Глава 4

Я пережил много страшных вещей в своей жизни, некоторые из них произошли на самом деле.

М.Твен

Молодоженам крупно повезло: техникум сразу же выделил им двухкомнатную квартиру, учитывая Ленины «заслуги перед Отечеством» и в ожидании перспективного раскрытия, как педагога, Александра. Первое семейное гнездо! Как было оно завораживающе дорогим и желанным! Супруги продумывали каждый уголок квартиры и уже были вынуждены включиться в совдеповскую гонку за дефицитными стройматериалами, мебелью и прочим.

– Стены на кухне и в прихожей предлагаю оклеить клеенкой. Нужен дефицитный «Бустилат»! У меня есть одноклассница в отделе химии. Спрошу!

– Палас. Хамыкин обещал меня включить в очередь ветеранов войны. Это он, представляешь, заглаживает свой конфуз на свадьбе. Чтоб молчали! Помнишь?!

– Ну, еще бы! Да ладно, ты что, попросил у него? Ему самому, вероятно, стыдно. Переживает.

– Мне плевать на его переживания! Хватило мерзости отравить «святость момента» – пусть хоть на карачках ползает, а сделает! Вообще ты меня удивляешь – ты совершенно не используешь весь родительский ресурс и вечерников.

– Что ты имеешь в виду?

– А вот что я имею в виду, – Александр быстро достал из портфеля записную книжку и начал зачитывать:

– Валя (вечерняя группа технологов). Склад – линолеум, обои;

Черкасов (гр. 4 электрики) – мать в продуктовом на Ленина;

Одинцов (гр. 3 механики) – отец зав. тепличным хозяйством;

Войцеховская (гр. 3 электрики) – мать – директор мебельного на Советской.

– Короче, – он потряс записной книжкой, – здесь есть все! Информация собрана скрупулезно, достоверно и качественно! Кстати, и собрана она не оттого, что я так мелок и примитивен, и мир для меня – вся эта мелочевка, а оттого, что меня ставят в эти условия! Я же не взятки «борзыми щенками» собираюсь брать.

– Да, я понимаю, но… признаться, и не предполагала о существовании такого «ресурса»

– Неделю назад один вечерник – токарь классный, но электриком, конечно, ему не быть, говорит на перемене:

– Александр Николаевич, у Вас есть огород?

– Ну, есть, – говорю, – у родителей.

– Так вот, я бы лучше Вам огород вскопал, чем курсовой делать.

– Потом приволок мне шикарную рыжую лису – он еще и охотник. И предложил мне в подарок, – Александр захохотал, вспоминая. – Естественно, я отказался, потому что эти реверансы уже из другой оперы.

Елена на мгновенье задумалась, а потом рассмеялась:

– А знаешь продолжение с лисой? Невестка Хамыкина – бывшая Убейконь, тоже технологию преподает, пару дней назад появилась в этой роскошной лисе!

– Да ну?! Да, эти ребята ничем не побрезгуют!

Жизнь текла мирно и достаточно интересно. Познавались миры друг в друге, «притирались» характеры, изменялись или исчезали старые – нарождались новые привычки. Время любить. Время созидать. Время разбрасывать камни.

В августе, когда земля щедро одаряет усердного труженика, каким всю жизнь был Клинцов старший, он оставил этот мир. Умер так, как жил: тихо и не постыдно. Как могучее дерево, вдруг засохшее в четыре месяца. Его голубые глаза пред смертью стали синими, как высокое небо над его далекой казацкой станицей. За все это время сын ни разу не нашел времени посидеть у кровати больного отца.

Много заводских рабочих пришло проводить его, и каждый почитал за честь подставить свое плечо к последнему пристанищу товарища…

Человек, в силу обстоятельств, привыкший к медленному умиранию близкого от болезни и принявший неизбежность смерти, не столько печалится, сколько внутренне радуется окончанию его страданий и возможной перспективе «царства небесного». И если это не так, то это или ложь, или неспособность осознать и пережить момент безысходности. Так и у Александра, к его удивлению, в душе наступила тихая, светлая радость. Он вспомнил сверх меры напряженную трудовую жизнь отца и ощутил торжество освобождения его души.

Страдания от проявлений собственного эгоизма и нелюбви придут к нему позднее, как болезненные воспоминания: там сказал, там не заметил, там нагрубил… И уже не обнять, не пожать, не попросить прощения, не обрадовать, не поделиться…

Преподавателям, как и всем советским людям, власти выдавали земельные участки, которые, в зависимости от климата, использовались осчастливленным народом под картофель, бахчу, или что другое. Июньским утром, теплым и прозрачным, Мисюра с Александром, закинув на плечи мотыги, шли к месту сбора, для отъезда в поле. Впереди них, одетая в коротенькое желтое платьице, с авоськой, в которой болталась двухлитровая банка воды, шла Леночка. Вожделенно глядя на ее голые стройные ноги Мисюра вспомнил:

– В деревне спрашиваю знакомого деда: «У тебя что, две жены?», а он говорит: «Сестер держу!»

– К чему это ты? – не понял Клинцов.

– Да так, вспомнилось. Слушай, а можно мы с Тамарой после картошки к вам на помывку заглянем? У вас же у одних на всей улице горячая вода. Электробойлер. Это наши власти ублажали австрийцев, которые до тебя жили в этой квартире. Ну, а чтоб у австрияков не возникало дурацких вопросов о несчастном народе, поставили бойлеры у всех жильцов. Не знал, что ли? Я у них переводчиком работал. Прекрасное было времечко!

– Ну, конечно, приходите. К какому времени ждать? К пяти – устроит?

– Вполне.

Поле, на котором предстояло работать, широко раскинулось вдоль обмелевшего ручья. Когда-то здесь ютилась деревенька, и ее развалины еще не заросли окончательно чертополохом и крапивой. Зато земля, годами старательно ухоженная крестьянами, была щедра и обильна. Всходов картофеля не было видно, они сплошь заросли плотным ровным ковром лебеды. Высоко в ясном голубом небе заливался жаворонок, а от земли тянулись прозрачные мощные потоки. Был ли это воздух или эманации всего живого? «Птички Богу славу поют», – вспомнилось Александру. Он растворялся в родной природе, наполнялся ее силой и красотой. Упав в высокую траву и разметав руки, он слился с этой песней жаворонка, с его крохотным трепещущим тельцем, наполнился солнцем, звуками, запахами, теплом земли.

И всюду звук, и всюду свет!

И всем мирам – одно начало!

И ничего в природе нет,

Чтобы любовью не дышало!

– Саш, давай уже начнем! Еще столько работы, да еще дома уборка предстоит, – нарушила блаженное состояние Александра недовольная Елена.

Клинцов сел, окинул взглядом соседний участок, на котором трудились Мисюра со своей женой Тамарой, и, вздохнув, возвращаясь к прозе жизни, поднялся.

Работал он настолько споро и умело, что на его фоне неловкие движения Елены выглядели унылыми и смешными. Проходивший мимо Мисира не обошелся без замечания:

– Нет, Лене никогда не угнаться за Сашей! Впрочем, дураков работа любит!

Вечером ровно к пяти подошли Мисюры с бельишком и бутылкой водки, завернутой в банные полотенца. Пока женщины готовили закуску, Мисюра возлежал в ванной и наслаждался осознанием собственной важности. Он вспоминал Леночкино тело и ее старания, и ему было приятно, что обе женщины знакомы ему до интимных подробностей, и каждая видит в нем стройного красавца, одаренного Богом всевозможными талантами.

– Тамара, иди спину потри! – капризно закричал он, совсем разнежась.

Застолье протекало под музыку Вивальди, веселое и шумное. Как бывает в молодые годы, спиртного не хватило.

– В ближайшем продуктовом у меня нет знакомых, – грустно признался Клинцов.

– Ничего, я схожу, – снисходительно обронил Мисюра, – мне не нужны знакомые.

– Александр Васильевич покоряет всех продавщиц своим обаянием, – заискивающим тоном сказала Лена, улыбаясь.

Как и ожидалось, вскоре Мисюра вернулся с бутылкой водки, и веселье продолжилось. Уже не ставились в проигрывателе диски с классикой. И все больше звучали то цыгане, то музыка тридцатых годов, а то Тухманов. Мисюра острил и приятным баритоном читал стихи Рождественского и Евтушенко. «Баллада о любви» незабвенного Роберта, где автор болезненно переживает слухи об измене жены, прозвучала как-то особенно впечатляюще:

«… Нам очень скоро сорок. Очень сорок!

Зайди в свой дом. Я двери отворил!»

– Александр Васильевич прямо упивается своим бархатным баритоном! – улыбаясь, виляла хвостом Леночка, с любовью глядя на вошедшего в раж красавца.

Клинцов чувствовал себя счастливым. Тема измены была не его темой, а сорок лет казались такими далекими, и путь к ним таким длинным…

С наступлением летних каникул, еще до смерти отца, Елена уехала в свой родной город к матери. Клинцов, огорченный необходимостью остаться дома, ворча и придираясь, остался помогать матери ухаживать за отцом.

Как-то вечером к нему на огонек зашел Мисюра, с которым он за прошедший год успел близко подружиться. Критичность ума, эмоциональность, и даже некоторая неврастеничность натур, приправленная развитой эрудицией, делала приятными их встречи.

– Слышу в открытую форточку – Вивальди на полную катушку. Как не зайти!

– Проходи, Александр, – радушно встретил Клинцов.

– А где Лена?

– К матери укатила. А у меня вот отец умирает. Остался…

– А что с ним?

– Рак горла, – вздохнул Александр.

– Жаль старика, – обыденно и вскользь обронил Мисюра, стараясь быстрее закончить тему.

– Да какой он старик, – не поддержал хозяин, – сильный, крепкий мужик был. Всего-то шестьдесят пять!

– Ну-у! – нетерпеливо пожал плечами Мисюра. – Мы предполагаем, а Бог, как известно… – и ловко вытащив откуда-то изнутри бутылку водки, поставил ее на стол. – Нет желания, по пять капель?

– Да можно, только у меня с закусью…

– Ерунда! Давай тару! Да, слышал похоронка из Афгана на Костю Звягинцева пришла? У тебя учился. Электрик. Мать еще у него в продуктовом работает. Симпатичная такая, крепкая баба.

– Да, да, да! Костя. Ну как же, конечно, помню. Он один у матери. Без отца… Ах, как жаль! Веселый такой парняга был! И все наших гребут! С Урала, Сибири. В подлодки, на границы, горячие точки.

– Что ж ты думаешь, из столиц, что ли, будут брать? Там они все крученые: то папа в министерстве, то барыги, то наркота, то образован – палец в рот не клади! Эти на амбразуру кидаться не станут!

– Да, наши ребята отличаются от других. Последнюю рубаху отдадут – не столичное гнилье! Давай помянем Костю.

Мало-помалу перешли на другие темы. Водка уже заканчивалась, и сарказм Мисюры приобретал все более желчные оттенки.

– Вчера наш «прокуратор» подписал Палыча в завучи. Он же технарь. Тем более металлург, и в слове из трех букв четыре ошибки делает. А с бабами… вероятно, все прЫнцессу ищет, – с некоторой завистью произнес красавец. – Елена была для него одной из многих… – Мисюра деланно поперхнулся, вопросительно взглянув на Клинцова, но, не заметив возмущения, а лишь грустный внимательный взгляд, продолжал на полном скаку. – Надеюсь, ты знаешь об их былых отношениях?

Клинцов кивнул и, вздохнув, провокационно добавил:

– Уже наслышан. Ты же знаешь, люди не оставят заботы о ближнем. Я подозреваю, что у нее это не последние впечатления перед браком. А тебе она как?

Только на мгновенье Мисюра попридержал коней, и тут же, не совладав, ради красного словца понесся дальше:

– Мне понравилась твоя жена в постели, – тоном ценителя произнес он четко.

Да, Александр сознательно спровоцировал, но он никак не был готов услышать такие откровения. Он смотрел на Мисюру, и все было в его взгляде: и удивление, и боль, и гнев обманутого…

– Она тогда не была замужем… Тебя я не знал. Никакой вины я за собой… – лепетал Мисюра. – Ты посмотрел на меня такими честными глазами…

Глаза Александра вдруг стали наполняться слезами. Он сдержал в себе сдавленные, шедшие из глубины тяжелые звуки, жестким комком застрявшие в горле. Эта борьба продолжалось меньше минуты, и когда он судорожно сжал кулаки и глубоко вздохнул, смахнув слезы, у Мисюры затряслись поджилки. Он засуетился, поняв очередной раз, как это часто случалось в его жизни, что проболтался.

– Ну, куда будешь бить? По морде или под дых? – с натянутой улыбкой напряженно вопрошал он, ловя каждое движение Александра.

Еще раз глубоко вздохнув, Клинцов успокоил гостя:

– Ну что ты, Александр! Ты-то здесь причем! Ты гость, и я тебя по-прежнему уважаю.

Вечером позвонил Мисюра:

– Саш, давай так договоримся: скоро приедет Тамара, привезет со своей родины дынь, арбузов. Лена вернется. Встретимся у нас, посидим. И никаких разговоров на эту тему больше вести не будем, как ничего не было!

– Нет, – жестко ответил Клинцов. – У меня будет с ней разговор!

Он положил трубку.

Его трясло от обиды, лжи, без которой он собирался строить свою жизнь, всего этого груза впечатлений о ее прошлой жизни. Медовый месяц, продлившийся полгода, закончился. Открылась новая глава в их жизни, и это ясно осознавалось им.

В день приезда Елены Александр намеренно не стал прибирать в квартире, оставив на обеденном столе пронзительный натюрморт, долженствующий соответствовать минорному тону предстоящего диалога. С подчеркнутой холодностью он встретил ее у автобуса и. односложно отвечая на вопросы, мрачно проводил до дома.

– Ты что, даже не ждал меня? – с обидой выговорила Лена, обводя взором неубранную квартиру и приходя в ужас от кухонного стола, заваленного отвратительными объедками, бутылками, консервными банками, заполненными окурками.

– Ждал, но ждал прежде всего для разговора. Садись… пока.

Предчувствуя наступление чего – то грубого и безжалостного, Леночка села на стул, предварительно обтерев его от бурых брызг застывшего соуса.

– Ну! – не ожидая ничего доброго от предстоящей беседы, взглянула она на полупьяного Александра.

– Когда мы с тобой решили жить вместе, одним из условий нашей дальнейшей жизни… – занудливо начал Александр и, сморщившись от внезапного приступа изжоги, продолжил, – была искренность и честность в отношениях. Так?

– Ну! – тупо повторила Леночка, затравленно глядя на мужа.

– Коротко говоря, я получил сведения, которые опровергают это наше условие. Однако я не буду говорить о его сути, так как надеюсь все услышать от тебя. Ты же собиралась быть честной в браке?! Это же не твое студенчество, где ты так активно «искала любви»!

Она прожила с Клинцовым полгода, время от времени испытывая от него пока еще сдерживаемые приступы дикой обиды и злобы в отношении ее любовного прошлого, о котором так легкомысленно поведала когда-то. Она уже видела и ощутила к своему ужасу, как болезненны и губительны для него, ее, казалось бы, безобидные рассказы о прошлых свиданиях, о несбывшихся надеждах… Не раз пожалев о своем откровении, она готова была жить честно, без труда став «верною супругой и добродетельной матерью». Сейчас она, конечно, догадывалась, к чему шло дело, но признаться в этом, действительно грязном, приключении, значило бы подлить масла в огонь, и без того пожиравший эмоционального и малодушного супруга. Это значило бы… впрочем, все это будет теперь и без ее признаний. Острая боль от низменного предательства Мисюры, так легко и походя обрекшего ее на новые страдания и оскорбления, сдавила душу.

– Ну, что ж ты молчишь!? – наседал Александр, видя, как глаза женщины наливаются слезами. – Кончай ты эти сопли! Они никого не трогают! Будешь рассказывать!? – повышал голос муж, все больше уподобляясь служащему тайного приказа на допросе княжны Таракановой.

– Вспомни, как ты постоянно делала ему комплименты: «своим обаянием Александр Васильевич… своим бархатным баритоном Александр Васильевич…», будто сигналила: «Погоди немного, я все помню. Продолжение следует!» И уже скоро, нет сомнений, ты дождалась бы этого, и привычно легла бы с ним, потому что он такой же аморальный и развращенный тип, как и ты! Можно понять, почему ты не стала рассказывать о нем – галерея самцов велика, но чтобы так, держа меня за идиота, строить будущие низменные планы…

– Ничего я не строила! – вдруг решительно, с нотками отчаяния, заявила жена, но Клинцов резко прервал ее, продолжая свою гневную речь.

– Ты смолоду не имела понятия о чести, но стыд, совесть… Лживая, похотливая самка! Завтра же мы идем с тобой подавать заявление о разводе! Клинцов неспешно встал и вышел из кухни. Елена молчала.

И все покатилось наперекосяк! Обещанное заявление подано не было в силу какого-то внутреннего сопротивления. («Все будет по-прежнему… Платонов будет со мной…»). Зато уязвленное самолюбие и обслуживающий его ум заработали на полные обороты.

Новый учебный год был тяжелым и учебным в полном смысле этого слова. Начиналась учеба жизни с тем грузом новых впечатлений, которые он получил недавно, и которые нужно было переболеть, пережить, переварить, адаптировать к своему жизневосприятию. И эта адаптация проходила для его глубоко эгоистичной натуры крайне болезненно.

Боль начиналась с утра, с первого взгляда на спокойную, веселую Леночку. «Вот также весело и без внутренних напряжений она меняла своих любовников, ничуть не задумываясь ни о морали, ни о том, кому этот груз будет повешен в качестве приданого», – начинал свою утреннюю гимнастику воспаленный мозг Александра.

– Кстати, а этому, твоему студенту, вздыхателю и счастливчику, как его… который вовремя одумался и не женился на тебе – Сер-е-е-женьке – ты рассказывала о своих приключениях?