Глава III
Дак

Январь 855^[33] года от основания Рима. Берег Данубия между Новами и Эском

Сабиней родился на правом, римском берегу реки, здесь у него жили отец и старшие братья, но не виделись они долгих десять лет. Десять или одиннадцать, – прикидывал беглец по дороге? Выходило все-таки десять.

На дакийский берег еще мальчишкой он попал не по своей воле. Просто однажды к ним в деревню приехал суровый воин с непокорной гривой желтых волос и мрачным, истинно волчьим взглядом исподлобья. Он о чем-то долго беседовал с отцом, а потом гость подозвал Сабинея, положил ему руки на плечи и сказал: «Ты теперь мой сын».

Выяснилось, что желтоволосый – родной дядя Сабинея, звать его Таур, и так вышло (как именно, дядюшка рассказывать не стал), что вся семья его погибла. Оставшись один, вспомнил Таур о родственной крови, приехал просить одного из племянников себе в сыновья. Отец не отказал, выбор пал на младшего, Сабинея, своей дикостью и дерзостью парнишка мгновенно купил сердце заречного варвара.

«Настоящий волчонок, а вырастет из него матерый волчище!» – приговаривал желтоволосый Таур.

Сабиней с радостью согласился отправиться на другую сторону реки. О царстве Дакийском ходили рассказы самые удивительные. Будто на той стороне новый царь, прежнему не чета, и тот, кто ему служит, одним этим счастлив.

Дакия маленького волчонка не обманула. Дядя увез Сабинея в дивный таинственный край – где среди гор таились в земле опасные и роковые провалы, ведущие в лабиринты глубоких пещер, где ручьи обрушивались на камни шумными водопадами, вода всегда холодна, солнце обжигает, ветер норовит столкнуть в пропасть, но где каждый день обещает что-то новое, дерзкое. С Тауром он жил в крепости на Красной скале^[34], что стерегла долину Лункани и подходы из долины Стрея и откуда видно было каждого, кто пытался пройти к столице Децебала Сармизегетузе с запада. Скала, на которой высилась крепость, в самом деле была красной – чудилось, что меж складок серого камня проступают капли крови, и вся скала сочится алым.

В первый день Сабинею показалось, что они с дядей долго-долго поднимаются по крутому склону, по коричневой рыхлой земле, где почти не было травы, и лишь кое-где зеленели мелкие кустики орешника да на серых камнях пробивался мох. Буковые деревья стояли редко, поэтому Сабиней издалека различил частокол первой цитадели. Перед ними открыли двери, и дядя с племянником стали подниматься по мощеной дороге, которая больше походила на лестницу. В крепости жили только царские воины с семьями. Рядом не было ни крестьян, ни охотников – вообще никаких селений.

Потом они стояли с дядей на одной из пяти каменных башен Красной скалы, и Таур, указывая на запад, говорил:

– Вот оттуда римляне могут прийти, но они никогда не подберутся незамеченными. А вон там, – теперь дядя указывал на юг, – стережет путь к столице другая крепость – Банита^[35]. Ты хочешь быть царским воином, Сабиней, беречь сердце Дакии от ее врагов?

Мальчишка цепенел от восторга, глядя на покрытые лесом горы, и кивал в ответ.

Через полгода ему уже казалось, что он родился и вырос в этих местах. Как и все мальчишки его возраста, Сабиней отныне именовал себя волчонком. Среди сыновей царских воинов у него тут же нашлись друзья. Он вместе с ними охотился, лазал по горам и учился биться фальксом.

Обряд посвящения в воины он прошел вместе со всеми – мальчишкой заполз он в логово волка, где на земле валялись кости, и запах гниения и смерти смешивался с парами серы, а вылез из пещеры преображенным. Он пил кровь, ел сырое мясо, и в порыве яростного безумия выгрызал в человеческом теле кровавые раны. Он вырвался из волчьего логова вместе с остальными – окровавленный, позабывший прежнюю жизнь, переродившийся. Он был уверен, что там, в полумраке пещеры, когда сверху дробно падала вода и белыми волчьими зубьями из желтоватых камней вздымались сталагмиты, ему в самом деле довелось обратиться зверем. И если отныне он почует запах человеческой крови, если снова придет в ярость и бешенство, то обращение состоится вновь.

Он бы и вчерашним ранним утром у реки непременно перекинулся зверем, если бы бой с римлянами продлился хоть на несколько мгновений дольше, если бы его не опутали предательской сетью! Но бой был краток, и Сабиней не успел ничего сделать! Его и поймали как зверя – Сабиней слышал, что разжиревшие римляне уже не охотятся вовсе, а привозят в свои города диковинных зверей из разных уголков земли и, сидя на скамьях – вот уроды! – глядят, как специально обученные бестиарии^[36] убивают волков и медведей зрителям на забаву, как из вспоротого чрева свиньи вываливаются крошечные нерожденные поросята, – сидят и наслаждаются этим зрелищем, обжираясь колбасами и опиваясь вином.

Ну что ж, случается, дикий зверь ломает клетку и вырывается на волю. Сабиней вырвался – добыча явно оказалась римлянам не по зубам.

Что легионеры его обманывают, он понял сразу, хотя здоровяк с наивным, немного детским лицом вполне искренне бормотал, что не терпит пыток и крови. Сабиней взял у него баклагу с вином и хлеб, позволил разомкнуть кандалы и выпустить себя из эргастула. Напасть или разоружить здоровяка Сабиней не решился – он замерз, руки и ноги едва повиновались, а рана на ноге жгла так, будто проклятый палач забыл в ней обломок раскаленного пилума. Посему дак лишь зыркал по сторонам, старясь в деталях запомнить укрепления бурга: где караульня, где хранится оружие, и насколько прочны ворота. Сабиней даже сам не смог залезть на лошадь – римлянин подсадил. Мешок из предательских рук взял – глупо было отказываться. При этом отметил (и усмехнулся про себя), что римляне мешок ополовинили. Да что там ополовинили – хорошо, если треть браслетов оставили. Но опять же выхода не было, поэтому Сабиней, скорее даже не всерьез, а вроде как в шутку предложил римлянину бежать вместе. Тот перепугался, забормотал что-то про лошадь… Сабиней не стал слушать, ударил ногами клячу, и та потрусила в ночь.

Беглец сразу же решил, что поскачет в таверну Брисаиса, где была назначена встреча, на которую он почти на сутки опаздывал, чтобы увидеться там с Эпикратом, нагловатым и глуповатым полукровкой, внуком архитектора-грека из Костешти. Молодого Эпикрата Сабиней терпеть не мог, но полукровка умел болтать как истинный грек и посему без труда пробился в свиту Диега, царева брата. После встречи с Эпикратом, сменив лошадь, надо было мчаться дальше – в родную деревню, которую Сабиней уже давно даже мысленно не называл родной.

Легионеры, конечно, увяжутся следом, в этом сомневаться не приходилось. Но у Эпикрата должно быть в достатке людей, чтобы перебить погоню и попытаться захватить кого-то из римлян живым. Что это какие-то особые легионеры, обученные добывать сведения, Сабиней без труда понял из их разговоров – он хорошо знал латынь, хотя и говорил с акцентом. И что из этой пятерки тот черноглазый парень, что постоянно разминал левую руку, самый опасный – Сабиней тоже понял без труда.

* * *

До родной деревни беглец добрался только на другое утро. К этому времени он уже не мчался галопом, а ехал неспешно шагом – уставшая лошадка послушно трусила туда, куда направлял ее всадник. Подаренный Эпикратом плащ из огромной волчьей шкуры согревал до жаркого липкого пота. В таверне посланцу из-за реки дали еще и мягкие кожаные сапожки – изрядно разношенные, но теплые, иначе беглец давно бы отморозил ноги.

Когда Сабиней увидел знакомый курган, а за ним – крыши, то понял: родное селение рядом. Говорят, в кургане этом похоронен какой-то древний царь вместе с женами и слугами и любимым конем, вот только имя царя ныне живущие давно позабыли.

За десять лет, что Сабиней не был дома, все переменилось. Когда-то стоял тут на невысоком холме один большой дом, в котором, во времена уже недостижимо далекого детства распоряжался суровый и страшный дед. Впрочем, дом сохранился – потемневший, с покосившейся почерневшей соломенной крышей, которую давным-давно никто не обновлял, с полегшими жердинами ограды. Прежде ограда тянулась на много-много шагов вокруг многочисленных конюшен, сеновалов, зерновых ям. Теперь же она стерегла лишь боковину старого жилища. Зато плоскую вершину холма ныне пересекала улица, и вдоль нее стояло сразу несколько просторных домов. Один, уже достроенный, подведенный под крышу, остальные – еще только-только заложенные, не обретшие не только крыш, но и стен. А между ними кое-где выглядывали полуземлянки с обмазанными глиной стенами и соломенными крышами. Глина от времени обвалилась, обнажая жалкие покосившиеся плетни. В домах этих кое-как ютились жители, переживая, вероятно, не последнюю зиму перед вселением в новые хоромы. Ясно было, что замахнулись они на непосильную стройку, насмотревшись на усадьбы римских поселенцев, но ни денег, ни времени, чтоб возвести хоть что-то подобное, ни у кого из них не нашлось.

Сабинея встретила заливистым лаем целая свора – с десяток кудлатых рассерженных псов, рыжих, черных, пятнистых. Этот песий молодняк никогда прежде не видел парня и не помнил его запаха. Молодой воин прикрикнул на них, замахнулся мечом. Свора отпрянула.

– Назад, подлые, я вас!.. – крикнул темноволосый кряжистый фракиец, отгоняя собак плетью.

Сабиней не сразу сообразил, что перед ним его собственный отец – тот как-то осел к земле за прошедшие годы: вширь раздался, а вот росту убавил.

– Отец?

– А то… Ну, набегался, лис?

Прежде отец всегда звал Сабинея лисом или беглым лисом. А мать ласково кликала лисенком за рыжие лохмы и светлые прозрачные глаза. Сабиней пошел в мать породой. Отец был темен волосом, черен даже, а кожу имел смуглую. Теперь борода его серебрилась, будто тронутая инеем, а смуглые щеки казались серыми. Вот только Сабиней давно уже не лис – а настоящий матерый волчище. Но отец, кажется, этого не заметил.

– За мной, лис! – приказал отец и, указав плетью на стену недостроенного дома, пошел, не оглядываясь.

Крыша, причем черепичная, имелась, но лишь на одной половине, вторая часть дома, еще без ставень и без дверей, беспрепятственно заметалась снегом.

– До зимы не успели поставить. Рук в хозяйстве не хватает, – буркнул отец на ходу.

Мало рук? Старшие братья не помогают? Ну, как же, помогают, вот и сейчас таскают привезенные по снегу бревна для стропил. Волы смирно стояли под ярмом, жуя щедро насыпанное перед ними сено.

Сабиней спрыгнул на землю.

– Дом, как я погляжу, по-римски ставишь? – спросил он, и непроизвольно дернулись веко и щека.

– Все нынче так ставят, – отозвался, нимало не смутившись, отец. – Вот тут вход будет главный – он указал на зияющий дверной проем, – а вот там – вроде как двор. Перистиль по-ихнему.