Моравские анабаптисты и Мюнстерская коммуна

В одно время с мюнцеровскими «еретическими коммунистами» было популярно в Швейцарии движение анабаптистов (призывающих к повторному крещению в сознательном возрасте), которые, подобно таборитам, разделялись на «умеренных» и «строгих коммунистов». Нас интересуют последние, так как именно у них находим характерные для социализма черты: общность имущества, отношение к частной собственности как источнику греха (такая формулировка – всего лишь религиозное обозначение слов «несправедливость» или «неравенство», так как для «еретических коммунистов» такой грех находился в рамках существовавших социально-экономических отношений, против которых они выступали, а не в контексте спасения вечной души), общность жен. Также им было присуще своеобразное отношение к Богу, граничащее с атеизмом. Так, радикальный анабаптист Людвиг Гецер отрицал божественность Христа.

Однако радикальный левый анабаптизм был подавлен в Швейцарии, и активисты этого движения бежали в Германию. Мы не будем перечислять многочисленных более-менее известных приверженцев этого движения, уделив некоторое внимание наиболее интересному из них – книготорговцу Гансу Гуту. Он был достаточно радикален, чтобы мечтать о вторжении турок и их победе над христианами как условии для наступления тысячелетнего царства Христа, и даже назначил дату на 1528 г. (разумеется, хилиазм Гута не имел ничего общего с хилиазмом верующих ранних христиан, поскольку акцент у него ставился на установлении земного царства, где будет царить социальная справедливость). Как и большевики в XX столетии, Гут желал отечеству поражения.

В Моравии в XVI в. расцвели баптистские протосоциалистические общины, числом свыше 70. В каждой такой общине проживало от 400 до 2000 членов. «У них была только одна общая кухня, одна пекарня, одна пивоварня, одна школа, одна комната для родильниц, одна комната, где матери жили вместе с грудными детьми, и т. д. В таком хозяйстве был один глава и распорядитель, который весь хлеб и вино, шерсть, скот и все необходимое покупал на деньги, получаемые от всех ремесел и от всех занятий, затем по мере надобности разделял всем в доме…» [136, с. 342]. Эти общины были добровольными и не революционными, не практиковали общность жен, но в то же время воспитание детей у них было обобществлено и после двух лет дети отнимались от матери и отдавались в общественную школу. Кроме того, как видно из описания, эти общины имели централизованное управление экономикой и перераспределение благ. Однако, учитывая добровольный характер общины и существование в условиях рыночного обмена, эти общины показывали неплохую продуктивность своего хозяйства. Едва ли их можно считать предтечами социалистов Нового и новейшего времени, поскольку эти верующие люди жили мирно и не собирались изменять мир, не сжигали храмы и не грабили богатых. Они не были революционерами и, наверное, поэтому продержались около ста лет, т. е. довольно долго для общины, практикующей локальный добровольный «социализм» и уж тем более долго в сравнении с коммунистическими государствами. Каутский верно задается вопросом: продержались бы такие общины дольше, если бы их силой не вынудили прекратить существование в XVII столетии? «Не особенно вероятно, чтобы баптистам удалось надолго удержать неприкосновенным свой коммунизм среди капиталистического общества, с которым они, благодаря производству товаров и наемному труду, стояли в тесной экономической связи и которому тогда еще принадлежало будущее» [136, с. 351]. К сожалению, Каутский не понимал, что успех таких общин в том и заключался, что ограничивался добровольным объединением людей, производящих и обменивающихся в условиях рынка, а не всеобщего централизованного плана. Учитывая, что память об этих баптистских общинах исчезла даже в самой Моравии, едва ли можно считать их истинными идейными предшественниками социалистов, однако опыт их в рамках нашего повествования весьма интересен.

Мюнстерская коммуна – вот кого можно назвать настоящими предшественниками социалистов. Фактически начиная зарождаться еще в 1520-е гг. в ходе противостояния между аристократией и духовенством с ремесленниками, коммуна появилась в 1533 г. после успеха протестантского восстания под руководством Бернгарда Книппердорлинга. Этот господин был богатым сукноторговцем, что не помешало ему возглавить «низы» в борьбе с католической аристократией, духовенством и рыцарством. Город Мюнстер стал центром протестантско-коммунистического восстания для всего региона, а мельхиориты, последователи Мельхиора Гофмана, распространяли идею, что «Господь отказался от Страсбурга за его неверие и избрал на его место Мюнстер, который и будет новым Иерусалимом». Все время существования коммуны (14 месяцев) ею управляли два «вождя» – Ян Матис и Ян ван Лейден.

Мюнстерская коммуна играет важную роль в истории социализма. Каутский пишет, что «в Мюнстере коммунизм выступает как самостоятельный господствующий революционный фактор, и притом первый раз в истории» [136, с. 372]. Мюнстер даже стал, в определенной степени, прообразом будущих социалистических режимов – отрезанный от внешнего мира и окруженный врагами, пытающийся строить социализм в отдельно взятом городе. И, как режимы XX в., победители переворота 1532–1533 гг. начали с террора против несогласных.

Каутский объясняет террор в Мюнстере его осажденным положением (что правда) и эпохой, которая являлась «быть может, самой кровожадной» [136, с. 376]. Однако, как и апологеты красного террора, что в России, что в других странах, забывает о том простом факте, что коммуна была навязана одной группой людей другой группе людей силой, когда были захвачены институты власти города. Во-первых, лидеры коммуны первым делом предписали всем жителям принять новое баптистское крещение либо покинуть город. Во-вторых, не обходилось без казней, совершенных за дезертирство, соглашение с врагом (т. е. осаждающим город епископом), нарушение спокойствия населения (так у Каутского, но он не объясняет, в чем оно выражалось). Казнили отрубанием головы и расстрелом. Причем казнями непосредственно занимались руководители восстания – Ян ван Лейден и Книппердолинг.

Что интересно, при всем декларируемом анабаптистами презрении к роскоши, сам Ян ван Лейден со своими сподвижниками ходил в дорогих одеждах, конфискованных у богатых слоев города, и пользовался всем доступным золотом и серебром, которое удалось «национализировать» у горожан. Об этом свидетельствуют два не самых объективных автора – Гресбек и Керсенбронк, но Каутский, который их цитирует, вовсе не отрицает этого, он пытается оправдать такое поведение! Вот что пишет Керсенбронк: «Они присвоили себе золото и серебро, принадлежало ли оно городу или горожанам – безразлично; а также взяли для себя из церквей священные пурпурные, шитые шелками украшения и принадлежности, употребляемые при богослужении; кроме того, они и все остальное, принадлежавшее городу и гражданам, присвоили себе и даже лишили жизни тех, которые сопротивлялись и не хотели больше выносить беспорядков, а после они по собственному усмотрению украшали всем этим себя, несмотря на то что приобретено оно было тяжелым трудом других» [136, с. 382].

Пожалуй, пора перейти к главному – практике социализма в мюн-стерской коммуне. Разумеется, на словах существовала общность собственности. Причем баптисты Мюнстера рассылали приглашения единомышленникам, в котором писали, что их бедняки одеты теперь в самые богатые одежды и всем обеспечены. Если это и было, то как следствие экспроприации собственности одних горожан и ее перераспределения между другими. Как ни странно, право наследования сохранялось, но исключительно через старейшин города и лично Книппердолинга, т. е. они определяли «настоящих наследников» имущества. По всей видимости, у мюнстерской коммуны было то, что впоследствии социалисты назовут личной собственностью. Было запрещено частное владение деньгами, денежное обращение было заменено бартером. По домам жителей ходили специально уполномоченные «диаконы», которые делали учет провизии, после чего распоряжаться ею для личных нужд запрещалось. Впрочем, подобная мера действительно, как пишет Каутский, может быть объяснена осадным положением города.

Отдельно стоит упомянуть ситуацию с браками в Мюнстере. Коммуна практиковала многоженство, причем законодательно оформленное. Строгие в том, что касается блуда вне брака, анабаптисты не имели ничего против многоженства в городе, который населяло на тот момент около 2000 лиц мужского пола и более 8000 женского. На пятый месяц осады старейшины общины приняли новое брачное право, которое предписывало всем оставшимся без мужчин женщинам перейти в хозяйства, где был глава-мужчина, в качестве «подруг жены». В сочинении Б. Ротмана, еще одного видного деятеля мюнстерской коммуны, написано: «Если мужчина благословлен Богом больше чем для одной жены и ради Божьего повеления не должен злоупотреблять этим благословлением, то ему предоставляется, и даже необходимо, соединиться браком с несколькими женами; ибо иметь отношения внебрачные с женщиной есть блуд и прелюбодеяние» [136, с. 396]. Каутский пишет, что это не является обобществлением жен, однако, учитывая, что, согласно брачному праву мюнстерской коммуны, женщина была обязана (затем эту обязанность превратили в право) найти себе покровителя-мужчину, то логично, что, если мужчина умирал, женщине приходилось снова искать себе сожителя – и так, теоретически, много раз. Для Каутского такие порядки видятся «целесообразными», однако я не припомню, чтобы люди применяли эти правила всегда, когда их город осаждают неприятели, а мужская популяция уменьшается. Мне кажется, что подобное отношение к браку как к чему-то практичному, а не сакральному, вообще характерно для социалистической мысли.

Мюнстерская коммуна пала в конце мая 1535 г. На ней история «еретического коммунизма» заканчивается, и далее начинается новый этап в истории социализма. Можно теперь избавить его от приставки «прото» и назвать эпохой утопического социализма, когда вместо воинственных или трудолюбивых практиков появляются интеллектуальные теоретики, рисующие в духе Ямбула в своих текстах картины обществ, избавленных от эксплуатации и классового неравенства, а что более важно – пытающихся подогнать под описание этих обществ некое научное, рациональное основание, ибо общества эти рационально организованы и централизованы.