Елена

Подлец. Урод. Идиот. Она ему все высказала, все, не стесняясь окружающих, – и что он виноват, и что шлюху его, Лена надеется, завалило, убило, размазало! Ни клочка волос крашеных не осталось! Елена говорила и говорила, а он стоял, как всегда, безответный, молчал, и что ни бросишь в лицо – как с гуся вода, без толку.

– Лен, – наконец произнес Игорь, и она с замиранием сердца решила: покается. – Лен, успокойся. У нас дети дома одни. Нужно выбираться, пойдем.

– Куда?! Никуда я не пойду. Тут милиция должна быть, МЧС приедет, подождем, нас раскопают.

– Лена, послушай, – бесцветным голосом продолжал неверный муж, – нам повезло, что станция выдержала. Нужно уходить, пока снова не тряхнуло. У МЧС сейчас представляешь сколько работы? Дома в Москве на такое не рассчитаны, а у нас там дети. Пойдем. Нужно действовать. Если здесь наверх не выйдем – в сторону «Выхино» по туннелю…

Елену моментально озарило: да он же сучку свою отыскать хочет! Он к ней рвется, не к детям. Нет уж. Не будет на это ее согласия.

Она уперла руки в бока:

– Никуда не пойду. И тебя не пущу.

– Лен, прекрати…

Темноту прорезали лучи фонарей. Это пришли в себя сотрудники метрополитена и полицейские. Елена ткнула в их сторону пальцем, подтверждая свою правоту. Игорь замолчал, плечи опустил.

– Видишь? – торжествовала Елена. – Вот это – мужики! А ты ни на что не способен, ты не мужик, тряпка ты!

Она поспешила к полицейским. Сейчас она им все объяснит, предложит денег, только чтобы ее первую выпустили. А этот пусть остается. Ищет свою дрянь. Если ему так хочется. Ни на что не годен. Ни на что!

В свете фонарей Елена заметила, что на станции есть настоящие мужики. Высокие, плечистые, они твердо стояли между лежащими и на карачках ползающими людьми. У Елены сильно забилось сердце. В мечтах она уже лежала, вся такая безвольная, на руках у красавца-спасителя.

Она даже не сразу сообразила, что происходит, что за вспышки, оглушительные хлопки со стороны полиции. Стреляют?! Наверное, среди пострадавших – мародеры или вовсе преступники. Прижав сумку к груди, Елена бросилась к плечистым, таким спокойным мужчинам.

Михаил

Дом покачнулся, стекла брызнули осколками, с потолка посыпалась штукатурка. Борька заверещал и на коленях пополз к выходу. Второй толчок повалил Мика, распластал на паркете. По потолку, ширясь, ползла трещина, медленно сыпался песок, Мик лежал и смотрел не в силах шевельнуться. Землетрясение? В Москве? Это невозможно!!!

Дом сотрясался в агонии, выл и стонал перекрытиями. Борька скулил, обхватив голову руками. Толчки не прекращались.

– Иди сюда! – заорал Мик, задом пятясь под стол. – Борька! Твою мать!

Видимо, Борька не расслышал и ломанулся из квартиры. В очередной раз тряхнуло, стена обвалилась, взметнув облако пыли. Мик инстинктивно закрыл лицо руками. Ему показалось, что он куда-то падает, старый мир рушится и норовит стереть его, погрести под обломками. Грохот, треск, вой, удар снизу – перебило дыхание.

Некоторое время Мик лежал неподвижно, не открывая глаз, и думал, что он мертв. Болело ушибленное плечо, ныло в груди. Мик шевельнулся – вроде живой. Разлепил веки – чернота, собственной руки не видно. Попытался выпрямиться – ударился затылком и вспомнил, что он под столом, погребен заживо. Как в гробу.

Но кто-нибудь должен прийти на помощь! Например, спасатели. Здравый смысл шепнул, что, пока они сюда доберутся, Мик умрет от жажды мучительной смертью. Да какой от жажды – он попросту задохнется. Надо попытаться выбраться. Мик уперся руками и ногами в завалы, выпрямился, напрягся – бесполезно. Перевернулся на живот и принялся, сдирая ногти, копать, но вскоре натолкнулся на бетонную плиту. Бесполезно.

– Помогите! – крикнул он, ударив по плите кулаком. – Помогите кто-нибудь!!!

Не понимая, что делает, он продолжал бить по камням и кричать, с каждой минутой все больше скатываясь в истерику.

Стоп! Так быстрее выработается кислород. Задыхаясь, Мик замер и прикусил указательный палец, подтянул колени к груди и ощутил себя ребенком, запертым в чулане. Сейчас придет папа или мама, откроют дверь, брызнет солнце…

Это сон, сон. Всего лишь кошмар. Открой глаза – и он закончится. Надо проснуться. Мик сильнее стиснул зубы – не помогло. Не сон это – реальность, и никто не придет.

Земля дернулась, Мику почудилось, что дом дал крен и завал движется. Царапая пол, затрещала плита, поползла, и – или это часть бреда? – Мик разглядел узкую светлую полоску. Еще толчок – плита рухнула, и Мик, обдирая колени, полез в узкий лаз. Застрял, ухватился руками за прутья арматуры, оттолкнулся ногами. Рывок. Еще рывок… Свобода!

Упав на камни, он засмеялся в голос, сжал виски. Бурое небо вспухало, будто его взорвали. Порывы горячего ветра трепали вихры. Чернота простиралась до самого горизонта. Разинув рот, Мик поднялся и огляделся.

Половины кухни не было, осталась малая ее часть, стена обвалилась, Мик стоял на краю обрыва, обеими руками ухватившись за арматуру – ветер все усиливался, – и не верил своим глазам: город лежал в руинах. Некоторые новостройки накренились, прочие обрушились. Под давлением оседающих стен металлопластик окон где выгнулся, где сплющился и белел под завалами, как поломанные кости. Каркасы по большей части выстояли, родная многоэтажка возвышалась над развалинами, рухнула лишь правая ее часть. В уцелевшей хрущевке справа полыхал огонь – языки пламени вырывались из выбитых окон, черный дым тянулся к вращающейся в небе воронке. Пуповины смерчей оторвались от нее, обрели свободу и разошлись в стороны. Один, похоже, двигался сюда. Ветер бежал впереди него и гнал по дорогам, засыпанным обломками, целлофан, картон, бумагу и куски рубероида.

Наступило странное отупение. Мик сел, облизал пересохшие губы и заставил себя думать. Недалеко отсюда – старые дома, рассчитанные на бомбардировку, там есть убежище, Мик помнил, как туда проникнуть. От смерча лучше спасаться в подвале, нужно скорее выбираться!

– Помоги-и-ите, – донесся Борькин сип из-под завала.

По спине продрал мороз. Мик приковылял к дверному проему, торчащему меж обломков, сел на корточки.

– Годзилла? Живой?

Порыв ветра ударил в спину и припечатал к плите. Мик обернулся: черное, змееподобное тело смерча вращалось ближе. На самом деле – километрах в тридцати, но казалось, что до него рукой подать.

– Нога, – прохрипел Борька. – Помоги – больно! Я задыхаюсь!

Мик еще раз глянул на смерч, схватил железный, советский совок для мусора – вполне себе саперная лопата – и крикнул, перекрывая рев ветра:

– Держись, друг, я тебя не брошу!

Надя

Земля изгибалась и растягивалась, будто под ней ползали гигантские черви, из недр доносился монотонный гул. Молодые липы, посаженные вдоль домов, то прижимались к земле, то вскидывались вертикально. Новостройки складывались карточными домиками. Надя понимала: от зданий надо держаться подальше, и бежала к родному двору; точнее, пыталась бежать. Там отец. Должен же он позаботиться о детях! Обязан позаботиться! На то он и отец.

На машины срывались камни, проламывали крыши. Люди выскакивали из домов и падали, Надя не обращала на них внимания. Выжить. Спастись любой ценой.

Позади ковыляла Васька. Вот же увязалась дура, астматичка! Камень на шее. Надя пыталась оторваться от нее, но снова и снова падала.

Все-таки Васька настигла ее и распласталась рядом. Надя с ненавистью смотрела в красные от слез глаза. Васька шевелила тонкими губами, ее шепота не было слышно, но Надя читала набившее оскомину: «Я тебя люблю». На этот раз она не стала отвечать, но решила, что Васька – это даже хорошо, вдвоем не так страшно. Правда, она немощная, но то второй вопрос, вон жить захотела – и силы нашлись.

Подземные толчки достигли максимума. Земля агонизировала. Лавочка, стоящая в двух шагах, то отползала в сторону, то придвигалась почти вплотную. За нее держался мальчик лет семи, ревмя ревел и звал маму. Дома качались, роняли осколки стекол, штукатурку, балконы и целые этажи. Ветер сушил губы и глаза, безумно хотелось пить. Солнце скрылось за расползающейся по небу чернотой, но жара стояла такая, что молодая трава темнела и жухла на глазах.

Постепенно толчки сошли на нет. Надя поднялась, тряхнула головой – из волос посыпались земля и пыль. Васька выла, как тот малыш, – жалела маму и сестричку, Надя же была уверена, что с ее родственниками ничего не случилось. Да и что такое родственники? Ей нравилась чья-то мысль, что это группа ничем не связанных между собой лиц, собирающихся периодически пересчитываться и вкусно покушать по случаю изменения их количества.^[1]

– Пить охота, – прохрипела Васька, подползая.

– Хрен с ним, с питьем, ты туда глянь! – Надя ткнула пальцем в приближающийся смерч. – Что сюда доберется – не факт, но нужно спрятаться.

Малыш таки набрался смелости и, держась за лавочку, бочком, бочком подошел, хлюпнул носом и залепетал:

– Тетеньки, а вы не знаете, что с моей мамой?

– Какие мы тебе тетеньки? Вали отсюда, личинка!

Мальчик попятился, всхлипнул и снова заревел. На Васькином личике читалось недоумение, она переводила взгляд с любимой на малыша и обратно. Дунул ветер, сорвал с покореженной крыши лист металло-профиля и понес, будто бумажный самолетик.

– Хрена се! – выдохнула Надя и, рукой защищая лицо от летящего мелкого сора, направилась вперед; что делала Васька, ее не волновало. Если хочет нянькаться с чужим ребенком, к тому же пацаном, – перышко ей в зад.

Васька выбрала любимую, схватила ее за руку, Надька сбавила темп. Идти против ветра было невозможно, порывы достигли такой силы, что вороны в небе двигались хвостами вперед. Вереща и перебирая лапками, мимо пролетел пекинес вместе с поводком. Тонкую Ваську сдуло, она упала, Надя помогла ей подняться и прохрипела, сплевывая набившийся в рот песок:

– Пригнись. Землетрясение кончилось. Надо спрятаться, иначе хана! – Невольно обернувшись, она увидела, как малыша тащит к развалинам пятиэтажки вместе со скамейкой. – Вот дом почти целый, нам надо в подвал.

– Ой, что это? Мама-мамочки! – Васька вцепилась в нее и готова была залезть на голову.

Надя прищурилась и еле разглядела в поднятой пыли очертания существа: размером с теленка, но лапы короткие, пузо по земле волочится, деталей никак не разглядеть, но и слава богу!

– Твою ж мать, крокодил, что ли? Сбежал у кого-то? Фиг с ним, давай прятаться.

Свернули ко второму подъезду, перелезли через кучу кирпичей и штукатурки: дверь завалило. Пришлось штурмовать выбитое окно на первом этаже.

Надя полезла первая, уже почти преодолела препятствие, но дунул ветер, и она задела бедром осколок стекла, торчащий, будто нож. Выругалась, осмотрела порез сквозь дыру в джинсах: неглубокий, кровь выступила капельками, похожими на бисер ртути.

– Дай посмотрю, – проговорила Васька, но Надя отстранила ее.

Маленькая комната, куда они проникли, почти не пострадала, лишь треснул потолок и штукатурка осыпалась на ворсистый ковер. Игрушки – роботы и солдаты – попадали с полок, телевизор тоже свалился, но не пострадал. На полу Надя обнаружила раскорячившийся нетбук, подняла: работает! Отряхнула, закрыла и сунула под мышку. Хорошая вещь, можно будет загнать – папаня-то бюджет урезал.

Вышли в темный коридор, Надя щелкнула выключателем, но света не было, чего и следовало ожидать. Во второй комнате, гостиной, провалился потолок.

Из-под рухнувшего шкафа к двери тянулась рука, присыпанная известкой, просматривались окровавленные остатки головы. Надя схватилась за горло, Васька заверещала и получила подзатыльник.

– Заткнись, трупы не кусаются.

Входная дверь была распахнута, вышли на лестничную клетку и, не обращая внимания на стоны и крики о помощи, двинулись дальше. Василиса, шедшая первой, завизжала у поста консьержа, но зажала рот. В кресле развалился старик, выкатив бельма и вывалив язык.

Хрустя стеклами, на цыпочках прошли к лифтам. На улице по-прежнему завывала и ревела буря, летело все, что легче центнера, здесь же царило затишье – дом стоял торцом к северу, и ветер огибал его.

Яна

Яна выбралась из вагона. Двери разжали вручную, люди паниковали, но пока без вдохновения, слабенько. Хоть с этим повезло. И еще конечно же повезло с интуицией или провидением – как хочешь называй, – Яна на свидание надела не мини-юбку (она оказалась изгваздана чем-то), а джинсы и блузку. Соответственно, от каблуков отказалась – легкие мокасины, удобные и практичные.

Как знала.

Первым делом, когда тряхнуло, Яна схватила сотовый – связи уже не было, чего и следовало ожидать. Затем проверила, не забыла ли удостоверение. А потом, сохраняя хладнокровие, принялась руководить спасением из наклонившегося, замершего на въезде в туннель поезда. Яна ехала в хвостовом вагоне и в окно видела, что творится снаружи. Творилось жуткое и несусветное. Неужели война началась?

Мысль о том, что Игорь в Кузьминках, под землей, она задвинула на самый краешек сознания.

Нужно помочь остальным – голова поезда заползла в туннель, люди оказались в темноте и без помощи. Яна ухватила за руку курсанта Академии гражданской защиты, оказавшегося рядом. Мальчишка выглядел растерянным, испарина покрыла бледное лицо, и сперва он попытался высвободиться, будто забыл, что на нем форма, будто превратился перед лицом катастрофы в обычного гражданина.

– Курсант! – рявкнула Яна и встряхнула мальчишку. – Я майор МВД. Давайте вместе организуем людей. Им нужно помочь.

Приказывать ему Яна не имела права, но юнец хоть что-то умеет, учат же их…

– Да, – просипел мальчишка, – да, понимаю. Давайте. Да. А что делать?

Яне удалось привлечь еще несколько мужчин и женщин, и вместе они выводили напуганных граждан, падали на землю, когда казалось, что толчки возобновились, пробирались через развалины станции «Выхино», где царил хаос – еще бы, здесь всегда толпа, и вон видны столбы дыма – горит Москва.

Внутренние часы тикали: «Игорь – там, Игорь – там, Игорь – там». На несколько секунд Яна позволила себе расслабиться, оглядеться и почувствовать укол ужаса, на несколько секунд она стала одной из сотен перепуганных людей.

Рельсы вздыбились, изогнулись, шпалы встали частоколом. Рухнул навес – прямо на платформу. Сама платформа переломилась поперек, будто громадный каратист ударил ее ребром ладони. Из-под завала слышались крики, но все перекрывал нарастающий низкий гул ветра. Горячего ветра – таким суховеем дышат печи ада. Небо изменило цвет, возможно, из-за поднявшейся пыли. Запах гари раздражал нос, хотелось чихать.

Игорь – под землей.

Яна глубоко вздохнула. Через туннель она в Кузьминки не пойдет: там застрявшие поезда, а может быть, и обвалы. Похоронить себя заживо и лишить Игоря поддержки – глупость. Нет, она выберется в город, отыщет патрульных, уговорит или заставит помочь. Выходной день кончился, в такой ситуации все служат обществу. Правда, указаний от руководства не поступало… Яна задумалась. Бежать к начальству? Выяснять, где она нужней? Ведь вот же, вокруг – россияне, которых Яна вроде как обязана защищать.

Она обязана спасти любимого.

Разве это преступление? Разве Игорь не гражданин?

Она обязана. Поступи Яна по закону, не по совести – жить не сможет.

Приняв решение, она кинулась искать безопасный путь в город. И с этим возникли проблемы. «Выхино» – это две станции, метро и электрички, и соединены они подземным тоннелем, довольно узким. И в город выбраться можно только через него. Яна осмотрела заграждение – местами оно обрушилось, значит, надо попробовать напрямик. Надеясь, что вон те порванные провода – не под напряжением, да и контактный рельс… Яна представила, что творится там, под платформой, в тесноте и темноте, и решительно зашагала в сторону, через пути.

Площадь перед станцией, всегда многолюдная, окруженная торговыми центрами и палатками, лежала в руинах. Пострадавших Яна не взялась бы сосчитать. Она прислушалась, надеясь вычленить вой сирен «скорой» и полиции, но были только ветер, стоны, дальний грохот… Пыль, дым, вдаль не видно. И жарко так, будто вернулся июль 2010-го. Яна поспешила к проезжей части.

Патрульную машину она заметила не сразу: часть дороги провалилась, и там, в дыре, что-то чадило, горело, асфальт под ногами покрылся трещинами и ямами, Яна внимательно смотрела вниз.

«Жигули» ППС стояли себе как ни в чем не бывало. Прислонившись к капоту, курил сержант – руки у него дрожали. Яна бросилась вперед, споткнулась, чуть не упала. Сержант не обратил на нее внимания. В машине угадывались силуэты его коллеги и кого-то еще, может, третьего патрульного.

– Сержант!

Наверное, он был в шоке или не понял, что к нему обращаются.

– Сержант! – Яна ткнула удостоверением ему в нос. – Что происходит? Есть связь с руководством?

– Звездец происходит, – меланхолично заметил патрульный и почесал обильный, через ремень перевесившийся, живот. – И руководство звездой накрылось.

– Почему бездельничаете? Не видите – люди в помощи нуждаются?! – напустилась на него Яна. – Почему свои обязанности не выполняете?

– Потому что звездец, – вздохнул сержант, стянул с головы фуражку и вытер красную морду.

Он был совсем молоденький, чуть за двадцать, а уже толстый, одышливый. И тупой. Яна не отставала:

– Немедленно возьмите себя в руки. И приступайте к выполнению своих обязанностей. Дайте мне связь с руководством…

– Майор, – патрульный смотрел с жалостью, – какая, на хер, связь? Все накрылось. Нет больше руководства. Ща покурю, и мы с Михалычем домой поедем. Сообразим – как, и поедем. Все человеки. Каждый выживать будет, а ты – руководство, руководство…

Прапорщик Михалыч, такой же толстый, красномордый, но постарше, заметив, что у сержанта назревает конфликт, выбрался из машины.

– В чем дело, гражданочка?

Яна представилась и попыталась хоть этого вразумить – без толку. Прапор придерживался той же позиции: «Покурим, решим, как ехать, и отправимся домой». Яна чуть не плакала. Они не понимают, что происходит! И связи с руководством действительно нет, но нельзя же бросать пострадавших…

Из «Жигулей» вылез третий человек. Этот был не в форме, и сперва Яна решила – опер, но оказалось – приезжий из Рязани, которого патрульные задержали и собирались «потрясти». Приезжий тоже закурил, с презрением посмотрел на полицейских, оценил ситуацию. Подошел вплотную к Яне.