Сохранилась легенда, что когда-то давным-давно, в 60-х годах XVIII столетия, Екатерина II, только-только получившая тогда Престол Государства Российского из рук гвардейцев-заговорщиков и решившая проехаться – в порядке ознакомления!!! – по свалившейся на неё Империи в сопровождении любезного её пылкому сердцу Гришеньки Орлова, одного из главных участников заговора по свержению Императора Петра III, – так вот Екатерина посетила в ту первую свою поездку по стране (каковых потом было много) и мою МАЛУЮ РОДИНУ, располагавшуюся на южной окраине тогдашней Московской губернии, по соседству с Куликовым полем. Проезжая по нашим дивным местам, она, по преданию, остановилась передохнуть на левом крутом берегу небольшой речушки со странным и смешным названием Уперта, на развалинах древней сторожевой крепости Богородицк, что с середины ХVI столетия надёжно оберегала Москву от непоседливых южных соседей, крымских и ногайских татар, а потом постепенно выродилась и пришла в негодность.
Старожилы утверждали, с жаром пересказывая друг дружке и собиравшейся вокруг них непоседливой детворе доставшееся в наследство предание, что, выйдя тогда из кареты размяться и передохнуть, Екатерина будто бы была очарована красотой, что царственным её очам открылась, до глубины души поражена и покорена ею, до дрожи внутренней доведена, до оторопи. Противоположный пологий берег, куда упал её зоркий и расчётливый взгляд и где задержался надолго, был сплошь неказистой, но необычайно густой и живучей травкой богородкой покрыт словно дорогим паласом и медленно поднимался вверх на многие сотни метров, образуя этакий расплющенный холм с идеально-ровной поверхностью; или книгу огромную и дорогую, на природной подставке лежавшую, если на метафоры переходить, на фигуры речи, видимую с высокого берега совершенно отчётливо, до мелочей – до кустиков, рытвин и бугорков и всех её насельников-обитателей. Там без-порядочно были раскиданы ветхие избы крестьян, почерневшей соломою крытые, меж которыми вольно разгуливали с гордо поднятыми головами сытые куры и гуси, а поблизости мирно паслись коровы, овцы и лошади возле воды, дремали под прибрежными кустиками животами вверх одинокие бородатые пастухи, жители деревушки. Всё было мило, компактно, уютно; всё лежало перед тобой как на волшебном блюдечке. До всего, при желании, можно было бы докричаться, грозно помахать рукой, чтобы навести порядок.
А какая была широтища вокруг! воздух целебный и терпкий! какое раздолье душе! Как кружилась и звенела, наверное, у молоденькой Катеньки её прелестная белокурая головка, обдуваемая со всех сторон ядрёным российским ветром, как стучало и больно билось о грудь растревоженное любовью и нахлынувшим счастьем сердце…
«Надо же, какие у вас в России чудные бывают места! – дивилась притомившаяся в дороге новоиспечённая императрица, изумлённо оглядываясь вокруг прищуренными маленькими глазками, затёкшие плечи и спину механическими подёргиваниями разминая. – Какие Мать-Природа выкидывает иногда диковинные коленца!… У нас в Германии таких или похожих мест и в помине нет: там у нас бедно, душно и тесно…»
Но не одной лишь окрестной красотой древней русской земли польстилась тогда Екатерина, не одним только райским воздухом, прозрачной речной водой и любовью одурманилась-опьянилась. Сметливая немка, по-видимому, быстро и по достоинству оценила необычайную выгодность наших Богом обласканных мест, сообразив, что ежели тут вот, к примеру, где она со свитою остановилась, построить усадьбу, а на противоположном пологом берегу расселить крепостных крестьян, – то тогда дом каждого барского холопа будет виден как на ладони. Поди плохо, да! Выходи тогда на балкон раз от разу и за всеми приглядывай, не зевай. Ни старост тогда не нужно будет, ни управляющих с бургомистрами, ни других каких дармоедов-надсмотрщиков, жуликов и прохиндеев по определению, за которыми самими нужен глаз да глаз, которые тебя в два счёта обведут-объегорят, по миру пустят с сумой, да ещё и посмеются вдогонку.
А тут они и даром не нужны, как говорится, лишними только будут: тут она и сама, или кто-то из её ближайшего окружения управятся со своим хозяйством. Потому что тут и делать-то ничего не надо будет. Сиди себе только, чаи распивай – и смотри с балкона или в окно, не ленись, примечай заинтересованным взглядом все наличествующие недостатки и упущения. Никто и ничто не скроется от тебя: всё будет соблюдено и учтено в лучшем виде…
«…Послушай, Гришенька, друг любезный и дорогой, – покусывая розовые губки в задумчивости, мечтательно обратилась она (по легенде) к сопровождавшему её красавцу и великану Орлову, второму своему советчику-фавориту, которых потом будет у неё без счёта, больше чем волос на голове. – А ни построить ли нам здесь небольшой домик в два или три этажа – для забав-пикников, для охоты?… Вот уж где был бы нам с тобою простор и комфорт, майн герц, где нагулялись бы и налюбились вволю…»
Стоявший рядом Орлов, вероятно, замер от неожиданности, соображая в уме, какие выгоды для себя можно было бы выжать из этой Высочайшей затеи. За строительством новой усадьбы для императрицы сразу же увиделись ему огромные, не ограниченные никем и ничем кредиты и соответствующие масштабу стройки барыши, до которых Григорий Григорьевич, как известно, был большой охотник.
«…Воля ваша, матушка, – лукаво пожав плечами, тихо сказал тогда он, хитро улыбнувшись чему-то. – Приказывайте – построим».
А сам про себя подумал, наверное: «Нам, гвардейцам, ведь всё равно: что ломать, что строить – лишь бы к рукам прилипало…»
Сказано – сделано. Тут же на привале, будто бы, был подписан Высочайший указ о закладке нового екатерининского дворца с прилегающей к нему деревней, который (указ) со-проводился очередным лихим кутежом с поцелуями, песнями и плясками под гитару. После чего подгулявшую Катеньку стали всем мiром запихивать в карету.
Легенда гласит, что, залезая, она об подножку споткнулась неловко и обронила при этом свой царственный веер, который, на землю упав, так интересно раскрылся, что его перьевые лучи дружно разбежались в сторону предполагаемого на том берегу поселения, будто бы улицы таким образом обозначив, что в будущем должны образоваться в нём.
«Посмотрите! посмотрите! люди! – закричала хмельная императрица, медовухою дармовой опившаяся, обожравшаяся питательной русской снедью, душистыми блинами с икрой и всем остальным, – посмотрите на мой веер все! О, майн гот! это судьба! Вот вам и план, господа, будущей застройки… Слышишь, Гриша?! слышишь?! – стала щепать она за ляжки и за бока усевшегося рядом с ней фаворита, на валявшийся веер показывая, который ещё не успели поднять. – Вот так и построишь наше с тобою гнёздышко, именно так! Это – непременное моё условие…»
Так и построили новую усадьбу для Екатерины: на крутом отвесном берегу дотоле мало кому известной в России речки Уперты, на месте развалившейся Богородицкой крепости со временем возвели величественный двухэтажный дворец на высоком цокольном этаже, украшенный лёгким бельведером и смотровой площадкой на крыше. Западный фасад дворца в центре был отмечен полукруглым выступом, определившим овальные центральные залы здания. Восточный же тыльный и плоский фасад с массивной входной дверью украшал портик из четырёх тосканских колонн, поддерживавших балкон второго этажа, для отдыха предназначенный, для чаепития. В усадебный комплекс входили также возвышавшаяся позади здания башня-колокольня с шикарными въездными воротами и Казанская церковь, расположенная сразу же за кирпичной дворцовой оградой и выполненная, как и сам дворец, в стиле раннего классицизма.
Всё это проектировалось и сооружалось тогда только ещё начинающим столичным архитектором Иваном Егоровичем Старовым (1744-1808), летом 1773 года заложившим первый камень в основание Богородицкой усадьбы. Речку перед дворцом, по его же плану, решено было перегородить плотиною, предварительно расширив русло в заранее определённом месте. В результате чего образовался приличных размеров пруд под окнами возводимого екатерининского особняка, в котором белокаменный красавец-дворец отсвечивался как в зеркале по утрам и вечерам, при восходе и закате солнечном, как бы удваиваясь, увеличиваясь в размерах в эти чарующие моменты и являя с противоположного пологого берега картину прямо-таки чудесную, сказочную.
Но построить дворец было лишь половиной дела. Для хорошей усадьбы и дорогая “оправа” требовалась – сиречь величественный и благоухающий парк, который, с одной стороны, не уступал бы лучшим паркам Европы, Москвы и Петербурга: это было обязательное условие! – и, одновременно, подчёркивал бы и удесятерял красоту самого дворца, придавал ей особенный колорит и ни с чем не сравнимую прелесть.
Но для этого, опять-таки, надёжный, грамотный и искусный человек требовался – с задатками большого художника, дизайнера и агронома, – талант и творческий потенциал которого были бы сравнимы с талантом и внутренним запалом самого зодчего Старова. Архитектора хотя и молодого, но раннего, с большими задатками и амбициями, молодым задором: а другому и не доверили бы никогда возводить покои для самой императрицы.
И таким человеком стал в итоге выдающийся русский учёный и агроном и, одновременно, великий гражданин и патриот своей Родины, Андрей Тимофеевич Болотов, который в то время, когда строительство дворца шло полным ходом, исполнял обязанности управляющего Богородицкой волостью…
Андрей Тимофеевич, мир праху его! Уникальнейшая личность в истории Святой Руси! Умница! Светлая голова! Талантище, каких поискать! Самородок во всех своих начинаниях и ипостасях, непревзойдённый новатор и генератор идей! Великий подвижник и труженик! Сверкающий бриллиант в короне Российской науки и просвещения! Фигура для патриотической России воистину знаковая и незаменимая, как тот же краеугольный камень; которая хотя и не видна теперь обывателю из-под толстого слоя исторической пыли, грязи и шелухи, но которая до сих пор ДЕЛО своё хорошо знает и делает, поверьте!
При желании здесь и ещё можно было бы с десяток подобных восторженных определений привести – и все они были бы точны, справедливы и правильны, все к месту. Хотя бы потому уже, что был Андрей Тимофеевич из той редкой и малочисленной, к сожалению, породы людей, с рождения Богом отмеченных и зацелованных, трудами и посмертными заботами которых матушка-Русь из века в век держится, обороняется и живёт, духом которых крепится, полнится и пребывает. Хотя, порою, и не догадывается об этом – принимает небесные дары светочей-богоносцев российских как должное, как само-собой разумеющееся.
Это всё – не пустые слова, не досужая выдумка автора-фантазёра, стремящегося-де искусственно героизировать и обожествить, высоко приподнять над землёй своего кумира и земляка, и самому потом в лучах его славы понежиться и погреться. Болотова не надо ни приукрашивать, ни лицемерно “раскручивать” и возвеличивать посредством всемогущей рекламы, дешёвыми и пошлыми комплементами и эпитетами награждать, приписывать ему чужое или несуществующее, – он в этом нисколечко не нуждается, он выше этого. Это – горькая участь других: алчных, без-совестных и аморальных, жуликоватых, мелких, пустых, бездарных и без-таланных.
Ему же, великому производителю-творцу, неутомимому первооткрывателю и первопроходцу, “пахарю”-труженику с молодых лет, гению, уникуму и провидцу не нужны “одежды” с чужого плеча, когда его собственный “гардероб” трещал и трещит до сих пор от “добра” нажитого…
Посудите сами, читатель, почувствуйте и по достоинству оцените святое горение, бодрость, упорство и работоспособность, природную волю и труд, глубинную веру и оптимизм, и дар без-ценный, великий этого удивительного человека, родившегося 7(18) октября 1738 года в небогатой дворянской провинциальной семье в селе Дворяниново (в то время Московская губерния, ныне Тульская область) и рано оставшегося без родителей (в 12 лет – без отца, а в 14 лет – ещё и без матери), ставшего сиротой, по сути. Казалось бы, всё – конец: на жизни собственной и карьере ему, без-призорному малолетке, провинциалу без связей, чумазому деревенщине надо было бы ставить после этого крест. Ведь участь сирот во все времена печальна, жалостна и без-просветна – это общеизвестно. Лишившись живительной семейной поддержки и опеки, как молодые побеги корней, они в основном очень быстро чахнут и опускаются на социальное дно, спиваются там и гибнут, не оставив ни памяти по себе, ни семьи, ни, тем более, дел добрых, богоугодных, с которыми и жить не совестно, и умирать не страшно.
С Болотовым же ничего подобного не произошло – даже и близко. Вот что удивительно-то и что более всего в его биографии поражает. Наоборот – раннее сиротство будто недюжинной силой его наградило взамен, что перешла к нему от рано усопших родителей и сделала Андрея Тимофеевича БОГАТЫРЁМ – духа и веры в первую очередь, потенциала творческого, неиссякаемого и доселе редко у кого виданного. А ещё, сделала ЧЕЛОВЕКОМ:
– внёсшим колоссальный и по достоинству не оценённый и доселе вклад в развитие и процветание отечественного естествознания, литературы, истории и культуры;
– ставшим основоположником всей современной русской сельскохозяйственной науки по сути, которая АГРОНОМИЕЙ зовётся и от состояния которой теперь напрямую зависит благополучие и сытость нашей многострадальной страны, физическое здоровье Державо-образующей РУССКОЙ НАЦИИ. Как и всех остальных национальностей и народностей государства…
Это – главное, что его всегда отличало, и что про него всенепременно надо помнить и знать молодым россиянам: про его ДУХ могучий и несгибаемый, а также бурлившие и перетекавшие через край неиссякаемое новаторство и подвижничество, помноженные на патриотизм, на безграничную любовь к Родине.
Ни одного дня с тех пор, как остался один, он не просидел просто так – без чтения и науки, без напряжённой интеллектуальной работы, которой он посвятил в итоге всю свою долгую 95-летнюю жизнь, которая и его самого и Россию на века прославила. Книги он читал страстно, запоем с раннего возраста, скупал их в огромных количествах повсюду, не расставался с книгами никогда, до последних дней своих, собрал огромную личную библиотеку в несколько тысяч томов по разным направлениям и тематикам. Они были для него всегда источником мудрости, знания и вдохновения, и помогли ему стать в итоге одним из образованнейших людей своего времени, подлинным энциклопедистом по сути, французским и немецким не чета. Это ему-то – фактическому самоучке. К концу жизни Андрей Тимофеевич сумел накопить такие богатейшие и ценнейшие сведения во всех областях науки, которые разве что М.В.Ломоносову были известны и доступны, первому русскому академику, с которым его теперь всё чаще и по праву сравнивают.
О проекте
О подписке