Жизнь упрощается, потому что упрощается самый дух человеческий: история, вся культура становится элементарна <…>. Все слишком глубокое, слишком сложное, слишком нежное и деликатное в идеях, в желаниях, в ощущениях непонятно и трудно стало для человека; и от этого такими усилиями выработанное в истории неудержимо опадает с него.
В. В. Розанов
Если современный человек населяет обедневшие воды рек тучами рыб, то языководство дает право населять новой жизнью, вымершими или несуществующими словами оскудевшие волны языка. Верим, они снова заиграют жизнью, как и в первые дни творения.
Велимир Хлебников
Конрад Лоренц обратил внимание на одну из отличительных черт современной цивилизации: «Разрыв традиций. Он наступает, когда достигается критическая точка, за которой младшему поколению больше не удается достигать взаимопонимания со старшим, не говоря уже о культурном отождествлении с ним» [Лоренц 1998: 59]. Этот разрыв с традицией распространяется, естественно, и на язык, на что обратил внимание лингвист, академик РАО, профессор В. Г. Костомаров, сказав, что «уже слышны жалобы старших носителей литературного языка, перестающих понимать младших» [Костомаров 2012: 17]. К этому следует добавить, что и младшее поколение перестает понимать, а следовательно, и наследовать культуру и моральные ценности старших. Это создает непосредственную угрозу национальной безопасности народа в целом: «Устрани общительность, и ты разорвешь единство человеческого рода, на котором покоится жизнь человека» (De benef., IV, 18) [Антология мировой философии].
Ситуация языкового отчуждения поколений возникает не только вследствие появления в речи молодого и среднего поколения большого количества новых слов (в том числе англоязычного происхождения), но и потому, что в силу ряда причин (порочная система образования, потеря культуры чтения, влияние внедряемой по разным каналам массовой культуры потребления, негативная роль рекламы и т. д.) многие слова и фразеологизмы, особенно книжного происхождения, выпали и продолжают выпадать из языкового сознания новых поколений. Этот процесс, в частности, отражается в многочисленных прямых и косвенных высказываниях на эту тему в «перестроечной» и «постперестроечной» прессе. Например: Я рада буду ежемесячно вносить средства на такой счет. По-моему, наши люди откликнутся. Хотя некоторые считают, что благотворительность устарела (здесь и далее выделено мной. – А. С.) (СК. 09.04.1987); Сироты, больные, страждущие… Разве их нет у нас? Мы как-то отучились от милосердия (Там же); Мне хотелось бы вступиться за старое русское слово «благотворительность». <…> С некоторых пор оно незаслуженно стало употребляться лишь с ироническим оттенком (Там же); …Или вот еще пропали понятия чести и греха. То есть их уже давно не было, но сейчас даже не вспоминается, что не было (МН. 20.10.1991); Испоганены и опошлены понятия – гуманизм, социализм, совесть, душа, бог, правда, честь, истина, жалость. И что же – нам от них отказаться навсегда? (ЛР. 14.04.1989); Скромность объявляется комплексом неполноценности, целомудрие – позором. <…> Необходима скорейшая реабилитация таких вековых национальных ценностей, как трудолюбие, совестливость, нестяжательство и любовь к Отечеству (ЛР. 10.06.1994); Кто-то в его присутствии сказал по поводу «путешествия дилетантов»: «Не понимаю, что это за проза». И Юлий ответил: «Ну как вы не понимаете, это же возрожденный жанр милосердия» (выделено автором цитируемого текста. – А. С.). Слово «милосердие» я услышала тогда впервые. До этого лишь читала его в романах ХIХ века» (выделено мной. – А. С.) (КО. 1989. № 16); Еще, кажется, недавно можно было услышать: «Стыдно-то как, господи!», «Со стыда сгореть можно!». Теперь не сгорят, не воспламенятся. <…> Прежде бытовало выражение «совесть заела». Если бы сейчас совесть стала заедать, она бы не счесть скольких сожрала! Но, судя по всему, ожидать этого пока не приходится (выделено автором цитируемого текста. – А. С.) (АиФ. 26.02.2015); Когда-то было в нашем народе удивительное слово – «приголубила»… (Русский Дом. 2014. № 5); Но, размышляя о причинах и следствиях всех этих бед, невольно опять обращаешься к нравственному, а точнее – все более безнравственному состоянию нашего общества. Само слово-то это, нравственность, давно уж почти не звучит у нас в общественном обиходе, и многим, особенно молодым, наверное, кажется абсолютным анахронизмом (выделено мной. – А. С.) (ЛГ. 2015. № 16).
Как видим, в газетах констатируется не только факт забвения многих слов этического содержания, но и делаются попытки объяснить социальные причины этого процесса. Так или иначе, дело дошло до того, что постулат «Любой язык сохраняет от забвения историческую традицию» [Уайтхед 1990: 365] в данном случае дает сбой.
«Бег человечества наперегонки с самим собой, подстегивающий гибельное для нас все ускоряющееся развитие техники, делающий людей слепыми ко всем подлинным ценностям и не оставляющий им времени для подлинной человеческой деятельности – мышления» [Лоренц 1998: 15] создает вакуум этических понятий и соответствующих им слов. О духовном обеднении личности прямо высказываются такие философы, как И. А. Ильин, А. Н. Бердяев: «…Люди Нового времени изощрились в изучении материальной природы и в технических изобретениях и незаметно оказались в состоянии детской беспомощности в вопросах духовного опыта, духовной очевидности и духовных умений» [Ильин 1996: 65]; Технократизм, характерный для нашего времени и обычно сочетающийся с идеологией потребления, порождает односторонность развития человеческой психики с преобладанием прагматического рационального начала над эмоциональным и духовным, то есть здесь мы имеем дело с личностью, деградирующей духовно, ибо «личность есть категория духовная, а не натуралистическая, она принадлежит плану духа, а не плану природы, она образуется прорывом духа в природу» [Бердяев 1994: 296]. Страдает личность человека, коль скоро «… личность есть самость, как она стоит перед лицом высших, духовных, объективно значимых сил и вместе с тем проникнута ими и их представляет» [Франк 1990: 409].
Духовная деградация человека, то есть утрата духовных ценностей, влечет за собой и деградацию так называемой языковой личности. Особенно эта деградация духовности заметна в сфере этических понятий и соответствующей лексики. Зададим себе вопрос: «Когда я последний раз слышал(а) в молодежной (и не только!) среде, сформированной массовой культурой, такие слова, как благоговение, благодать, верность, воздержание, грех и греховность, добродетель, духовность, искупление, кротость, миролюбие, незлобивость, нестяжание, ответственность, откровение, покаяние, почитание, праведность, преображение, раскаяние, святость, сердечность, скромность, служение (в отличие от службы), смирение, совесть, созерцание, созидание, сострадание, умиротворение, целомудрие и т. п.?» Думаю, что ответить положительно на этот вопрос будет очень непросто. А ведь перечисленные слова обозначают ценности национальной (и более того – общехристианской) этической культуры, значимость которой для благополучия социума нельзя переоценить (см. об этом в [Вышеславцев 1931]). Но если «уходят» слова, то уходят и выражаемые ими понятия, а значит, «съеживается» и этическое сознание тех, для кого эти слова перестали существовать.
В данном ракурсе весьма интересны наблюдения доктора философских наук Леонида Когана, опубликованные в разгар «перестройки» (1986 г.): «Нельзя не пожалеть, что сравнительно редко и не во всей своей масштабности, многомерности употребляются теперь в обиходной и литературной практике наряду с понятиями “дух” и “душа” такие производные от них слова и словосочетания, как душевность, задушевность, одухотворенность, великодушие, прямодушие, совестливость, чистосердечность, непосредственность, искренность, откровенность, сокровенность, беззастенчивость, возвышенность (духовная высота), духовная жажда, окрыленность, душевный покой, душевная глубина, душевный порыв, душевное горение. <…> Реже, чем хотелось бы, встречается ныне и гнездо слов, группирующихся вокруг понятия “добро”: доброжелательность, добросердечие, добродушие, добропорядочность, добросовестность, добронравие, добродетель и связанные с ними человеколюбие, милосердие, отзывчивость, участливость, жалость, сострадание, приязнь, признательность, верность, постоянство, деликатность, учтивость, укоризна, стыд (в противоположность бесстыдству), раскаяние, искупление.
<…> Не очень, пожалуй, заметное место занимают понятия доброты и в шкале нравственных ценностей, которыми оперируют профессиональные этики-философы. То же относится к родственной группе слов, восходящих к корню “благо”: благожелательность, благосклонность, благорасположение, благотворность, благодеяние, благодарность, благородство, благоразумие, благовоспитанность, благопристойность, благоговение и др. Редкое использование этих и других близких им слов-значений не только обедняет наше повседневное общение, но и приглушает, обесцвечивает духовно-душевную палитру, возможности нравственного воспитания и самовоспитания» [Коган 1986].
Заметим, кстати, что большая часть вышеприведенных слов по происхождению являются церковнославянскими или образованы по церковнославянской модели с использованием соответствующих «строительных элементов».
Об обеднении словаря современников говорит писатель Андрей Битов: «Слова умирают, слова замирают <…>. Бледнеет словарь с утратой и исчезновением тех подробностей, для которых язык когда-то находил достойные их слова, но еще хуже, если утрачивается сама способность понимать и постигать написанное, когда обедненный язык начинает идти на поводу у им же воспитанного читателя» [Битов 2009: 30].
Иллюстрацией обеднения словаря современников может служить эпизод из жизни, рассказанный заместителем председателя Совета Федерации Вячеславом Штыровым: «Недавно прочел в интернете сетования одной молодой мамаши. Ее сыну – второкласснику – задали выучить отрывок из стихотворения Пушкина “Осень”. Всего восемь строк. Но уже с первой строчки начались проблемы: пришлось объяснять, что такое “очей очарованье”. Дальше – хуже. Непонятными оказались “увяданье”, потом – “багрец”. А во второй строфе таких “непреодолимых” слов стало еще больше. “В их сенях”, “мглой волнистою”, “отдаленные седой зимы угрозы”. Кое-как отрывок выучили. А на следующий день было плановое родительское собрание. Но оно превратилось в бурное осуждение школы, учителей, самой русской литературы. “Как можно такое задавать детям? – кричали наперебой родители. – Это же нереально выучить!”
Учительница, как могла, объясняла родителям, что в стихотворении ничего сложного нет. Все слова можно легко объяснить, к тому же они есть в словаре в конце учебника. А в том, что дети не понимают и не запоминают, не Пушкин виноват.
Это действительно так: не великий поэт виноват, что его не понимают. А кто? В сообщении о переживаниях второклассников и их родителей молодая мамаша пишет: “Пока я сидела на собрании, погуглила тренд”. Вот он и ответ на тревожный вопрос. Сначала отказываемся от родного языка, потом – от отчества, а в конце концов – от Отечества» [Штыров 2013]. В. Штыров справедливо замечает: «Стоит ли удивляться, что в России вырастает поколение, для которого становятся непонятными тексты, написанные Пушкиным, Чеховым, Буниным» [Там же].
Да, язык литературной классики для молодого поколения наших соотечественников стал недоступен, только причина этого не только, а может быть, даже не столько в экспансии английского языка (об иноязычных заимствованиях речь пойдет в следующей главе), сколько в тотальном отлучении молодого (и не только) поколения от национальной культуры в целом, включая литературную классику и ее язык. Последнее проявилось, в частности, в искусственном исключении из культурного оборота Библии и многих литературных произведений православно-христианской направленности.
О проекте
О подписке