– Я имею в виду любовь к природе, – вскипел исповедующий высокие принципы юноша. – Мы из регионального представительства Гринпис. У вас в районе произошла экологическая катастрофа. Неужели вы, коренной житель, об этом ничего не знаете?

– Нет ещё, – сказал я. – Но учтите, здешние ухари бить вас будут не за то, что вы «зелёные». За то, что «голубые».

– Пусть только попробуют! – запальчиво воскликнул младший. – У меня чёрный пояс по тхэквондо!

– Снимаю шляпу, – сказал я, – и искренне сочувствую. Значит, вас будут бить значительно дольше и сильнее, чем друга. Я бы даже применил здесь термин не «бить», но «мудохать». Простите за вульгаризм.

– Вы это всерьёз говорите или просто шутите? – озабоченно уточнил старший. Мне он с самого начала показался более рассудительным. – В конце концов, не в тюрьму же мы направляемся и не в армию.

«Ми-илай! – подумал я. – Да в тюрьме и армии таких, как вы, и не бьют вовсе, а по-другому используют».

– Шучу, разумеется, – сказал я успокоительно. – Но во всякой шутке… Понимае-те? Так что, ежели кто примется вас вдруг тиранить, предлагаю, прежде чем демонстри-ровать воинские искусства, сослаться на знакомство со мной. Скажите, мол, Капрала зна-ем, и он к нам благоволит.

– Думаете, это поможет?

– Ха! Надеюсь. – Я был сама уверенность.

– В таком случае, вы, должно быть, здешний «крёстный отец»? Или как это… «первый парень»?

– Не совсем. Просто у меня участковый – лучший друг. А мой папа – хоть и не «дон» в классическом смысле, но вроде того. Председатель поселкового совета. Мэр, если хотите. Погодите-ка, – спохватился я, – а что за беда приключилась с нашей экологией?

– Рыба, простите и вы меня за вульгаризм, дохнет, – сказал старший. – Будем раз-бираться, отчего. Я ихтиолог. Алеша – биохимик. Меня, кстати, Яковом зовут.

– Меня Филиппом, – нехотя сознался я и, повернувшись вполоборота, подал им руку. – Что ж, будем знакомы.

«Очень приятно» и «Весьма рад», – воспитанно сказали они.

Пожатия их оказались вполне твёрдыми.

Дневник Антона Басарыги. 27 апреля, воскресенье.

Не писал две недели. «Куда это годится? – строго спросит предполагаемый чита-тель и резонно заметит: – Так ведь можно дискредитировать саму идею дневника». Но попытаюсь оправдаться: на то были веские причины. Настолько веские, что от их мас-сивности у меня до сих пор коленки дрожат и нервишки дёргаются.

Итак, выполняя призыв: «Весна идет, весне дорогу!», вскрылась река. Однако по-плыли по реке вовсе не льдины. Вернее, льдины поплыли тоже, но на них никто не обра-тил внимания. Затмевая невзрачный весенний лёд матовым блеском обращенных к небу животов, поплыла рыба. Во множестве. На мою беду, в нашем уезде для какой-то своей надобности находилась в эту пору гражданка Швеции с распространенной на сканди-навщине фамилией Фергюссон. Активистка Гринпис, причем не из последних. По со-вместительству представительница ЮНЕСКО. Сопровождал её внушительный штат на-ших, доморощенных радетелей за чистоту природы и прочих прихлебателей разных мас-тей.

Можно себе представить, как они взвились, увидев рыбью демонстрацию. Бес-предел предприятий-вредителей в Российской глубинке! Ату!

Виновника определили мигом. Оказался Петуховский завод. Что-то здорово не-подходящее для рыбьего метаболизма плеснули мы со сточными водами в речку. И стер-вятники слетелись. Столько дорогих импортных джипов одновременно видел я на ули-цах нашей деревни только во время прохождения через неё этапа «Кэмел трофи».

Директор завода, старый хитромудрый еврей, без раздумий слёг в больницу с сер-дечным приступом. А чего вы хотите от стокилограммового коротышки возрастом под шестьдесят пять, посвятившего жизнь административной работе? Здоровье же – ни к чёрту, козе понятно. Но предварительно он успел назначить крайнего и «сдать» его нату-ралистам-профессионалам. Со всеми его, крайнего, потрохами.

В том, что в главные живодёры непременно угодит Антоша-Анколог, не сомне-вался даже самый последний заводской кочегар. Не сомневался и я. Кому же отдуваться при таких фокусах, если не ответственному за природоохранные мероприятия?

При моей первой беседе с госпожой Фергюссон свидетелей не присутствовало. Конфиденциальность была определена ею, как залог успеха. Посткоммунистическое об-щество, не избавившееся всё ещё от родимых пятен былого тоталитаризма, могло нам помешать тем или иным способом, считала она. Особенно здесь, в провинции. Только так – с глазу на глаз, доверительно, по-дружески, прихлебывая кофей, следовало нам с нею общаться. Официальные лица выразили согласие и одобрение. Я, разумеется, тоже. Ну, дурит баба, напугавшись наших глухих мест, что с неё возьмешь?

А напугаться ей е составило труда. Во-первых, символом того самого неизжитого тоталитаризма над заводской нашей проходной до сих пор висит плакат пять на три мет-ра с мускулистым пролетарием, строго спрашивающим со всякого приблизившегося ра-бочую гарантию – как залог качества продукции. За спиной у него реют алые флаги и дымят грандиозные трубы. Плакат недавно отреставрировали, забыв (или нарочно не за-хотев) поправить цвета флагов на отвечающие сегодняшним реалиям. Вдобавок живёт, здравствует и исправно даёт жару по будним дням наш фабричный гудок – то ещё раз-влечение для человека непривычного!

Госпожу Фергюссон гудок, плакатные трубы и флаги, надо понимать, насторожи-ли куда как пуще дохлой рыбы.

Она сравнительно неплохо калякала по-русски, и переводчики были не нужны. Мы мило поболтали, и мне показалось, нашли общий язык. Она вполне согласилась со мной, когда я сообщил, что планово-предупредительные ремонты и своевременные про-филактические работы на заводских очистных сооружениях хоть и проводятся, но мало полезны, поскольку сооружения те пора было менять ещё двадцать лет назад. Изучив графики и планы мероприятий, она нашла их не только приемлемыми, но и в своем роде замечательными, единственно возможными. Узнав, что я убеждённый вегетарианец (ну, каюсь, тут я соврал – ради красного словца и надежды на смягчение участи), она пришла в совершеннейший восторг.

Расстались мы, чрезвычайно довольные друг другом.

Тем больнее было мне узнать, что «именно господин Басарыга своею преступною халатностью, своим безответственным отношением к профессиональным обязанностям явился главным, более того, практически единственным виновником трагедии. Ещё бо-лее того – он её практически спровоцировал!» Чьи слова? Нужно уточнять или и так яс-но? Госпожи Фергюссон, собственной белобрысой персоной. Получите, что называется, и распишитесь! Однако, «понимая сложность ситуации, в которой господину Басарыге приходится работать, я не рекомендовала бы пока возбуждать уголовное дело».

«Пока!» Ишь ты, стервоза…

А позавчера приехал на побывку Филипп и привёз с собой двух странных маль-чиков. Они из Императрицына, специалисты по рыбе и другим водным тварям. По-моему (да и не только по-моему), они того… В общем, пара. В смысле, живут вместе. Од-ной семьёй. Петуховское население в замешательстве и пока не решило, как следует рас-сматривать сей казус. Ужели это беспрецедентный, наглый вызов общественной нравст-венности? Или всё же стыдная болезнь?

Несмотря ни на что, я готов расцеловать их привсенародно.

Взяв многочисленные анализы, они выяснили, что рыба, во-первых, не сдохла, а вовсе даже жива – но находится в состоянии спячки, что ли… «Это поразительно! – с жа-ром восклицают молодые ученые. – Это не имеет аналогов и объяснений, и это надо глу-боко исследовать!» Чем они и намерены вплотную заняться. Сейчас же. Во-вторых, при-чина рыбьего анабиоза вряд ли кроется в промышленных стоках нашего завода. Никаких химикалий с превышением ПДК в сточных водах не обнаружено. Как и в дремлющей рыбе. Зато обнаружен в рыбьей печени неизвестный мировой науке гормон. То есть аб-солютно неизвестный.

Совершив сенсационное открытие, нетрадиционно ориентированные рыбоведы сделались лихорадочно возбуждены. Наверное, мечтают о Нобелевке.

Госпожа Фергюссон, так вот нежданно-негаданно обломавшись со священной войной против погубителей ихтиофауны, чуток погрустнела, но ненадолго. Сейчас её бе-зумно волнует новый вопрос. Что же, если не ядовитые стоки, явилось причиной появле-ния нового гормона? Уж не преступные ли секретные эксперименты КГБ и русской во-енщины? К счастью, волноваться об этом она уехала в райцентр. Все «хвосты» укатили за нею следом. Одни ихтиологи остались. Работают без сна и отдыха, но выглядят счаст-ливыми. Грезятся им, должно быть, полеты человечества в дальний космос и усыпление неизлечимых больных до времен открытия чудодейственных лекарств. Что станет воз-можным уже скоро – благодаря их замечательному анабиотическому гормону, получен-ному из рыбьей требухи. Помогай им Бог!

А вот принести извинения невиновно, как оказалось, оклеветанному Антону Ба-сарыге никому даже не пришло в голову.

У директора завода, между прочим, сегодня произошёл перелом в болезни, и он стремительно идет на поправку. О чём изволил сообщить мне самолично, позвонив по телефону. Скоро-де свидимся. Он, между прочим, всегда считал, что я ни при чем. Одна-ко, с сожалением сообщает он, приказ о лишении меня ста процентов премии, подписан-ный им ещё в больнице, уже проведён по всем финансовым бумагам и обратного хода не имеет.

Ну и шут с ним.

На фоне всей этой чехарды произошло событие, которое я не берусь объяснять, но которое пугает меня безмерно. На улице Пролетарской приключился пожар. Горел доб-ротный частный дом, горел среди белого дня, горел непонятно отчего. В доме во время пожара находились маленькая девочка и её бабушка. Вспыхнуло мгновенно, мощно и сразу всё – от фундамента до крыши. Почему-то только снаружи, словно было бензином облито. Зато полыхало так, что даже самые отважные храбрецы, случившиеся поблизо-сти, не решались прийти оставшимся в пожаре людям на помощь. Но так же мгновенно, по необъяснимым причинам дом потух. Сам. Прибывшие на редкость оперативно огне-борцы лишь залили кое-какие разлетевшиеся угольки да вывели из пожарища чудом уце-левших людей. Обе – и бабка и внучка – живы-здоровы, но пребывают на грани нервно-го криза. Их отвезли в уезд, там и врачуют.

Зевак было мало, зеваки были разочарованы.

А у нас в это время происходил семейный скандал огромной напряжённости. Оль-га, в бешенстве неописуемом, «воспитывала» дочку Машеньку, не брезгуя даже руко-прикладством. Я насилу отнял у практически невменяемой супруги бедного ребенка. Впрочем, дочка была скорее зла, чем напугана.

Причина женской ссоры выяснилась ночью, когда умиротворённая любовными ласками Ольга поведала мне её предысторию – сколь удивительную, столь и страшную. Пожар устроила Машенька! Не то чтобы пошла и подожгла, а сверхъестественным обра-зом спровоцировала. С девочкой Альбиной, что едва не погибла в пылавшем доме, дочка наша посещает один детский сад. Альбина – мягко говоря, далеко не подарок. Ребёнок единственный, очень поздний, почему избалована донельзя. В день накануне трагедии она, мало задумываясь об этичности своего поступка, как и о его возможных последстви-ях, стащила у Машеньки из детсадовского шкафчика любимую куклу. На требование вернуть игрушку Альбина вызывающе рассмеялась, показала язычок и уплыла домой, сопровождаемая бабушкой, забирающей единственную внучку изо дня в день раньше остальных детей. Что же бабушка? А бабушка на повышенных тонах пожурила Машень-ку за некрасивую жадность и пообещала, что после выходных кукла будет ей, скорее все-го, возвращена. Резонные возражения воспитателей были бесповоротно проигнорирова-ны.

Обиженная смертельно, дочурка рыдала до самого прихода Ольги, не прекращая ни на миг. Но слёзы не были ей помехой заглянуть в шкафчик негодяйки Альбинки. Там она обнаружила носовой платок. План страшной мести созрел тут же. Весь вечер и утро следующего субботнего дня были посвящены подготовке. Из пластилина вылеплена бы-ла кукла-вуду, из вражеского платочка пошита ей одёжка, из бересты и щепочек построен в огороде за баней домик для неё. Прочитав над домиком колдовские стихи, чьё содер-жание осталось для меня тайной (подозреваю, жене моей они превосходно знакомы), Машенька оросила его обильно дезодорантом «Fa» – для лучшей горючести – и подожг-ла.

В ту же минуту полыхнул дом на Пролетарской.

По счастью для скверно воспитанной Альбинки и её неумной бабушки, в огород той порой выглянула Ольга. Шаманские пляски дочери над костерком оказались для мо-ей благоверной подобны уколу иголкой в мягкое место. Со скоростью кроссмена-рекордиста она преодолела хлюпающую огородную грязь и набросила на огонь сорван-ный с плеч кожушок. «Хорошо ещё, сообразила не топтать ногами, – говорила она мне дрожащим голосом, показывающим её убеждённость в безусловной связи большого и малого пожаров. – Кровля бы рухнула у дома и всё! Всё, понимаешь?!» Ольга готова бы-ла заплакать.

Успокоив супругу единственно доступным способом, чрезвычайно действенным, хоть и несколько утомительным, а затем и усыпив, сам я заснуть не смог. Я пребывал в растерянности. Как прикажете расценивать её слова? Как полнейший вздор, скорее даже бред? А если присовокупить к ним неумолимые факты? Как совпадение? Жуткое, стран-ное, но совпадение?

Я беспокойно ворочался до самого утра.

Наступившее воскресное утро выдалось солнечным, по-настоящему тёплым и ра-достным. Несмотря на слегка гудящую от недосыпа голову, я был довольно бодр. Ночной разговор уже казался мне сущей ерундой, и я постарался о нём забыть. Благо, грядущий день сулил приятное времяпрепровождение – мы всей семьей собирались в лес, за берё-зовым соком.

Транспорт вызвался предоставить Филипп.

Что может лучше восстановить мир в семье, чем такая поездка? Вот так сразу, от-ветить не берусь. Проведя в лесу полдня, полакомившись печёной картошкой и шашлы-ками, возвращались мы назад крайне довольные – как собою, так и добычей. Шесть лит-ров отменной прохладной берёзовицы, дарованной нам волшебницей-Весной, булькали в багажнике. Не меньше шести литров сока булькало в наших животах. От одежды пряно припахивало дымком. Филипп болтал, не переставая, девчонки весело и звонко хохотали. Я хохотал тоже, попутно растирая озябшие руки, и всё никак не мог их согреть. Дело в том, что слабый пол принялся наперебой демонстрировать в лесу разные фокусы. Вроде спринтерского пробуждения бабочки из случайно найденной куколки. Бабочка вылупи-лась совершенно тропическая, огромная, махровая – я здесь таких в жизни не видывал. Впрочем, я тот ещё энтомолог. Бабочка преспокойно ползала по крупитчатому весеннему снегу, пока мы на неё любовались, а потом улетела.

Другие чудеса я описывать не буду, всё равно никто не поверит. Упомяну лишь одно, наиболее безобидное и даже похвальное. Заживление порубленных берёз. Под ру-ками Ольги или Машеньки самые жуткие, самые глубокие шрамы от топора рубцуются за 1–1,5 минуты практически бесследно. У Филиппа на это уходит впятеро больше вре-мени, и на дереве после его врачевания ещё остается довольно безобразный наплыв коры. У меня не получается вовсе. Быть может оттого, что я никак не могу отстраниться от ощущения холода в ладонях (сок, который продолжает вытекать, почти ледяной – руки начинают мёрзнуть почти сразу и долго не отходят).

Итак, мы возвращались и беззаботно хохотали. Вечер обещал продолжение не-хитрых семейных радостей.

Омрачила его идиллическое течение злая весть, со скоростью звука разнёсшаяся по посёлку. В школе, в кабинете географии, ошалевшей со страху уборщицей была обна-ружена чёрная кошка, прибитая к классной доске ржавыми гвоздями-«двухсотками».

Поверх несчастного зверька вилась корявая и безграмотная, но разборчивая над-пись, выполненная кошачьей кровью.

ЛЮЦЕФЕР ПРИЙДИ!

СОПУТСТВУЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

– Блин, баклан, ты чё – совсем тупой? – рявкнул узколицый прыщавый парнишка, раздраженно отбрасывая в сторону высосанный до фильтра чинарик. – Я же сказал – чёрную. Чёр-ну-ю! – проскандировал он.

Объектом его недовольства выступал круглоголовый, румяный, белобрысый и грязноватый мальчик, по виду – почти одного с ним возраста. Он угрюмо посмотрел на прыщавого и примирительно сказал:

– Не хайлай – не в лесу. Чёрных не видели. Рыжие есть, полосатые, с пятнышка-ми, а чёрных – не, нету. Скажи ему, брателло!

– Точняк, Клаус, нету чёрных. Да во всей Петуховке чёрных кошек – раз-два и об-челся. Какой дурак такую пакость себе заведет? Разве что ведьма. Их вообще с нуля в по-ганом ведре топят. Только вылезет из мамки, его – бульк, и кранты! А на Лёху больше не ори, врубаешься? Ты чувак крутой, с Демонами зажигаешь и всё такое, это я понимаю, но брателлу моего не тронь. А то клюв начищу – сам бакланом станешь. Без перьев, по-нял?

– Ладно, замяли, – сказал Клаус. Братья пока признавали в нём главаря, однако, по правде говоря, старший мог легко урыть двух таких как он, до костылей. И даже не особенно вспотев. Поэтому чересчур выделываться не стоило. – Но эта не пойдет. Надо чёрную. Однозначно, поняли меня, подонки? – отрывисто и очень похоже на оригинал выкрикнул он.

Все заржали.