Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, Теплице, 7 июля [1805 г.] ³⁹⁶

Не моя в том вина³⁹⁷. Я искал женщину, более достойную любви, дражайшая княгиня. Я ее не нашел. Потому приходится возвернуться к Вам.

Не довольно ли Вы были красавицей во всей Европе? Приезжайте сюда и станьте душкой³⁹⁸. Любовь, а вернее то, что, как Вам известно, является ее наградой, заставит меня примчаться в Берлин; а дружба не может заставить меня проехать далее Дрездена.

Потому поезжайте все же в Дрезден, если здесь Вам не будет лучше. Приезжайте сюда очиститься от всех Ваших пакостей, ежели Вы таковые сотворили, невзирая на Ваши клятвы, что Вы будете верны мне и равнодушны ко всем остальным. Приезжайте пить воды Эгры в Теплице и подготовить небольшой премилый репертуар. Недавно армейским запретили играть в комедиях. Но я добился столь малого на армейском поприще и мне так славно помешали играть значительную роль на сцене мира, что, полагаю, меня не осудят за маленькую роль в театре Кристины³⁹⁹.

Намедни я сам себя дурачил все утро: я не мог поверить, что господин Бейме, секретарь кабинета министров короля Пруссии⁴⁰⁰, в карете с восемью лошадьми и восемью людьми, не был самим королем. Мне пришлось разоблачить его инкогнито: я был уверен, памятуя о его благодеяниях и о том, что я не переставал возвещать о моей к нему любви, что сие не придется ему не по нраву.

Как славно королева Неаполя⁴⁰¹ отделала Щербатова⁴⁰²! Приезжайте и заставьте меня погоняться за зайцем. Я устрою Вам милое жилище. Я хочу простереться у Ваших ног, кои покамест лобызаю, дражайшая княгиня, и люблю Вас более того, что мне любо.

Теплице, сего 7 июля

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, Теплице, 25 июля [1805 г.?] ⁴⁰³

Вы понимаете, конечно, дражайшая княгиня, что я не нарушу ради Вас моей клятвы никогда не посылать писем тем, кто находится за четыреста или пятьсот шагов от моей постели. Но поскольку Вам, должно быть, смертельно скучно, Вы могли бы отправиться в Вену, а мне бы так хотелось, чтобы Вы прибыли во главе Вашей колонии и устроились на моей горе.

У меня даже нет желания сказать Вам, что я Вас люблю, ибо если сие не похоже на обмен признаниями в любви, то мое письмо превратилось бы в грамоту, жалованную за дурной вкус, а я не хочу посягать на Вашу честь. Ради нашей с Вами чести у меня даже есть желание велеть начертать на моей могиле «Здесь покоится тот, кто был по нраву княгине Долгорукой, супруге князя Василия». Вы советуете мне сие? Разве не лучше сделать так, чем свидетельствовать всему миру о Вашей хладной добродетели и опрометчивой, воплощенной суровости?

После Вашего отъезда Теплице на семь часов без перерыва превратился в звенящий⁴⁰⁴ и пляшущий остров, неслыханно блистающий обнаруженными в нем красавицами. Мои австрийские офицеры, руководимые моими валлонскими офицерами, дали вчера великолепный бал. Зал был весь в цветах. Турецкая музыка – в течение ужина, сервированного на столе на восемьдесят приборов и еще на сотне столов вокруг. Наш славный герцог Альберт⁴⁰⁵ в качестве сына польского короля танцевал полонез, выделывая все па прежних времен.

Поверьте мне, дражайшая княгиня, вернитесь к нам, не стыдитесь покинуть Эгру как [излишества]. Расстаньтесь и с Вашими заблуждениями и любите меня не умом, ибо таковой отсутствует, но безумно. Обнимаю моих дражайших любезных князей и бесценного аббата. Не желая хвалить Вас, я вынужден признать Ваше благоразумие и сердечное к ним отношение.

Теплице, сего 25 июля

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, Теплице, 30 июля 1805 г. ⁴⁰⁶

Я славно спал. Я не пролил ни единой слезы и на следующий день, то бишь нынче, в ясном уме, проходя мимо домов, где Ваши путешествия давали мне пищу для забав и где последнее из них внушило мне любовь к Вам, я почувствовал нечто необычайное. Люблю ли я Вас еще более, чем могу вообразить? Ну, что ж, в этом нет беды. Судя по тому, как обстоят дела, два-три моих чувства будут всегда удовольствованы в вашем обществе, дражайшая княгиня, и я не соскучусь. Мне будет жаль Вас, если Вам откажут в такте и вкусе: покамест же я скажу себе: она играет с любовью, это месть дитяти. Тут-то она и поймается.

Когда, после того как Вам придется попоститься из‐за отсутствия восхвалений, поскольку мои для Вас – ничто, и, обшарив всю Вену, Вы возьмете меня за неимением лучшего, то будет для меня бесчестьем. Но я не гордец. Я испью мой позор в чаше сладострастия. Вы у меня в голове, в сердце и повсюду. Мне хватает ума остановиться, когда я вижу вещи невозможные; но таковых нет: их заменили бесчисленные возможности, удобные случаи и огромная пустота, о коей я Вам объявляю.

Маловато для всевозможных успехов. У Ваших ног среди прочих будет Пейджет⁴⁰⁷; но наследовать двум-трем козявкам дурного тона не польстит Вашему самолюбию: и потом Вы узнаете, что он любит другую и что на него всякий раз находит причуда жениться. Вы станете прекрасной Арсеной, я стану инкогнито вашим угольщиком⁴⁰⁸.

Чем больше Вы будете твердить о странности моей поздней любви, тем легче Вам будет вознаградить ее. Этому никогда не поверят. Никто не знает, что такое купить друга ценой мнимой жертвы, и ценой чего еще? Разделенного удовольствия, доверия и веселья. Вы меня всегда воодушевляли. Я увидел Вас как первую женщину.

Ныне я люблю Вас как самую желанную. Я почитал Вас как мужчину и обожал как божество. Сделайте так, чтобы я любил Вас как друга после того, как чувству дружбы предшествовало другое.

Я попросил бы у Вас любви, если бы мог внушить ее: но она никогда бы не дала мне власти над Вашими прелестями. Сие могло бы быть следствием легкого интереса, благодарности, любопытства, шутки, своенравия, праздности и того, как я Вам говорил, дражайшая княгиня, что должно было произойти лишь три-четыре года назад и чему я окажу честь.

Не ведаете ли Вы, великолепная женщина, счастья от неверности без веры? Напрасно я бы объявлял об этом, никто бы не поверил, а я, коему известна история Вашей жизни, стал бы славен тем, что многому научил Вас.

Я позволяю здесь немного любить меня моему агнцу⁴⁰⁹ только затем, чтобы доказать, что еще возможно, не бесчестя себя, даровать мне то, что я прошу. Но все же у меня мало надежды, отчего мне трудно явить то, что я тогда бы почувствовал. Ныне меня вдохновляют честь и желание. Придерживаясь принципа расход сверяй с приходом, я не дерзаю предаться пылу, который сдерживаю в груди. Я говорю Вам обо всем этом рассудительно и не произношу слова любовь, столь пресного и избитого, но я уверен в том, что на два десятка степеней выше этого слова, которое слишком мало для Вас значит, и в страсти, никогда доселе не виданной… как Вы бы удивились и посмеялись, посмеялись, быть может, даже больше, чем предполагаете. А я, Геракл, поразивший чудовищ добродетели, гордости, властолюбия, легкомыслия, равнодушия и превосходства над всем женским полом, сколь был бы я горд! Вашему взору предстал бы новый мир. Иная жизнь придала бы остроты той, коей Вы живете, блистательной, это правда, но каковой в отсутствие иного Вы пресыщены.

Ваши придворные доставят Вам удовольствие, на миг. Вы очаруете их взор, но не их ум, ибо он не сможет оценить Ваш, и бесчисленные оттенки Вашей грации и Вашего совершенства. Только я, дражайшая княгиня, по-настоящему способен на это в мире. Потемкин ничего не смыслил в Ваших прелестных европейских формах. Французы – в восточных. И никто ничего не смыслил в красоте Вашей души, ибо ни у кого нет ни времени, ни желания искать в Вас глубины. Ваша логика, Ваш разум ускользнули от ослепленных Вашими прелестями. Все скорее окаменели, нежели были обольщены. Ваш красивый греческий нос, Ваш римский профиль произвели впечатление, обратное тому, что производила голова Медузы. Европа и Азия упали к Вашим ногам. Там же был бы и я, но дабы в этой позе попытаться достичь вашего сердца. О да, дражайшая княгиня, несмотря на Ваш отсутствующий вид и насмешки всего мира, я буду любить Вас новым образом, по-своему, всю жизнь.

Теплице, сего 30 июля 1805 года

Кристина получила коров и ящики и не думает, что я столь глуп из‐за Вас, во всяком случае столь глуп, сколь на самом деле.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [после 30 июля 1805 г.] ⁴¹⁰

Я все решил с Casoupola, Gasgonapol и Poskapol⁴¹¹. Будьте покойны. Я умру с Вами, ибо не могу там жить, и дабы и другие там никогда не жили. Вот что значит то, что Вы попали в их руки вместо того, чтобы оказаться в моих объятиях.

Сударыня, сказать лишь слово мне осталось ⁴¹².

Если Вы бессильны или притворяетесь, Бог Вас наказывает. Если Вы прекрасная Арсена, Вас накажет Амур. Богу ведомо, какого угольщика Вы возьмете в Вене.

А покамест мы обедаем в 5 часов. Сказала я – довольно!⁴¹³

Прощаюсь с Вами письменно, мой дорогой аббат; Ваша Нинон⁴¹⁴, если только Вы на нее не нападете, больше Вам не напишет.

Завтра – помехи из‐за великолепного празднества, послезавтра – из‐за жестокого отъезда. Потом охота, потом агнцы, а потом – в Вену трех баронесс…

Все сие – с мыслью о Вас, которую люблю более всего земного.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой [лето 1805 г.] ⁴¹⁵

Не ждите того, что старая госпожа де Полиньяк из Пале-Рояля⁴¹⁶ называла сердечным бульоном. Это было письмецо, которое она в течение сорока лет получала от господина де Майбуа⁴¹⁷. Но я хочу побранить Вас за то, что Вы слишком хорошо отозвались о моем так называемом образчике красноречия.

С ним случилось то же, что с одной хорошенькой парижанкой и молодым аббатом, который исповедовал в первый раз. Красотка, явившаяся в обществе, где он рассказал, что его каявшаяся грешница обвинила себя в самом прелестном в мире грехе, воскликнула: Ах! вот духовник, начавший свое служение с того, что понял меня. Все узнали, что у нее есть любовник.

Вчера Их Сиятельство Титина⁴¹⁸ входит в мою опочивальню со словами: вот бумага, которую я Вам дала. Посмотрим, достойно ли ее то, что Вы пишете; и, не сказав ей, кому я пишу, я читаю ей две-три последние написанные фразы, уже не помню, какие, в том месте, где «увенчанный розами разум» обращается к «Вашей душе», «Вашему слуху», что-то в этом роде и ничего больше.

Вы говорите о моем любовном письме, а она Вам говорит, что знакома с ним. Остальное не было написано, и зачитывать что-либо не следовало.

Не показывайте мой патент и прошение от минувшего дня. Кристина, которая подняла бы меня на смех, если бы узнала, что я говорю с Вами серьезно, их отнюдь не видела.

Приветствую Вас, дорогой и очаровательный аббат Жедуен, любите малость Вашу Нинон, любящую Вас всем сердцем.

Принц де Линь Е. Ф. Долгорукой, Теплице, 16 августа [1805 г.?] ⁴¹⁹

Я никогда не отправлял в отставку. Я уходил порой в отставку. Я часто получал абшид: но потому, что был уже занят в другом месте. Ныне сего не скажешь, а я его получаю. Нет, Вы не из цивилизованных русских. Вы до сих пор варвар тех времен, когда вы еще даже не приняли крещения. Вы делаете вид, что верите, будто мои письма и мое чувство к Вам – игра ума. Как раз напротив, сударыня. Не стану более объясняться. Первое впечатление, возможно, против меня. Я не буду ничего должен вкусу. Но я обязан всем размышлению. «Октавиан, в себя вглядись»⁴²⁰. Что Вы совершили с тех пор, как появились на свет? Вы столь самодовольны, моя княгиня, что говорите мне: у меня был господин такой-то, после этот, а за ним тот, а после еще другой господин такой-то. Сие неправда. Подобное опровержение должно побудить Вас вступить в необычное сражение. Вспомните о том времени, когда Дамон посоветовал Селианте взять его, дабы «наши распри мы свести на нет смогли», и ответьте вместе с ней: «Что ж, шутка неплоха, по нраву мне она»⁴²¹.

Кто говорит Вам о бедной любви, о несчастной страсти? Мое чувство и больше, и меньше всего этого. К оружию меня зовет слава. Вас должно заставить сдаться удовольствие, а подготовить к сдаче – разум. Эгра предвосхищает то, что должен свершить Теплице. Мне было бы желательно, дабы доктор Амбрози⁴²² прописал меня Вам как необходимое средство Вашего лечения. Многим от сего стало весьма недурно, и вовсе не нужен красивый парк с купальнями, ибо им не дадут воспользоваться ни их владелец, ни его сын⁴²³. Подумайте о долгих сентябрьских вечерах, когда, придя в себя после кутерьмы Кристины, совершив прелестную прогулку, Вы возлегаете на диван, где Вам надо разобраться в сумятице, царящей в вашем сердце. У Вас никогда не было времени понять, что там происходит. Рассудительная, Вы меня берете. Взбалмошная, Вы меня берете.

Я только что говорил с Вами с семи часов вечера до десяти; но подумайте о плохой погоде, которая мешает прогуливаться с полудня до трех. Побыв доныне матерью, будьте женщиной, галантной дамой, а после – достойнейшим мужчиной, любезным, элегантным, образованным, совершенного тона, тем, кем Вы в конце концов являетесь, превосходя во всем оба эти пола. Вы легендарное божество. Вы принцесса из романа. Станьте той, что войдет в историю. В Вашем лице есть нечто мифологическое и римское, и у Вас подлинно античные черты. Но Ваше изящество – нынешних времен, и у Вас есть все, что надо, дабы появилось желание нарушить почитание, предписываемое сим красивым внушительным видом. Вы великолепны на вершине алтаря, но спуститесь с него и станьте смертной, станьте и впрямь человечной. Великая Екатерина нашла гений в одном Потемкине, красоту – в одном Ланском⁴²⁴. Возьмите меня как Ермолова⁴²⁵ и вознаградите по меньшей мере мою скромность. Сделайте величественно Ваши три реверанса, дважды в день расставаясь с Вашим окружением, и возвращайтесь подобно ей, с таким видом, словно она удалялась лишь затем, чтобы позаботиться о своей империи.

Сколько раз это возвращение смешило меня: я говорил себе: четверть часа тому назад Ее Величество вела себя как простое частное лицо!

Вы полагаете, что я когда-либо беседовал в письмах с другой? Только Вам можно так писать⁴²⁶. Так я и говорю Вам, что, несмотря на всю очевидность, что война идет, ее не будет⁴²⁷