное и окно немыто

давно беда но мы не замечаем

не бритва ж резать вены и цветы

в конце концов а лунный взор старухи

корабль в конце концов октябрь

кораблик не корабль пусть пряник

медовый корка хлебная а бритву

оставим февралю окно где гаражи

оставим чтобы потерять в сугробе

там в феврале на станции в сугробе

в сугробах псы не замерзают

ни Граф ни Козлик ни медведица большая

не мерзнут хоть зима что хорошо

не мерзнут хоть трещит мороз

мороз трещит а псы не замерзают

псы и медведица и тот родимец

и прочие по окнам созерцанье

подслеповатые по окнам созерцанье

так называемый народ застыл по окнам

нанизывая улей и волынка

застыл хотя улыбка допустима

пусть улыбается хотя прохладно

хотя прохладно и молчит Исакий

сентябрь октябрь ноябрь сентябрь

дожить до февраля а там уж плакать

сибирский город Петербург

9. Побег. Агностик

К лучшему, – сообщает по пробуждении Стравинский С. Р. пожирающему прямо в кастрюле колючий плов Алешеньке. – Надоели хуже редьки.

Алешенька будто и не слышит Стравинского. Будто не слышит или на самом деле не слышит. Не может оторваться от плова или обижен.

Или от плова оторваться не может.