Чудища морские получились почти как настоящие. Рыбы били хвостами и разевали рты, очутившись на берегу, кальмары скручивали узлами щупальца, морские звезды лежали на песке – только протяни руку и возьми. Мастер в точности перенес рисунок хозяина на пол, подобрал камешки с любовью: множество оттенков серого – от темного, почти черного, до мутновато-белого, каким бывает густой туман в дакийских ущельях, синие камешки – от лазури до густого черно-синего (такой бывает морская пучина во время шторма, когда ярится и надувает щеки Борей). А вот и желтый – золотистый, воистину солнечный, а рядом светлый, как лепестки отцветающего лютика…

Кориолла сидела на скамье в атрии, поджидая мужа. Накануне они немного поцапались, и теперь Кориолла первая – как всегда – искала примирения. И еще она надеялась – опять же как всегда – настоять на своем.

Заслышав шаги Гая, Кориолла вскочила, одернула длинную столу – хозяйке богатого дома не пристало расхаживать в короткой тунике даже по комнатам.

– Пойдем в сад, я покажу тебе грядку с левкоями… – улыбнулась она.

Когда она улыбалась, на щеках появлялись ямочки. До рождения сына их не было. После вторых родов Кориолла располнела, но полнота ей шла, делала более женственной.

Перистиль был гордостью хозяйки, ее детищем. С двух сторон окруженный портиками – и в каждом по двенадцать новеньких беломраморных колонн. По углам чернели туи и кипарисы, а на грядках с левкоями творилось розово-лиловое буйство.

«Тот самый кипарис», – подумал Приск, глядя на старое дерево в углу садика.

Тот самый кипарис, что рос еще в дни, когда отец учил недотепу-сына орудовать гладиусом и фракийским клинком. Сколько лет с тех пор миновало? Восемнадцать? Или девятнадцать даже. Ну да, это был 847 год от основания Рима ^[24], девятнадцать лет назад его отец тренировал в этом перистиле Мевию и юного Гая. Девятнадцать лет пронеслись галопом, посеребрив виски и оставив немало отметин на теле. И на душе – тоже.

Юноша из обедневшей семьи без будущего, сын «врага народа» вернул себе место в сословии всадников, женился на любимой девушке, растил двух чудесных детей. Жизнь удалась…

Почти.

– Послушай, мы могли бы и не покупать поместье в Италии, почему бы не найти небольшой домик с садом где-нибудь близ Комо? Там чудесные места… – начала Кориолла. – На дом с садом близ Комо нам вполне хватит денег.

– Ты думаешь, я уезжаю в Парфию ради мифической добычи?

– А разве нет?

– Нет, – отрезал Приск.

Похоже, вчерашняя ссора грозила возобновиться. Но Кориолле хватило благоразумия не продолжать…

– Фламма опять явился в наш дом без приглашения, – изменила она русло разговора, как своенравная дакийская речка. – Без приглашения и без сообщения, что придет. В общем – без всего…

– Неправда, – пробормотал рассеянно Приск. – Он пришел в тоге.

– А, ты все шутишь… Скажи еще: он останется у нас обедать?

– И… да… наверное…

– Ты как будто чем-то опечален? – встревожилась Кориолла.

– Это происшествие в библиотеке… Ты еще не знаешь?

– Еще нет. Дай угадаю: ты вечно влипаешь в разные передряги. И сейчас что-то такое…

– Но за это ты меня и любишь!

– Не только за это! – лукаво прищурилась Кориолла. – Ну давай же, говори!

«Фламма! Ты дурак, каких мало! Ты притащил этот треклятый свиток в мой дом. А у меня жена! Дети! Дети! Я – глава семьи, отвечаю за всех живущих под этой крышей!» – едва не закричал Приск.

Тот, кто охотился за свитком, вполне мог иметь сообщников. То есть наверняка имел. Возможно, кто-то из них проследил за Фламмой и его другом… Теперь заговорщикам ничего не стоило ночью ворваться сюда… Ну да, Приск отличный боец. Но если нападавших окажется человек пять – даже самый хороший боец в одиночку ничего поделать не сможет. На рабов можно положиться – во всяком случае, Приск на это надеялся, – но все они в лучшем случае могут орудовать палками. Разве что сама Кориолла возьмет в руки меч, как в прежние дни на лимесе… Приск искоса глянул на жену. Нет, теперь уже вряд ли.

– Проклятие… – прошипел он сквозь зубы.

– О чем ты? Тебя прокляли? Это ерунда! Забудь. Прим каждый раз, подметая улицу, находит свинцовые таблички с проклятиями. Ими просто засевают перекрестки, как поля зерном по весне, особенно после скачек в Большом цирке.

Приск через силу улыбнулся. Придется рассказать Кориолле. Иначе, оставив в неведении, можно подставить любимую под удар. А Кориолла – женщина умная. И не болтливая… Для женщины вообще – поразительно не болтливая. Уж скорее Кука раскроет секрет, нежели она.

Пока он поведает лишь начало истории. Ту ее часть, которая и так известна многим. Про убийство в библиотеке. Остальное она узнает чуть позже… сегодня на обеде.

– Вор-убийца? Библиотечный вор с кинжалом? – усомнилась Кориолла, выслушав рассказ мужа.

– Видимо, обнаружил ценный свиток, решил спереть, а тут Фламма ему помешал, потом я… – Приск сделал паузу. – Вот что, воробышек мой…

– Подлизываешься?

– Вроде того, милая. Давай устроим сегодня небольшой обед с гостями. Фламма уже здесь. Пошлем вдобавок за Кукой. Кажется, он вечером должен быть свободен… А то сегодняшние события навели меня на грустные мысли.

– Хочется немного развлечься?

– Именно… развлечься. И кое-что обсудить.

– Хорошо, я пойду на кухню, распоряжусь. Но мы не успеем нанять хорошего повара.

– Обойдемся обычной стряпней. – Приск постарался улыбнуться как можно беспечнее. – Мои друзья не привередливы в еде. А я не какой-то там Апиций ¹.

Кориолла не угадала – больше всего на свете Приску хотелось не веселиться, а сжечь проклятый пергамент. Нет, сжигать нельзя. Надо бы показать свиток Тиресию. Но Тиресий служит центурионом в Троезмисе, куда был переведен из Эска лагерь Пятого Македонского легиона.

И еще Приску очень хотелось оторвать от свитка веревку с императорской печатью. Эта печать превращала свиток в смертный приговор для всякого, кто к нему прикасался.

То, что завещание существует, оказалось в некотором роде сюрпризом. То есть очень большим сюрпризом. Когда речь заходила о наследовании, Траян неожиданно упирался и не хотел говорить, кого же назначит повелевать миром после него. Но теперь оказалось, что завещание существует. Траян наконец провозгласил, кто именно будет править, когда наилучший принцепс ^[25] покинет этот мир. И этот человек – не Адриан. Какое разочарование! Приск и его друзья были уверены, что наследником станет именно их покровитель… И не только они прочили племяннику императора такое наследство… Но Адриан теперь в Сирии наместником, так что к нему не побежишь за советом.

О, боги, боги, зачем же Фламма втравил Приска в эту историю!

Хозяин в ярости ударил кулаком по ближайшей колонне. Последние годы прошли на редкость спокойно – и на редкость щедро рассыпала дары Судьба для бывшего центуриона. Подрастала дочь. Родился сын. Дом в Риме. Слуги и десяток рабов. Мозаичная мастерская. И он сам делает для этой мастерской рисунки. Но в глубине души Приск отлично понимал – покой этот мнимый. Если Адриан не унаследует империю, над головой Приска повиснет дамоклов меч неопределенности. Ведь Приск и его друзья – клиенты Адриана. Императорский племянник их опекает, продвигает по службе, они – всегда и всюду за него горой. Его крушение сулило им только неприятности, а кому-то даже изгнание и, возможно, смерть. Возвышение Адриана означало для них удачу. Во всяком случае, они на это надеялись.

А ведь Приск порою мечтал, что маленький Гай, пока мирно спящий в колыбели, лет через сорок станет консулом, первым в своем роду.

Приск резко мотнул головой – не стоит мечтать о несбыточном. Пока завещание Траяна со сломанной печатью лежит в сундуке в этом доме, единственное, что гарантировано его хозяину, – это смерть.

* * *

Друзьям повезло. Так вышло, что Кука, служивший в преторианской гвардии после окончания Второй Дакийской войны, в тот вечер не дежурил во дворце на Палатине. Приск раздумывал какое-то время, стоит ли посвящать Куку в опасное дело. Но раздумывал недолго. Уж коли Фламма показал ему проклятый пергамент, то, значит, подставил под удар и самого Приска, и всю его семью, а возможно, и близких друзей. Так что Кука уже замешан. А выбраться из ловушки без помощи друзей – немыслимо.

То, что дело это не просто опасное, а смертельно опасное, Приск отлично понимал. Внешне приветливый и всегда, кажется, доброжелательный Траян не церемонился в средствах, когда задевались его интересы. Да, император никогда не выискивал мнимых врагов, а из приближенных (пусть они и жаждали власти) никто не желал наилучшему принцепсу смерти. Отцов-сенаторов Траян умел очаровать, оказывая им знаки внимания и не покушаясь на их мелкие прерогативы, армия его обожала, окружение – не смело слово сказать поперек. Единственный, кажется, с кем у Траяна время от времени происходили трения, – это Адриан. Траян то награждал племянника, то отдалял, хотя тот из кожи вон лез, стараясь заслужить благоволение дядюшки. Командуя на Второй Дакийкой войне Первым легионом Минервы, Адриан проявлял чудеса храбрости.

Почти все тогда пребывали в уверенности, что дело с наследством решено. Увы, как теперь выяснилось, не в пользу Адриана. Значит, Траян не забыл главного: племянник никогда не был его единомышленником, мечтал не о захвате новых земель, а планировал обустраивать то, что оказалось во власти империи. Траян же полагал – или, вернее, чуял шкурой старого солдата – как только империя прекратит воевать, она начнет стариться, разрушаясь и умирая.

«Но сил воевать больше нет!» – спорил Адриан.

Задача казалась неразрешимой.

Так что, если рассуждать здраво, тот факт, что в завещании император не назвал племянника, был вполне логичен и не казался таким уж сюрпризом.

У Приска не было ни малейшего желания проверить, как поведет себя Траян, если узнает о похищении пергамента и о том, что ветераны Пятого Македонского легиона оказались посвящены в старательно охраняемую тайну. Так что от варианта вернуть императору украденное завещание Приск сразу же решил отказаться.

* * *

Как только лекарь ушел, Гай Приск отправился в библиотеку. Фламма был бледен, но держался неплохо. Что еще более странно, болтливый библиотекарь все время молчал, пока Гай писал коротенькое письмо Тиресию в Троезмис. После окончания последней Дакийской кампании Тиресий вернулся в свой родной легион уже в чине центуриона. Теперь он возглавлял пятьдесят девятую центурию – ту самую, в которой служил когда-то и которой столько лет командовал погибший при осаде Дробеты Валенс. В Троезмисе, как и вообще в Малой Скифии, ныне было вроде бы тихо – так что Приск надеялся, что Тиресий легко получит отпуск, чтобы приехать в Рим.

Письмо было в общем-то коротким:

«Гай Осторий Приск Тиресию, привет!

Помнишь ты о здоровье нашего патрона? Если да, то знай: ныне этому большая угроза. Приезжай, прошу. Болезнь вышла страшная. И если ее не унять с помощью лекарств – смерть неминуема. Адриан же уехал в Афины и оттуда в Сирию, архонтство его состоялось, но что с ним будет далее – неведомо.

Будь здоров!»

Приск надеялся, что удачно замаскировал намеки: попади письмо в чужие руки, никто не поймет, что упоминание о карьере напрямую соотносится с намеками на страшную болезнь патрона. И при чем здесь титул архонта, полученный Адрианом в Афинах? Но Тиресий догадается: Адриан достиг максимума, выше ему не подняться. Ну а о том, что болезнь угрожает не жизни, но карьере их патрона, Тиресий поймет сразу – в этом Приск не сомневался.

* * *

Фламма так и не ушел к себе домой – лишь послал мальчишку, «внучка» привратника, принести новую тогу. Эта тога, в отличие от прежней, узкой, предназначенной для работы в библиотеке, была скроена по новой моде, и закутанный в нее Фламма напоминал снежную шапку на вершине альпийского пика. Поскольку специально обученной рабыни, умевшей укладывать тогу, у библиотекаря никогда не имелось, перед значительными событиями – праздниками и приемами – он заявлялся к Приску, где Артемона, немолодая женщина, за которую Приск заплатил шестьсот денариев исключительно за ее искусные руки, превращала огромный кусок ткани в настоящее произведение искусства.

Вот и сейчас она так ловко уложила складки, что превратила неуклюжего библиотекаря в степенного уважаемого гражданина. Фламма, в отличие от Приска и Куки, всегда ходил в тоге и с некоторых пор не снимал ее даже на обеде, что было неудобно, – но такая уж появилась у библиотекаря причуда.

На обед, кроме старых друзей, никого не приглашали. Лишних слуг хозяин отпустил в ближайшую таверну – повеселиться. А кто останется в доме – могут посидеть на кухне и доесть остатки обеда – после того как подадут все блюда.

Привратник, как только гости соберутся, пусть наглухо закроет дверь, а сам вместе Борисфеном расположится в перистиле и следит, чтобы никто под окнами не подслушивал. В преданности старого Прима хозяин не сомневался: в прошлом раб, а ныне вольноотпущенник, этот человек много раз доказывал, что готов умереть если не за господина, то за свою госпожу, отцу которой он когда-то принадлежал.

Кориолла, разумеется, обратила внимание на все эти предосторожности. И – разумеется – спросила: в чем дело.

– Я расскажу на обеде… – пообещал Приск и улыбнулся.

Улыбка вышла кривоватой. Мягко сказать.

* * *

Самым большим украшением столовой-триклиния был мозаичный пол, изготовленный опять же по рисунку Приска. Мелкие камешки создавали сложнейший узор по краю, сама же мозаика была незатейлива и проста. Обычный для столовой рисунок. Объедки. Рыбья голова со скелетом и хвостом, листья, отбрасывающие тень так, что невольно хотелось наклониться и поднять их, розы и розовые лепестки, скорлупа орехов, яблоки – все это изображено было на мозаике. Когда гости начинали отправлять под стол настоящие кости и огрызки, уже было не разобрать, где настоящая рыбья голова, а где – мозаичная. Каждый, побывавший в гостях у Приска, приходил в восхищение и наутро бежал к нему в мастерскую – заказывать для своей виллы или для городского дома точно такой же пол.