11

Но, однако ж, вернёмся к герою нашему, Вадиму Стеблову, молодому московскому учёному с первой половины 1980-х, старшему научному сотруднику крупного столичного НИИ, имевшего наивысший Всесоюзный статус. Выросший, выучившийся и возмужавший, он горбачёвское смутное время, в целом, хорошо пережил – спокойно и уверенно, без потрясений внешних. Успел даже, как уже было сказано, к началу 90-х годов, когда перестройка заканчивалась, кооперативную квартиру себе и своей семье в Строгино купить, элитном московском районе, машину на пару с братом. На родину потом на этой машине регулярно ездил, навещал там состарившихся родителей, продукты им и от них привозил: туда – колбасу и сыр; оттуда – сало, огурцы и картошку. В общем, со стороны если бы кто посмотрел, всё у него было кондово, добротно и гладко, достаток во всём царил, жизнь сытая и размеренная – правильная хорошая жизнь в труде ежедневном и праведном, любви и Боге.

В Москве, правда, стремительно увеличивались очереди в магазинах, в которые уже невозможно стало зайти от переизбытка иногородних граждан, пропадали продукты и товары с прилавков, пышным цветом расцвёл дефицит, – но и это не сильно его расстраивало, жизни не портило, не напрягало. В их институте дельцы из профкома организовали коммерческий отдел и, заключая прямые торговые договоры со столичными магазинами и складами, в целом неплохо снабжали себя и своих сотрудников продуктами первой необходимости, избавляя всех от утомительных вечерних стояний в очередях, по возможности продуктовый дефицит ликвидируя.

И у супруги Вадима, работавшей в Мосгортрансе, похожая наблюдалась картина. Больше скажем. Их коммерческий отдел функционировал даже лучше, к продуктам питания ещё и промышленные товары присовокупив: электроприборы, текстиль и обувь. Так что материальная сторона в их семье была, что называется, в полном порядке…

Одно напрягало Стеблова со второй половины 80-х – падение дисциплины труда, которое при Горбачёве становилось хроническим и тотальным. На работу пока ещё все ходили, – но по-настоящему работали единицы, в основном – одни старики, занимавшие руководящие должности и имевшие максимальные заработки. То есть люди, с которых по инерции что-то спрашивали ещё, на которых их институт и держался. Молодёжь же всё больше и больше устранялась от советских космических тем и программ, годами откровенно дурака валяла и деградировала в профессиональном плане, нивелируя знания и диплом, теряя квалификацию.

И этому никто не препятствовал, в колокола не бил, не тревожился, что к добру такое безалаберное научно-кадровое расточительство не приведёт – боком государству выйдет. Потому, наверное, что патриотов-державников наверху становилось всё меньше и меньше. Продажный и гнилой Горбачёв их принципиально рядом с собой не держал, поганой метлой гнал с постов ответственных, значимых, заменяя безродными и бездарными дельцами-космополитами, под стать себе, которым всё “до лампочки” было, “до фени”, кроме тугой мошны и наполненного до краёв корыта… А ещё потому, что её тогда становилось очень много везде – праздношатающейся образованной молодёжи, – следствие перегиба с обязательным и безплатным образованием (дневным, вечерним, заочным) и отсутствием безработицы. И, одновременно, с запретом на любую частную инициативу, предпринимательство, малый и средний бизнес: дипломированных молодых специалистов государству просто нечем становилось занять, катастрофически нечем.

И заброшенная, безхозная и безцельная молодёжь, сама того не планируя и не желая, превращалась в нахлебницу, “динамит”, паразитирующую прослойку общества, предельно озлобленную и взрывоопасную от хронической праздности и переизбытка сил, готовую взорваться в любую минуту и разнести к чёртовой матери всё. В том числе – и страну, не дающую её энергии и талантам выхода и развития…

12

То, как кисла и загнивала, и вырождалась при Горбачёве некогда славная советская инженерия, оставляя государство без будущего, без грамотных профессиональных кадров в первую очередь – благодарных наследников своих отцов, – можно хорошо проследить на примере стебловского предприятия. Для того, чтобы реально увидеть и оценить, что творилось тогда в стране, какая ужасающая наблюдалась картина в интеллектуальной инженерной среде вообще, и в советской космической сфере – в частности. И не клясть теперь понапрасну и всуе, как это делают упёртые зюгановцы-“патриоты”, будущих её реформаторов-разрушителей с Гайдаром и Чубайсом во главе. Людей безпринципных и наглых, действительно, циничных, двуличных, безжалостных и, наконец, завербованных Сионом под вполне определённую и очевидную цель, – но, однако же, чрезвычайно нужных смертельно больной Державе на тот конкретный период её истории. Чтобы её, Державу советскую, многострадальную, в 80-е годы сгнившую на корню, основательно встряхнуть сначала, а потом и сломать до основания, до фундамента, до голой сырой земли. Место этим погромом расчистить для нового великодержавного государственного строительства – могучего, перспективного и сверхсовременного, сверхнадёжного…

Так вот, институт, в котором выпала честь трудиться какое-то время Вадиму, был создан сразу же после Великой Отечественно войны задумками и приказами тогдашних выдающихся советских руководителей из ближайшего сталинского окружения. Назывался он первое время НИИ-885, а подчинялся Министерству радиотехнической промышленности СССР. Обычная в те времена практика конспирации и маскировки.

Основал институт Пилюгин Николай Алексеевич – легендарная личность и светлая голова, родоначальник отечественных систем автономного управления ракетными и ракетно-космическими комплексами. А ещё – один из ближайших соратников и друзей А.П.Королёва, на редких общих фотографиях неизменно сидевший от Андрея Павловича по правую руку, член легендарной королёвской «шестёрки» Главных конструкторов, пионеров-создателей ракетно-ядерного щита страны и, одновременно, покорителей глубин и просторов Вселенной.

Значение пилюгинского НИИ (с 1963 года – НИИАП, “Научно-исследовательский институт автоматики и приборостроения”) в деле становления и развития первоклассной советской ракетно-космической отрасли невозможно переоценить, – отрасли, выросшей из ничего, по сути, и потому-то так поразившей мир. Тут что ни скажи и ни напиши, и какую итоговую оценку ни выстави, даже самую запредельную и умопомрачительную, – всё будет точно и правильно, всё к месту: наворотили соратники Николая Алексеевича и он сам и вправду много чего передового и значимого, на чём до сих пор российский космос и держится. И долго будет ещё держаться. Это факт! За что государство щедро и по праву награждало их, молодых советских учёных и инженеров-ракетчиков, престижными премиями и орденами, квартирами, дачами, званиями академическими. Ну и зарплатами заоблачными, воистину космическими в сравнение с остальными тружениками страны: деньги на первопроходцев-пилюгинцев и королёвцев сыпались как из рога изобилия из государственных закромов. В материальном плане сотрудники института затруднений не знали даже и в голодные послевоенные годы, как и в удовлетворении разных бытовых просьб и нужд.

А где деньги большие крутятся, там, это уж как водится, как некий непременный довесок к любому новому начинанию, обильно плодятся и подъедаются и блатные – многочисленные родственники, знакомые и друзья – лишние, пустые люди, человеческие отбросы, по существу, от которых нет никого прока в науке и на производстве по причине полной бездарности и никчёмности, но которые, тем не менее, хотят есть и пить наравне со всеми, кто что-то реально делает, думает и творит, на ком институты, КБ и заводские цеха в основном и держатся. И при этом при всём, ужами пролезая в хлебные места и на большие оклады, они, пустышки, бездари и блатата, откровенно саботируют порученную работу, ведут самый паразитический образ жизни, разгульный, хищнический и пустой, – сидят у производителей-тружеников на шее, словом, и прекрасно себя в своей вольной и праздной жизни чувствуют. И заставить их в поте лица добывать кусок хлеба, как учит Господь, нельзя: никому ещё этого не удавалось, кроме Иосифа Сталина… За что его и демонизировали теперь, да ещё и кровью густо обмазали: такие вот трутни и захребетники, и проныры безсовестные и ославили, выпачкали дерьмом, которым нужны исключительно хаос, разложение и бардаки. Они только в бардаках и грязи вольготно и безбедно живут – здравствуют и размножаются.

Это дело понятное и знакомое, и естественное, что хуже и подлее всего. Всегда было так, есть и так будет, что “на одного с сошкой придётся семеро с ложкой”. Увы! И кто-то будет вкалывать до упаду и седьмого пота, “пахать” от зори до зори, мучиться и переживать за порученную работу – и при этом жить впроголодь, в бараках и при свечах. А его праведными трудами будут обильно питаться-пользоваться другие – безсовестные, пустые и глупые, никчёмные и праздные, главное, но с железной хваткой как у волков, с лужёными глотками и стальными желудками. Ведь паразиты – они даже и на клеточном уровне водятся и плодятся, в крови человеческой в виде белых телец. А почему и зачем они там? – Бог весть. Ответов на подобные каверзные вопросы нет, и в скором времени не предвидится. Не стоит, поэтому, и голову себе ломать: такова уж природа человеческая…

13

Вот и пилюгинский институт (в 1980-е годы НПО уже) со временем двуногими и человекоподобными паразитами наводнился – друзьями, родственниками и детьми первых советских ракетно-космических гениев и творцов-фанатиков. И чем дальше, тем их там становилось больше и больше: многим хотелось к “питательному космическому пирогу” всеми правдами и неправдами пристроиться-присосаться и урвать для себя кусок… Отчего НИИАП количественно пух и разрастался как на дрожжах: сначала занимал одну-единственную площадку возле метро «Калужская», и был несказанно рад и доволен этим; потом рядом построил себе другую на щедро выделяемые государством средства; потом – третью… А под конец ещё и Филиал себе Николай Алексеевич, академик и дважды Герой, отгрохал на крутом берегу Москвы-реки на окраине Филёвского парка, четвёртую по счёту площадку: следствие пилюгинской гигантомании, кичливости и безпредельной славы, неограниченных его возможностей, – которая создавалась уже исключительно для блатных по сути в райском столичном месте, в которой институту не было уже нужды. Там люди годами баклуши били, просиживали штаны: загорали в рабочее время, купались в Москве-реке, книги запоем читали, кроссворды отгадывали, любились в подсобках и на чердаках, подчиняясь инстинкту, – валяли дурака, короче, за государственный счёт. Да ещё и слыли в кругу знакомых и родных большими деятелями-оборонщиками…

В 1978 году, правда, на Филиал приходит работать директором Лапыгин Владимир Лаврентьевич, первый пилюгинский “зам” по науке и последний космический мастодонт из того королёвского славного поколения великанов! Академик, прирождённый новатор и умница, Герой Социалистического труда. Приходит – и наводит на предприятии “шороху”, что называется. Со своею командой он четыре года одержимо трудится над важнейшим правительственным заказом – разрабатывает систему управления для вывода спутника-шпиона на геостационарную орбиту Земли (ГСО); самоотверженно сутками “пашет” сам, и заставляет “пахать” филиальских ошалевших от скуки бездельников.

К весне 1982 года работа была в целом выполнена, и выполнена успешно. Главный конструктор заказа Лапыгин справедливо торжествует со своими друзьями-соратниками, празднует заслуженную победу… А в августе того же года умирает престарелый Пилюгин и освобождает место Генерального конструктора и директора НИИАПа, которое по праву и занимает Владимир Лаврентьевич. Место – которого он долго ждал.

Осенью того же 1982 года он переезжает в главное здание на Калужскую (первая площадка) и в течение двух лет переводит туда с Филей всех, кто работал под его началом последние 4 года и хоть чем-то себя проявил, показал себя хоть на что-то способным. Лапыгину позарез были нужны в главном здании преданные и трудоспособные кадры: впереди его ждал “Буран”…

Филиал же после этого опустел. И его нужно было бы закрывать, если уж по совести и по чести, по-государственному всё делать. Или же консервировать на неопределённое время, предварительно оставшихся инженеров и техников на улицу выбросив, – за ненадобностью. Ведь там остались сидеть, небо даром коптить и продолжать дурака валять или пилюгинские выжившие из ума старпёры, патологические интриганы, трутни и стукачи, дешёвка, гниль человеческая, мечтавшие и пёкшиеся об одном – как бы в тепле и светле всем им дожить до пенсии; или же молодые бездари, чьи-то племянники, внуки, сынки, от которых хорошего нечего было ждать по причине их патологической лени и умственной неполноценности… {5}

Но Филиал не закрыли и не законсервировали руководители соответствующих министерств и ведомств, курировавших НИИАП, – время было не то. Золотое текло тогда советско-брежневское время, повторим, когда партийные бонзы не делали резких шагов, и отсутствовала безработица. А об научных и инженерных кадрах пеклись ещё, и на улицу их, как паршивых котят, не вышвыривали.

Да и непонятно было, по правде сказать, что с институтом после закрытия делать, с огромным зданием филиальским и подсобными помещениями? кому и для чего это всё отдавать? под какие проекты и руководство? Это были вопросы глобальные, структурные, политико-экономические, которые никому тогда не хотелось решать: при состарившемся, больном и стремительно деградировавшем после 1975-го года Брежневе они в принципе были неразрешимыми… А так, сидели там люди тихонечко попками, в носу ковырялись – ну и пусть-де себе дальше сидят, здание охраняют, – решили большие и важные дяди где-то там “наверху”, в ЦК и правительстве. Им, обленившимся руководителям партии и министерств, это только на руку было…

14

Итак, полупустой Филиал НИИАПа не закрыли после 1984 года, когда оттуда все специалисты ушли, а остались исключительно одни лишь лодыри, неучи и дебилы. Но это было лишь полбеды: государственных денег это не много стоило. Значительно большая беда заключалась в том, что в него, Филиал, назначенные Лапыгиным руководители стали стремительно набирать новые кадры: и по распределению молодых специалистов, которых обязательно надо было куда-то трудоустраивать по закону, и блатных, у которых тут продолжали “трудиться” родственники. Работы никакой не было, представляете, и не предвиделось в обозримом будущем, – а люди всё пребывали и пребывали, до отказа заполняя собой институт, требуя себе кусок хлеба с маслом.

Как раз в это-то переходное время туда на работу пришёл и Вадим Стеблов, на высокие заработки старшего научного сотрудника, которому также нечего было делать в течение нескольких лет, который был на работе человек абсолютно лишний.

Но деньги ему регулярно платили, как и всем остальным, шальные нетрудовые деньги, которые ему порою стыдно было и получать, трудом и потом не подкреплённые…

Во второй половине 1980-х, при Горбачёве уже, институт, наконец, получил госзаказ: Филиалу было поручено разработать систему управления для запуска и полёта научно-исследовательского космического аппарата к одному из двух спутников Марса – к Фобосу. Да ещё и чтобы построенный в ОКБ им.Лавочкина аппарат, подлетев на минимально-возможное расстояние, автоматически спустился на эту планету, забрал её грунт при помощи марсохода и доставил его потом обратно на Землю – для изучения.

И такую-то архисложную его, спускаемого аппарата, работу инженерам Филиала требовалось смоделировать и рассчитать до мельчайших погрешностей и деталей, включая сюда и различные нештатные ситуации. И потом те посекундные расчёты заложить в память бортовой цифровой вычислительной машины (БЦВМ) в виде бортовых программ. Которые ему, аппарату, должны были бы давать команды на протяжении всего перелёта, руководить и управлять им в качестве искусственного интеллекта. Под данную “марсианскую экспедицию” были выделены колоссальные по тем временам деньги; огромные научные и производственные ресурсы подключены к работе; задействованы десятки смежных НИИ и заводов…

Казалось бы: сотрудники Филиала, особенно молодые и борзые, которых набрали достаточно уже к концу 80-х годов, должны были бы прыгать от радости от такой масштабной и уникальной в творческом плане правительственной задачи, “ура” каждый день кричать с бросанием вверх всего, что попадётся под руку. Ибо где ещё, как не здесь, реализовывать свой научно-исследовательский потенциал и амбиции, проявлять себя как большому учёному и инженеру, творцу-разработчику систем управления и связи для межпланетных космических экспедиций, заявлять о себе на весь мир как о первопроходце и знатоке космоса. На оборонных, сугубо закрытых заказах, на которых гриф “сов.секретно” обычно стоял, у сотрудников института подобной возможности не было в принципе: возможности саморекламы…

Радость в душах у сослуживцев Стеблова поначалу и правда присутствовала – но не долго. Ибо достаточно быстро выяснилось, что эта работа их грандиозная была особенно-то никому не нужна – руководителям государства, в первую очередь. И дали они её им исключительно с целью освоения денежных средств, тогда ещё бывших в казне, с целью навара и прибытка личного, – безотносительно результата, как говорится, которого никто не требовал и не ждал, которого поэтому и не случилось.

Старожилы НИИ с грустью рассказывали Вадиму на “марсианском проекте”, уже остро чувствуя, к чему дело идёт, к какому краху и позору великому, что при Лапыгине у них всё совсем по-другому было, когда разрабатывался и сдавался военным знаменитый “330-ый заказ”. Вот-де когда работа кипела и спорилась, сотрудникам в радость и в гордость была; когда чувствовалось по всему, что их труд героический, коллективный необходим, что он будет государством и народом востребован. Замминистра среднего машиностроения, уверяли они, у них прямо-таки дневал и ночевал в институте на протяжении долгого времени, своим высоким присутствием воодушевлял и подстёгивал всех. И попутно оперативно решал любые возникавшие в процессе работы проблемы, регулярным бесплатным питанием всех обеспечивал, подарками ценными, премиями.