Ведение
Между мифом и анализом

Даже и после – уже в обиталище принят Аида -

В воды он Стикса смотрел на себя.

Публий Овидий Назон

Идея политического нарциссизма самим своим смыслом провоцирует импульсивные оценки. Подобно близкой по духу психоистории (Ллойд де Моз), она слишком эффектна и «понятна», чтобы не вызывать ревнивого желания тут же со знанием дела выступить. Однако нарциссизм – один из наиболее ярких примеров того, как в истории повседневности и самой науки меняется «удельный вес» понятий, смещающихся с периферии в самый центр идеологии и политики, познания и самосознания. Злая ирония в том, что именно эта тема часто вызывает ответные нарциссические реакции со всеми признаками грандиозной самости и безапелляционной компетентности при полном равнодушии к любой другой позиции, кроме своей.

«Нарциссизм – излюбленный диагноз для политических лидеров любой партии, противостоящей твоей собственной» (это уже из книги «The Selfishness of Others – An Essay on the Fear of Narcissism» Кристин Домбек, признанного эксперта в исследовании нарциссов в политике^[1]). Что неудивительно, если знать, какими сокрушительными эффектами чревата такого рода диагностика. Хватит кейса с величайшим в электоральной истории провалом на президентских выборах, породившим знаменитое «правило Голдуотера», о чем ниже.

Сергей Мильченко. Нарцисс..2014 (фрагмент)

Но тем более велик риск, что все сведется к пополнению политического жаргона еще одним хлестким эпитетом, не более. В иерархии ругательств это близко к особо крепким детским и бытовым выражениям уровня «ненормальный», «психический» и т. п., включая обсценные (например, производные от «еб…тый» с разными суффиксами). Особенно остро звучит такая лексика в России, в которой во всем, что касается психиатрии, как выразилась одна моя сотрудница, «диагноз хуже судимости».

Есть осложнения и в самом научном сообществе, в теории и профессиональной аналитике. Даже там, где политический нарциссизм ставится едва ли не во главу угла, как правило, все сводится к нарциссизму не столько политики, сколько политиков, то есть к психоистории и психопатологии отдельных более или менее выдающихся личностей, от прогрессивных харизматиков до президентов-людоедов. До анализа институтов, повседневных практик, обезличенных идеологий и так называемых бессубъектных структур сознания дело практически не доходит. Слишком яркая поверхность мешает видеть глубже, хотя, строго говоря, там самое интересное.

В реакции на идею часто присутствует ревнивый скепсис. Обыденный здравый смысл одинаково легко ориентируется в тонкостях политики и психики, сознания и бессознательного со всеми издержками «педагогической парадигмы» (страсти учить). Нервическое восприятие проблемы усиливается неприятным открытием, что ты вдруг оказался элементарно не в курсе столь мощного движение в политической реальности и аналитической мысли. В конце концов, это просто обидно. Если мы об этом до сих пор ничего не слышали, значит, данное направление по определению должно быть чем-то маргинальным. Однако сам факт такой упорной неосведомленности, продолжающейся в вытеснении неожиданного чужого хита, достоин отдельного анализа. Здесь что-то явно мешает, и это что-то, вполне вероятно, связано с тем же самым нарциссическим комплексом. Собственный нарциссизм субъекта против нарциссизма в политике как объекта анализа – характерная интрига нарциссического сопротивления и непроницаемости. Что-то вроде «брони характера» (но в более широком смысле, чем у автора термина Вильгельма Райха с его телесно-ориентированной психотерапией).

Подобное сопротивление встречается и в профессиональной среде, а не только в сообществе средних гуманитариев. В собственно методологическом плане дело сводится к критике: 1) вульгарного психологизма в объяснении явлений политики и политического сознания; 2) некорректного переноса индивидуального на социальное, личностной патопсихологии на психику и ментальные структуры коллективов, общностей, наций, культур. Нередко смущает кажущаяся несоразмерность ажиотажа, нагнетаемого вокруг модного сюжета, реальному месту этой темы в общей теории и в конкретике самой жизни.

Отдельный вопрос – обвинения в абсолютизации линии Фрейда (как известно, в теории сознания и бессознательного не единственной). В свою очередь сами эти претензии нередко вызваны весьма убогими представлениями о месте проблемы нарцисса в психоистории и в самом психоанализе, в его философских и аналитических производных, в том числе весьма удаленных от первоисточника по времени и смыслу.

Наконец, сказывается явная недооценка масштабов бедствия. Нередко даже очевидные патологии и критичные ситуации воспринимаются как авторские преувеличения. В таких случаях склонны видеть понятное и тоже по-своему нарциссическое желание аналитика все драматизировать, превращая частность во всеобъясняющий принцип.

Подобные риски есть, они отслеживаются, но и сами эти претензии часто вызваны проблемами с «матчастью» и деформацией оптики. Прежде всего на бытовом уровне в нарциссизме обычно видят лишь безобидную склонность характера, в крайнем случае не самые приятные отклонения в самооценке и отношении к другим, но не спектр расстройств, включающий патологические и злокачественные формы, к тому же практически неизлечимые.

Далее, не учитываются возможности фатальных последствий деструктивного нарциссизма на личностном и социальном уровнях. В наше время данное расстройство, как никакое другое, чревато разрушением жизни людей и общностей, фатальными конфликтами, расколами семей и социума, убийствами в быту и войнами, которые развязывают государства. В «лучшем» случае (как у нас) это холодная гражданская война зашкаливающей самовлюбленности и мегаломании с почти затравленными попытками рефлексии и самокритики. Но все может оказаться еще серьезнее. Гений нуара Стивен Кинг, объявивший Трампа злокачественным нарциссом, выразился однозначно: «То, что у этого парня палец на красной кнопке, страшнее любой истории ужасов, что я написал». Эта сентенция сейчас тоже воспринимается как эффектное преувеличение, но скорее по привычке к ядерному риску и к тому, что до сих пор все как-то обходилось. Плюс подслеповатая вера в надежность технологических и политических защит от срыва. Надо пересмотреть «Жертв оприношение» Тарков ского.

Наконец, сказывается банальная неосведомленность о нарциссических эпидемиях общенационального масштаба, не говоря о весьма тревожной динамике с экспонентой буквально в последние годы. В России явное обострение началось всего-то в 2011 году со вторым пиком в 2014 году, со всей посткрымской историей культа победоносности и глобального превосходства. За океаном это уже давно проблема общегосударственного масштаба, и в массовых расстройствах, и в индивидуальных проявлениях, вплоть до требований обследования и импичмента по состоянию психического здоровья. У нас же, несмотря на аналогичные и ничуть не менее массовые и опасные тренды в идеологии и симптоматике политических помешательств, проблему нарцисса все так же сводят к комичным девиациям отдельных персонажей, например, известных друзей.

Нарциссизм целых эпох, таких как Модерн и постмодерн, и вовсе вне поля зрения, хотя этот масштаб имеет прямое отношение к превращениям возрожденческого титанизма в тоталитарные модели, а затем и в политический постмодернизм с характерными эффектами виртуализации, конструирования гиперреальности, самоцентрации и аутоэротизма. Соответственно, практически не учитывается нарциссическая предрасположенность таких важнейших обитателей мира политики, как идеологии, революции, харизматика, мобилизация, сплочение и пр., не говоря о новейших политтехнологиях и изощренном пиаре.

Учитывая все эти разнообразные контексты, кажется тем более необходимым предварить дальнейшее изложение своего рода компактной пропедевтикой – обзором принципов подхода с пояснением моментов, вызывающих наибольшие сомнения. Начинать приходится с происхождения образа и самого имени. Здесь и в самом деле все не так просто – и с Нарциссом из легенды, и с нарциссизмом в психопатологии, тем более в политике. Миф нуждается в дополнительном анализе, но и сам анализ нуждается в зачистке от мифов, которыми он обрастает в обыденных версиях. Миф сложен и именно в этом так продуктивен в толкованиях, расширениях и переносах. Он один из самых чувственных, но и нагруженных сложной символикой и смыслами, достойными рационализации. В свою очередь и теория нарциссизма, в том числе в политике, куда более утонченна, продвинута и строга, чем кажется при первом знакомстве с именем концепции.

Дважды герой: структура мифа и патологии

Проблема имен, подобных Нарциссу, в том, что все о них уже слышали – понемногу и что-нибудь. Как-то я не поверил эксперту в области авангарда, написавшему, что в России плохо знают Лисицкого. Первый же испытуемый из образованных заявил: «Конечно же знаю. Висит в Третьяковке, рядом с Боровиковским».

Миф о Нарциссе общеизвестен, но в редуцированной версии: импозантный юноша влюбился в себя, отчего и умер, превратившись в цветок. Близки к голой схеме практически все энциклопедические и словарные статьи, начиная с Брокгауза и Ефрона^[2]. Образец лапидарности: «Употр. как символ самовлюбленного человека» почти отражает общий уровень экзегетики мифа^[3].

Одна из интерпретаций мифологемы нарциссизма имеет отношение к самому эволюционно более раннему беотийскому мифу о Нарциссе. Паскаль Киньяр в своей книге «Секс и страх» так излагает самый ранний из трех известных Беотийский миф о Нарциссе: «Нарцисс был юношей, любившим охотиться на Геликоне. Другой молодой охотник, Амений, питал к нему безумную любовь. Но Нарцисс относился к нему с отвращением и отталкивал его от себя; Амений был ему настолько противен, что однажды он послал ему в подарок меч. Получив оружие, Амений схватил его, выбежал из дома, ринулся к дверям Нарцисса и там убил себя, взывая, во имя своей крови, брызнувшей на каменный порог, к мщению богов. Через несколько дней после самоубийства Амения Нарцисс отправился охотиться на Геликон. Там он почувствовал жажду и решил напиться из источника. Его взгляд остановился на отражении взгляда, и, увидев его, он покончил с собой»^[4].

По версии Павсания, Нарцисс любил свою сестру-близнеца, умершую подростком, что мешало ему любить других. Однажды, увидев себя в ручье, он решил, что видит сестру, и с тех пор искал «свои» отражения в поисках образа, утешавшего его в горе^[5].

Античный миф в изложении Овидия много сложнее бытовых версий, он красив и страшен. Пророчество: познает старость, «коль сам он себя не увидит», – по сути, было недвусмысленным предсказанием скорой смерти. Однако:

 
Долго казалось пустым прорицанье; его разъяснила
Отрока гибель и род его смерти и новшество страсти.
 

Симптоматика НРЛ поначалу проступает не столько в аутоэротизме, сколько в фиксированном на себе целомудрии:

 
Юноши часто его и девушки часто желали.
Гордость большая была, однако, под внешностью нежной, —
Юноши вовсе его не касались и девушки вовсе.
 

Общий предрассудок: Нарцисс наказан Афродитой за то, что отверг сам дар любви. В других толкованиях это месть богов за грубый отказ безнадежно влюбившейся в него нимфе Эхо. «Отвергнув любовь нимфы Эхо, Нарцисс был наказан Афродитой: влюбился в собственное отражение в воде и умер от неразделенной страсти» – эта формула практически дословно кочует из словарей в энциклопедии и обратно; она повторяется в БСЭ, цитируемой почти всеми, включая Большую биологическую энциклопедию. Месть за отвергнутую нимфу присутствует даже в «Справочнике по Древней Греции, Риму и мифологии»: «Нимфа Эхо в конце концов умерла от неразделенной любви… Тогда в наказание Немесида заставила его влюбиться в собственное отражение.». Такое впечатление, что и Эхо, и дар любви в целом подставлены здесь целомудренным ликбезом, чтобы не описывать толпы отвергнутых, включая множество вполне половозрелых древнегреческих мужчин. Однако, как мы увидим ниже, это резко меняет политический смысл всего сюжета – в равной мере и преступления, и наказания.

Что касается Эхо, девушка тоже со странностями: она лишена дара собственной речи и может лишь повторять отзвуком чужие слова. «То была месть Юноны». Ранее болтливая Эхо отвлекала официальную жену Юпитера, пока тот пребывал в горах с другими нимфами. Узнав об этом, разъяренная Сатурния придумывает адское наказание:

 
Звонкая нимфа, – она на слова не могла не ответить,
Но не умела начать, – отраженно звучащая Эхо.
 

Нимфа зовет Нарцисса, но в ее призыве он слышит лишь себя: акустика удваивает зеркальную деформацию психики. Но и нормального человека в этой ситуации можно было бы понять. Более того, Нарцисс так жесток отнюдь не только с Эхо:

 
Нимф, насмехаясь, отверг, как раньше мужей домоганья.
 

(Практически во всех словарных и энциклопедических статьях говорится только о притязаниях женщин, хотя сам миф в этом плане как минимум равносторонний.)

В беотийской версии присутствует кошмарная история с Амением, более других опротивевшим Нарциссу назойливостью. Добрый юноша послал Амению меч с намеком (или даже вызовом) покончить собой в подтверждение непреодолимости страсти. «Получив оружие, Амений схватил его, выбежал из дома, ринулся к дверям Нарцисса и там убил себя, взывая, во имя своей крови, брызнувшей на каменный порог, к мщению богов»^[6]. Аминь.

В «Метаморфозах» Овидия отвергнутые Нарциссом возносят богам коллективную жалобу. Вопреки обычному мнению, кару в виде неутолимой страсти к себе придумала для Нарцисса не Афродита и даже не сама Немезида, хотя и была символом возмездия крылатая богиня, каравшая за нарушение общественных и нравственных правил:

 
Каждый, отринутый им, к небесам протягивал руки:
«Пусть же полюбит он сам, но владеть да не сможет любимым!»
Молвили все, – и вняла справедливым Рамнузия^[7] просьбам.
 

Яркий пример и собирательный образ удивительно стройной социальной гармонии Античности: самоорганизации и коллективного творчества масс, полисной демократии, внимания власти к петициям граждан практически в духе Change. org., то есть в виртуальном пространстве общения всех с добрыми богами.