Глава 5

Утро следующего дня выдалось особенно холодным. Шеф обещал подобрать меня в десять, но уже пять минут как опаздывал. У меня начали замерзать ноги, и я принялся пританцовывать на тротуаре недалеко от входа в метро. Я беспрестанно приподнимался на носки, с нетерпением высматривая его тёмно-красную Шкоду в потоке машин, будто это могло ускорить её появление.

Выбор чешского автомобиля – это у шефа оттуда же, откуда и любовь к хорошему чешскому пиву, – из далёкого прошлого. За время нашего с Юрием Львовичем знакомства я кое-что узнал о нём. Это было непросто. Я воссоздавал историю предков шефа на основании его редких обмолвок и ещё более редких и коротких откровений. Моя любовь к деталям сыграла свою роль: по крупицам я кое-что сумел собрать, дополнив картину игрой собственного воображения, иначе полотно представляло бы собой чередование невыразительных мазков.

Леопольд Венцлович Яних, прадед Юрия Львовича, был чешским крестьянином, хотя не исключено, что в роду его перемешались и австрийцы с поляками. Трудовая деятельность его была сугубо мирной: он занимался кормами и выращиванием бычков на мясо. Но это не мешало ему иметь политические воззрения. Что касается этих самых воззрений, то он смолоду заразился национальной идеей создания независимого чешского государства, на протяжении полувека изнывающего от несвободы в составе Австро-Венгерской империи.

Когда началась Первая мировая война, Леопольда призвали в армию, и он с неохотой начал воевать против России. Но воевал недолго, поскольку вскоре подвернулась оказия, и он сдался в плен русской армии. После этого был зачислен в ряды чешской дружины и с энтузиазмом бегал в атаки с винтовкой наперевес теперь уже с востока на запад, веря, что приближает торжество чешской национальной идеи. Даже принял участие в последнем успешном наступлении русской армии в Галиции в июле семнадцатого года, остался в живых и получил на грудь Георгиевский крест.

Входивший в состав русской армии Чехословацкий корпус набрал к концу войны такую силу, что, когда в самой России наступило смутное время смены власти, обнаружилось много желающих заручиться поддержкой корпуса для достижения своих целей. Выслушивая речи агитаторов разных мастей, командование корпуса поочередно склонялось то в одну, то в другую сторону и в итоге приняло решение ни за чьи интересы кровь не проливать, прорываться во Владивосток и оттуда возвращаться в Европу морским путём.

Но дорога через всю Россию оказалась нелёгкой. Так что Леопольду ещё пару лет повоевать всё-таки пришлось и против тех, и против этих, но точно не за себя и уж совершенно точно не за застрявшую в голове по молодости и со временем окончательно выцветшую национальную идею.

От бесконечной войны, бесконечной Транссибирской железной дороги и бесконечной неразберихи он очень устал и хотел от жизни уже немногого: мира и порядка. И судьба откликнулась на его скромное желание и сделала так, что где-то на железнодорожном разъезде восточнее Байкала, будучи раненым, он по недоразумению был забыт своими товарищами и благополучно отстал от эшелона. Но ему не суждено было пропасть на чужой земле: истекающего кровью Леопольда подобрала одинокая сердобольная женщина. Она привезла его на санях в свою деревню, вытащила из него пулю, после отогрела и накормила. На его счастье, баба ему досталась в результате проклятой войны вдовая и ничейная, так что возражений со стороны местных мужиков не последовало.

Немного оклемавшись, Леопольд для начала разобрался с принципиальным для себя вопросом. Прежде успокоив свою встревоженную русскую бабу смесью ласковых слов из двух языков, он, прихватив с собой винтовку, углубился в ближайший лесок и остановился возле неохватной лиственницы. Затем взял за конец ствола свою винтовочку, до того времени пять лет кряду изрыгавшую огненную смерть, размахнулся от души три раза и за тройку гневных ударов раскрошил это орудие убийства о приглянувшееся дерево на мелкие части. Лиственница под ударами выстояла и ответила единственной сорвавшейся вниз шишкой; это послание угодило Леопольду прямо в темя, и он воспринял его как одобрение. Потом собрал винтовочные ошмётки в тряпицу и снёс их в лесной овраг; после этого на душе его сделалось покойно и светло.

Про шишку я, понятное дело, сочинил, а вот история про винтовочку подлинная, потому что передавалась в роду Юрия Львовича из поколения в поколение, разве что обросла со временем подробностями.

Поправлялся Леопольд быстро. Осматриваясь на новом месте, обнаружил, что бабы в Сибири ничуть не хуже, чем в его родной Моравии. И с мужиками можно ладить, если сильно не задирать нос. В общем, решил он пока задержаться в чужой стране, а там, как говорится, видно будет, тем более что у себя дома он не оставил никаких сердечных дел и обязательств перед кем-либо. Но как позже выяснилось, задержался он навсегда. Окончательно выздоровев, женился на своей спасительнице и на удивление и радость всей деревни назвал родившегося сына Иваном; не могли знать деревенские, что имя Иван не было диковинным на родине Леопольда. После научил мужиков лечить простуду и прочую хворь горячим пивом, а через год бил белку в глаз не хуже сибиряков и стал в деревне своим человеком.

Натурализация его в образовавшейся вскоре Дальневосточной республике прошла на удивление гладко. Вот только фамилия его уж больно плохо ложилась на русское ухо и однажды при переписывании из одной канцелярской бумаги в другую трансформировалась чьей-то лёгкой рукой в «Яных» с нормальным сибирским окончанием и, как следствие, правильным ударением на нём же.

Иван вырос и назвал своего сына Лёвой, Леопольдом назвать в честь деда не отважился, легкомысленным казалось это имя на сибирских таёжных просторах. Лёва тоже вырос и назвал своего сына Юрием, так как выпало это событие на середину шестидесятых, когда родители видели своих сыновей исключительно будущими космонавтами. А Юрию Львовичу бог сыновей не дал, у него две дочери.

Кстати, отцу Юрия Львовича, Лёве как-то пришла в голову вздорная идея вернуться к исконной фамилии, а заодно и к правильному ударению. Но в Загсе его сумели отговорить от этой глупости, а с ударением предложили разобраться самостоятельно. С тех пор Лёва поправлял всех, кто искажал его фамилию неправильным ударением. Позже эту традицию подхватил его сын.

…О чём только я не успел передумать, поджидая шефа и пытаясь согреться с помощью бесполезных телодвижений. Шеф опоздал на целых десять минут. Как только он остановился передо мной, я рывком распахнул дверь, рухнул в кресло и демонстративно включил подогрев сиденья.

– Извини, Иван, – сказал Юрий Львович, – ничего нельзя спланировать после того, как сел за руль. Поэтому, ты же знаешь, я стараюсь обходиться без машины.

Что можно было на это ответить? Он ведь не принялся учить меня, что надо теплее одеваться. Я засунул окоченевшие руки под ляжки и стал ждать, когда тепло салона проберёт меня как следует…

Контора нотариуса располагалась в старинном доме на одной из узких улочек центральной части города. Окна в доме были высокие, стены в толщину метровые, над входной двустворчатой дверью нависали барельефы в виде голов каких-то зверей. Их морды блестели коркой льда и свисающими сосульками.

Мы прошли с шефом через полутёмный тамбур и оказались в мрачном вестибюле. Где-то высоко над нами лязгнула железом дверь шахты, после громко хлопнули деревянные половинки двери кабины и, потрескивая, кабина тронулась с места. Было видно, как трос в шахте лифта мелко завибрировал от напряжения и побежал вверх, тускло переливаясь на слабом свету металлическими нитями. Затем за сеткой шахты показалась скользящая вниз чёрная дуга электрического кабеля и за ней – кабина лифта.

Мы не стали дожидаться её приземления и направились к двери с бронзовой табличкой. За дверью тянулся широкий коридор, служащий приёмной нотариуса. Вдоль стен на стульях сидели посетители. Я заметил нашу клиентку; она тоже нас увидела и поднялась навстречу.

До одиннадцати оставалось пятнадцать минут, но со слов бабы Кати все заинтересованные лица были уже в сборе. Это нас не удивило: трудно было представить себе человека, опаздывающего на раздел наследства богатого родственника, воля которого заранее неизвестна. Я нисколько не сомневался, что никто из них не выспался в эту ночь. В любом случае их ранний приезд был весьма кстати. По пути к нотариусу мы решили с шефом, что он выступит с краткой речью перед этими людьми, чтобы предупредить в последующем их недоумённые вопросы и возражения по поводу нашего желания встретиться с ними и поговорить. И сделает это до оглашения завещания, а не после, поскольку собрать их всех вместе после встречи с нотарисом будет значительно сложнее. Кроме того, Юрию Львовичу хотелось увидеть, как он выразился, их «коллективную и индивидуальную реакцию» на его слова.

Я обратился к сотруднику конторы, и он любезно предоставил в наше распоряжение переговорную комнату. Затем я попросил бабу Катю нам помочь, и за минуту она собрала всех вместе.

Кроме сына нашей старушки и какой-то женщины в розовой кофте и с газовым шарфиком на шее, все разместились за столом в центре комнаты. Александр сел в дальнем углу у окна, видимо показывая тем самым, что находится здесь лишь постольку, поскольку сопровождает свою мать. С противоположной стороны окна села дама с шарфиком. Я расположился у двери и отметил про себя, что не вижу молодого человека Юлии, с ним нам тоже хотелось познакомиться.

Шеф зашёл в комнату последним, закрыл за собой дверь и остался стоять. Все взоры с интересом обратились на него.

– Доброе утро, господа! – поздоровался он, обвёл всех внимательным взглядом и улыбнулся.

Никто из присутствующих не ответил на его приветствие, но это его ничуть не смутило.

– Я понимаю, вы в некотором недоумении. Сейчас я вам всё объясню.

Шеф поставил рядом со мной портфель. Затем снял пальто и положил его на стул. Я открыл портфель, заглянул внутрь, включил диктофон и незаметно достал его вместе с газетой и с нашими визитными карточками. Дождавшись моей готовности, шеф обратился к присутствующим.

– Меня зовут Юрий Львович Яных. Это господин Седых Иван Сергеевич, – представил он меня. – Мы частные детективные агенты. Нас наняла Свешникова Екатерина Леонидовна. Наша задача – расследовать обстоятельства смерти Светланы Леонидовны Ревун.

Крашеная блондинка, предположительно Елена Викторовна Ветрова, повернула голову и посмотрела на свою тётю, сидящую в торце стола спиной к окну. Остальные не сделали никаких движений, хотя, несомненно, были удивлены тем, что сказал шеф.

– Если вас интересуют документы, дающие нам право на занятие частной детективной практикой, я готов вам их предоставить, – продолжил шеф, но его слова были встречены дружным молчанием. – Кроме того, я готов передать вам для ознакомления договор, заключённый между агентством и госпожой Свешниковой. Если, конечно, вы не возражаете, – обратился он к нашей заказчице.

– Нет, не возражаю, – сказала она.

– Было бы любопытно на него взглянуть, – нарушил тишину мужчина с большими залысинами, длинными курчавыми баками и тревожными глазами на желтоватом нездоровом лице.

«Вот и первый голосок прорезался», – подумал я, глядя на Игоря Ветрова; мы с шефом до сих пор не знали его отчества.

– Зачем тебе это? – с упрёком спросила его крашеная блондинка, но он ничего ей не ответил.

Шеф достал из портфеля договор и положил его напротив господина Ветрова. Тот принялся его читать, а я тем временем, уже зная в лицо отца и мать, легко определил, кто из двух молодых женщин, сидящих друг напротив друга, их дочь Юлия и теперь неотрывно смотрел на её визави Полину.

Боже мой, до чего же она была хорошенькой… Почти без косметики, с ресницами-опахалами, с умными приветливыми глазами, с розовыми пухлыми губами, с аккуратным носиком, с открытым лицом, обрамлённым завитками русых волос. Ей было лет двадцать пять. Я мысленно прибавил к тому, чем любовались мои глаза, её возможные миллионы, и сердце моё учащённо забилось, а мысли унесли бог весть куда…

Голос шефа вернул меня в контору нотариуса.

– Времени у нас немного, так что не будем дожидаться, когда господин Ветров дочитает договор, и продолжим.

Услышав свою фамилию, господин Ветров вздрогнул, оторвался от договора и с неприязнью посмотрел на Юрия Львовича.

Я знал, что сейчас шеф скажет самое главное, поэтому вынужденно оставил мечты, связанные с Полиной, и попытался охватить взглядом всех присутствующих. Юлия положила перед собой телефон и сосредоточенно его разглядывала; её измученное тональными кремами лицо, выглядывающее из светлого пушистого воротника пальто, было похоже на маску. Сбросив с себя куртку и скрестив руки на мощной груди, обтянутой свитером, сын бабы Кати изображал безразличие, хотя я готов был поспорить на что угодно, что он внимательно ловит каждое слово, произнесённое в комнате. Дама с шарфиком казалась спокойной, лишь периодически поправляла розовую кофточку с яркими аппликациями. Но лёгкий румянец на её щеках говорил о том, что на самом деле она взволнована.

– Хочу, чтобы вы все были в курсе промежуточного результата нашего расследования, – сказал Юрий Львович.

В комнате стало слышно, как Юлия постукивает ноготком по перламутровой крышке телефона.

– На основании фактов, которые нам удалось установить, мы предполагаем, что госпожа Ревун Светлана Леонидовна не умерла своей смертью, а была убита в ночь на тринадцатое января.

Дама с шарфиком ойкнула. Елена Викторовна Ветрова в растерянности закрутила головой, будто искала место, где можно было спастись от этой неприятной новости. Невозмутимый Александр опустил руки и, подавшись корпусом вперёд, опёрся на соседние стулья. Полина прикрыла рот тонкой рукой. Юлия вскинула голову в сторону нашей клиентки и воскликнула: «Ни фига себе!», словно адресовала этот возглас исключительно двоюродной бабке. Отец Юлии с возмущением спросил: «А мы тут при чём?» И только наша клиентка, с одобрением глядя на шефа, никак не отреагировала на его суровое заключение.

Всё произошло достаточно естественно. Меня озадачила лишь реакция Александра. Получалось, что мать не делилась с ним своими мыслями относительно смерти своей сестры и его тётки, и это показалось мне странным. И ещё я обратил внимание на вопрос господина Ветрова. Вопрос вроде бы соответствовал ситуации и был задан с удивлением, но не по поводу самого факта убийства. И кого имел в виду господин Ветров под местоимением «мы»?

– Извините, – сказал шеф, обращаясь к даме с шарфиком. Он, как и я, давно понял, кто есть кто из присутствующих в комнате людей, и только эта дама оставалась нам пока незнакомой. – А вы… – деликатно продолжил он и остановился.

Лёгкий румянец на щеках дамы потемнел, и она с вызовом представилась:

– Я мать Полины. Этого вам достаточно, надеюсь?

Я перевёл взгляд на её дочь и подумал, что впредь нам с шефом надо быть внимательнее: у матери и дочери был одинаковый разрез глаз и чуть вздёрнутые тонкие носы.

– Вполне, более чем, – успокоил её Юрий Львович. – А вы? – обратился он к Александру, и тут я вспомнил, что в нашем офисе они не видели друг друга.

– Это сын… э… – я чуть было не повторил вчерашнюю ошибку шефа, – Екатерины Леонидовны, – ответил я за Александра.

– Спасибо, – поблагодарил меня шеф и обратился ко всем: – Господа! Всё, что станет нам известно и будет иметь отношение к преступлению, мы по завершении расследования сообщим официальным органам. В конечном счете, они будут заниматься этим делом. На данном же этапе мы с Иваном Сергеевичем просим вас оказывать нам содействие в раскрытии этого… в установлении причины смерти госпожи Ревун, – смягчил он формулировку.

– Каким образом? – несмело спросила Полина, и к её облику и возможным миллионам добавился ангельский голосок; в этот момент наши взгляды с ней ненадолго встретились и по её инициативе расстались; я вспомнил о парашюте и прикрыл его рукой.

– Ничего сложного. Мы просим вас не уклоняться от встреч с нами и правдиво отвечать на наши вопросы. Более ничего от вас не требуется.

– А если я не могу, если у меня неотложные дела? – наивно уточнила Полина.

И тут на помощь к ней пришёл господин Ветров.

– Девушка, не забивайте себе голову чепухой! Вы вообще можете с ними не общаться, если не хотите. Они же для нас просто частные лица, как любой прохожий на улице.

Это было далеко за гранью допустимого к нам отношения. Шеф выпятил нижнюю губу, что не предвещало ничего хорошего. Надо было немедленно поставить этого законника на место, а заодно просветить на будущее всех остальных.

– Уважаемая Полина, – зловещим голосом начал Юрий Львович, – господин Ветров Игорь… э… Как ваше отчество?

– Оно вам ни к чему, – с чувством превосходства ответил зять госпожи Ревун.

– Этот господин, – продолжил шеф в том же пугающем тоне, – абсолютно прав: вы можете не общаться с нами. Но я не рекомендую вам следовать его совету. Вероятно, произошло убийство. Вслушайтесь, пожалуйста, в это слово: «убийство». – Шеф не спеша оглядел всех. – Если мы с вашей помощью не продвинемся в его раскрытии, то вынуждены будем передать все материалы полиции. И, разумеется, расскажем следствию, как каждый из вас себя вёл. Они не будут, уважаемая Полина, уверяю вас, церемониться с вами. Вы будете ходить к ним на допросы как на работу и, между прочим, тогда, когда они вам скажут, невзирая на ваши неотложные дела. И можете не рассчитывать на их деликатность, ваша хрупкая натура будет травмирована их манерами.

– Не надо наговаривать на наши органы! – громко возмутился Ветров.

Я вынужден был ещё раз с интересом посмотреть на этого господина с кудрявыми бакенбардами и узкими желчными губами; он явно претендовал на звание профессионального провокатора.

– Что касается господина Ветрова… – Юрий Львович выждал паузу. – Ваше очевидное нежелание, господин Ветров, помогать расследованию обстоятельств смерти вашей тёщи вынуждает нас считать вас главным подозреваемым в том, что с ней произошло.

Ветров собрался было что-то выкрикнуть, но его опередила жена, успевшая накрыть его руку, взлетевшую в порыве негодования.