Скромно, уютно, чистенько, без вкуса… Я бы даже сказал, как-то по-советски, то есть, здесь явно живут точно также, как и в семидесятые-восьмидесятые. Квартира или врача, или учителя, или заводского бухгалтера. Одно из трех. Наверняка в этой комнате меняются только вещи, но не их расположение, как и жизнь обитающих здесь людей.

Я явно почувствовал что-то важное… Осталось только осознать, уловив ощущения, ЧТО ЭТО. Работа началась!

Я закрыл глаза и попытался расслабиться, откинувшись на спинку мягкого кресла. Посидев так несколько секунд, улавливая каждое чувство, рождающееся внутри, я понял, что все дело в воздухе, что именно с ним что-то не так. Он казался давящим и плотным, будто в него вплетены невидимыми нитями частицы железной тяжести. Вот именно! Тяжести… Воздух вокруг меня ощущался настолько тяжелым в своей неподвижности, что казалось, будто меня, как неудачливую бабочку, заперли в маленькую банку на потеху жестоким детям, заключив вместе со мной тесный воздух. И это несмотря на то, что балконная дверь была открыта настежь. Но казалось, что метавшийся за окном в приступе ярости теплый ветер не мог пробраться в эту комнату, не мог пробиться сквозь тяжесть растворенного в воздухе железа. И, наверное, именно из-за этого комната, впрочем, как квартира в целом, замерла в неподвижности, наплевав на само время.

Именно так. Сейчас я – мотылек в душной банке без доступа воздуха…

Когда я открыл глаза и бросил взгляд в сторону открытой балконной двери, пышно-белесые облака, маленькими стайками рассекающие небесный монолит, показались мне настоящими преступниками, смеющими нарушать столь идеальную неподвижность… Неподвижность времени и самой жизни, какую я не встречал никогда и нигде.

– А вот и Ваш кофеек, – бодро сказала Александра Васильевна, аккуратно ступая, чтобы не расплескать черную густую жижу, по мягкому ковру.

– Ху-у-ух… – вырвалось у меня из легких застоявшееся облегчение.

Александра Васильевна прошла к столику, поставив на него чашку и блюдце с бутербродами, печеньем и мармеладом.

– Леша, угощайся, – она села на диван, расположившись почти напротив меня.

Я кивнул в знак готовности принять угощение и скромно взял первую попавшуюся печенюшку.

Пока я жевал, женщина молча смотрела в окно. Мне даже показалось, что она глядит на облака и думает о том же, о чем и я минуту назад – о застывшем времени… Тяжести воздуха… И страхе, что все это окажется сильнее инстинкта движения…

Образовавшаяся тишина гипнотизировала, заставляя в нее вслушиваться. Я поймал себя на том, что полностью перестал двигаться, замерев с кофейной чашкой в одной руке и надкусанным бутербродом в другой.

Пустое беззвучие… Такое может образоваться только в абсолютном одиночестве. Причем это одиночество должно существовать очень долгое время. Оно должно было жить здесь бесконечно долго, пропитав собой стены, мебель, предметы… И даже людей.

Атмосфера стала еще тяжелей, словно кто-то незаметно подсыпал, как корм рыбкам в аквариум, частицы тяжести.

Я посмотрел на даму, сидящую напротив. Она все так же смотрела в окно. Но, казалось, это только физически она была здесь. Словно кто-то поставил сумку у входной двери, предварительно забрав из нее все содержимое, и ушел, оставив ее – опустошенную, пока она кому-нибудь не понадобится и ее вновь не наполнят.

Я почувствовал, что женщина, уставившаяся невидящими блекло-серыми глазами в ярко-голубое небо, абсолютно пуста. Как говорится, на мели на все сто. Как сумка. Из нее забрали все – кошелек, ключи, пакет молока и буханку хлеба. И даже зачем-то вытряхнули со дна шелуху от семечек и старые талончики на проезд в троллейбусе… Все забрали. Полная пустота. Осталась только оболочка из потрепанной красной ткани.

Я поставил полупустую чашку на стол, закинув в рот остатки бутерброда. Непроизвольно, а, может, и намеренно, я громко стукнул чашкой о поверхность стола. Александра Васильевна даже не шелохнулась, словно бы и не услышала резкий звук. Словно бы он и не дошел до нее, увязнув на полпути в густом, как желе, воздухе.

Тяжелый дух… Замершее время… Тишь, рожденная годами одиночества… Опустошенность… Все это слилось воедино и ожило в моих мыслях. Я явственно представил, а, точнее, увидел, как окружающее слипается, смешиваясь водоворотом, и принимает облик… Чего-то… Чего-то с длинными руками-щупальцами. Оно тянет свои слизкие конечности, пытаясь обездвижить добычу, а затем подтащить к себе, чтобы, опутав тело, проникнуть в жизнь и изуродовать ее, заразив воздух непереносимой легкими тяжестью… Умертвив рвущееся вперед время… Наказав сжигающими душу одиночеством и тишиной…

Это эфемерное существо жило здесь уже многие годы, жило в пустой оболочке – сидящей напротив меня женщине.

– Александра Васильевна-а-а… Александра! – позвал я ее. Она почти незаметно дернулась, на секунду крепко сжала веки, будто выходя из транса, и лишь только затем перевела взгляд на меня.

– Да, Леша? Извини, я задумалась, – смущенно улыбнулась она.

– Скажите, а Вы одна живете? – спросил я ее, хотя ответ уже знал.

Прежде, чем что-либо сказать, она правой рукой заправила за ухо прядь выбившихся волос, а затем потерла мочку этого самого уха, в котором не оказалось сережки. Делала она все это так легко и естественно, что стало очевидно – все только что проделанные, но, в принципе, совершенно лишние движения являются частью ее способа думать, подбирая нужные слова. Полезная привычка, незаметно выкрадывающая пару лишних секунд перед ответом.

Мне даже показалось, что сейчас прозвучит длинный, витиеватый и вконец запутывающий монолог. Но, вопреки моим ожиданиям, Александра Васильевна ответила коротко и очень информативно: «Уже много лет…»

Это означало, что чувства меня в который раз не подвели. Я вообще привык доверять им на все сто. А как иначе? Ведь чувства – это мой главный инструмент в работе. Когда имеешь дело с такой шатко-непонятной субстанцией, как «внутренний человек», все имеет значение в тебе самом. Так или иначе, все, что происходит между мной и клиентом, протекает через «внутреннего меня». Это значит, что я должен слышать даже самые незаметные колебания, происходящие внутри. В конце концов, я, как четко отточенный инструмент хирурга, утонченно надрезаю маски людей, высвобождаю их сущность, превращая все это в образы…

Образы… Я вдруг опять представил эти простирающиеся в поисках живой души по всей комнате щупальца. Бр-р-р… Фу! Аж не по себе стало.

– Видишь ли, Леша… Я уже много лет живу одна. Очень давно, чтобы об этом вспоминать. Для меня это так же само собой разумеющееся, как для тебя жить бок обок с любимым человеком, – и она указала на мою правую руку, на безымянном пальце которой сверкало простенькое золотое кольцо.

– Ах, Вы об этом, – сам не знаю почему, смутившись, проговорил я, – если честно, то вы, Александра, подобрали не очень удачное сравнение. Потому что для меня «жить бок обок с любимым человеком» не само собой разумеющееся.

Я автоматически взял левой рукой кольцо и покрутил его вокруг пальца, повинуюсь недавно появившейся у меня привычке.

– Я всего лишь месяц как «живу бок обок» и только-только привыкаю к совместным мыслям и быту.

– Да уж… Действительно, неудачное сравнение, – сказала Александра Васильевна. – Но, надеюсь, Вы поняли, что я хотела сказать?

Я лишь кивнул, предоставляя ей возможность продолжить рассказ.

– Мужа, как такового, у меня никогда не было. Мы прожили вместе всего несколько месяцев, после чего он просто исчез. Просто для него, но тяжело для меня. Не знаю, убежал ли он от своей сложной жизни, от больших долгов или от беременной меня. Я считаю, что он спасал свою жизнь. Так мне было легче примириться с его поступком…

Александра Васильевна замолчала на полминуты, а я лишь мог ждать.

– Сына звали так же, как и вас – Леша. Я его всегда называла Алешенькой. Так, мне казалось, ему больше шло. Его чрезвычайная чувствительность и оптимизм заражали нежностью всех окружающих. Поэтому Алешкой-Лешенькой он был для всех: соседей, друзей, учителей…

Еще с минуту молчания, будто моя собеседница ждала, пока наполнится сосуд воспоминаний, чтобы его можно было, опрокинув, превратить в слова. Напротив сидела женщина, смотрящая глубоко внутрь себя, как в пустой бездонный колодец.

– Впервые тишина поселилась в этой квартире за три дня до его девятого дня рождения… – глотая боль, но все же спокойно, продолжала она рассказывать.

«… И живет здесь на пару с одиночеством до сих пор», – хотелось мне добавить, чего я, конечно же, не стал делать.

– Честно говоря, Леша, я попросила тебя приехать совсем не поэтому, – явно искусственно, с принуждением, улыбнулась она. – Моя жизнь была достаточно тяжела. И боли в ней тоже хватало, чтобы можно было позволить себе стать сумасшедшей. Но, как надеюсь, ты уже успел заметить, я самая обычная старушка, со свойственной для людей моего возраста ностальгической сентиментальностью.

Говоря все это, Александра Васильевна делала явно заметные ударения на словах о своем возрасте. Слово «старушка» она произнесла так, что мне тут же захотелось убедить ее в обратном.

– Не прибедняйтесь, Александра. О какой «старушке» вообще идет речь?! Большего наговаривания на себя я не слыхал за всю свою жизнь.

Александра Васильевна довольно улыбнулась, видимо получив именно то, на что так не умело напрашивалась. Дальше тему подхалимажа мне продолжать не хотелось, и я решил сразу перейти к делу.

– Итак, для чего же Вы все-таки попросили меня прийти? Сгораю от любопытства…

Александра Васильевна кивнула, как бы подобралась всем телом, и сделала серьезное лицо, как и полагается при разговорах на серьезные темы.

Если честно, то я совершенно не лгал о своем любопытстве к проблеме, побудившую эту «самую обычную старушку» обратиться за помощью к психологу. В моей практике консультации с подобными клиентами достаточно редки. А если быть еще точнее, то вообще «из ряда вон». Женщине между пятьюдесятью пятью и шестьюдесятью, да еще и одинокой, я пытаюсь помочь впервые. И дело совсем не в том, что она мне в матери годится. Нет. Я уже давно для себя решил, что младше – не значит глупее. Ведь неважно, сколько человек прожил на земле, а важно, как он это делал. Люди могут быть несчастны, как в тридцать один, так и в шестьдесят. То же самое относится и к успеху. Если ко мне успех пришел к тридцати с небольшим, то я им могу поделиться как с подростком, так и со стариком. Все равно.

Так почему же в этом возрасте редко кто обращается к специалистам-мозгоправам? Наверное, потому, что у ее ровесниц кризис среднего возраста давно прошел, с выходом на пенсию смирились, осталась после всего этого только философия «доживальца» – «жизнь уже прошла, осталось только дожидаться смерти, зачем мне психолог». Аминь!

А тут на тебе – никакого человека, ради которого Александре Васильевне стоило бы жить, нет и это ее совсем не беспокоит. А есть какая-то другая загадочная причина, требующая моего вмешательства. Разве не любопытно?!

– Я не могу справлять нужду, если в туалете двери закрыты… – на полном серьезе, с чрезвычайно сосредоточенным лицом, сказала Александра Васильевна. Было видно, насколько тяжело далось ей это откровение – тело напряглось, словно готовилось принять ответный удар или насмешку.

Не бить, не смеяться я не хотел. Даже, наоборот, меня самого сейчас пни, я б даже ничего не заметил – настолько произнесенные только что слова меня ошарашили своей неожиданностью. Что уж тут говорить, я явно растерялся.

– А-а… Хм-м-м… – только это и смог я выдавить из себя, не зная, что сказать.

Александра Васильевна пристально всмотрелась меня и, чутко уловив мою растерянность, с легкостью выдохнула свое напряжение, поняв, что никто над ней смеяться не собирается.

– Неожиданно я?! Надо было Вас немножко подготовить, – сказала она, виновато улыбнувшись.

– Да уж… Как-то не ожидал, – ответил я ей такой же виноватой улыбкой.

– В общем… Именно по этой причине я решила обратиться к специалисту, то есть к вам, Леша.

– Мне не совсем поня… – начал, было, я, но Александра Васильевна перебила меня, быстро догадавшись, о чем мне хотелось узнать.

– Сейчас поясню. Когда я захожу в туалет, чтобы справить естественную нужду, я не закрываю за собой дверь. Просто потому, что мне хочется, чтобы она была открыта. Вот так, мне приятно сидеть в туалете, когда дверь открыта.

Я нахмурился – таким образом, у меня на лице отображается процесс активного «думанья».

– Поверьте, Леша, за всю свою жизнь я привыкла справляться с проблемами сама. И здесь, соответственно, я попыталась найти какой-то смысл, прежде чем обратиться к Вам.

– Но, как я понял, раз я сижу здесь, Ваши поиски не дали результата… – я потихоньку начал приходить в себя и возвращался к роли, за которую получал деньги.

– Вы совершенно правы, Алексей. Я не нашла информацию, походящую под мой случай, – почему-то Александра Васильевна опять перешла со мной «на Вы», даже не заметив этого.

– Если не секрет, где Вы искали ответ? – поинтересовался я.

– В учебниках психиатрии и психологии неврозов. Мне довелось «перелопатить» целую гору специализированной литературы. Но, увы… Или, наоборот, к счастью, ничего подходящего. Есть, конечно, что-то похожее. Вот, например, клаустрофобия…

– Честно говоря, эта мысль тоже пришла мне в голову, и я как раз собирался задать Вам пару наводящих вопросов.

– Нет-нет, Леша. У меня точно этого заболевания нет, это не оно. Я думала и так, и эдак. Нет! Вам нужно подтверждение? Получите… Во-первых, я спокойно езжу в лифтах и ковыряюсь в своем маленьком, тесном чулане…

Я довольно хмыкнул, одобряя гладкость рассуждений Александры Васильевны, и наслаждаясь ее умением красиво говорить.

– …Во-вторых, – продолжила она линию доказательств, – сидя в туалете с закрытой дверью, я не чувствую ни паники, ни что воздух заканчивается, мне не кажется что стены меня раздавят. Ничего такого у меня нет.

– Тогда в чем же дело? Что же вам мешает сидеть в туалете, закрыв двери!? – недоуменно воскликнул я.

– А черт его знает! – в такт мне пожала плечами Александра Васильевна. – Я понимаю, сидя в туалете, что не получу… М-м-м… Удовольствия от процесса (ради Бога, извините за подробности), пока двери туалета не будут распахнуты. То есть я в самом начале нашего разговора не совсем верно выразилась. Я могу сидеть в туалете с закрытой дверью и вполне удачно выполнять свою туалетную функцию. Однако мне это совсем не по душе. Вот такая идея фикс. Ну, доктор, что Вы на это скажете?

Нет, ну а что я на это могу сказать?!

– Вы кому-нибудь мешаете открытой дверью? – спросил я ее.

– Нет. Как я уже говорила, в этой квартире некому возмущаться моей… М-м-м… странностью, – ответила Александра Васильевна, видимо еще не до конца поняв, к чему я веду.

– Может быть, Вам самой это чем-то мешает?

– Тоже нет… Как говорится «свое не пахнет», – улыбнулась она.

– Так почему же Вы тогда хотите избавиться от этой… Скажем… особенности вашего характера?

Александра Васильевна громко рассмеялась.

– Леша-Леша, ну Вы даете! Никогда не думала назвать это «особенностью моего характера». Уморили Вы меня…

Я, довольный, разделил с Александрой Васильевной ее веселье.

– Даже и не знаю… Почему? По-че-му? Нет, а на самом деле – почему?! Это никому не мешает, в том числе и мне, жизни не угрожает… Почему? Наверное, потому, Леша, что все люди в цивилизованном обществе ходят в туалет, закрывая за собой двери. Вот я и подумала, что у меня какая-то болезнь.

Александра Васильевна опять не удержалась и прыснула счастливым смешком.

Пока я собирался, Александра Васильевна копошилась на кухне.

– Подожди меня, Леша, – крикнула она с кухни, – сейчас вместе пойдем.

Я стоял в коридоре, готовый в любой момент перешагнуть порог, пока Александра Васильевна хлопала дверцей холодильника, гремела посудой, открывала-закрывала кран, шуршала пакетами…

На все про все у нее ушло минут пять. Когда она наконец-таки появилась, в руках у нее был полупрозрачный пакет с какой-то мешаниной мерзко-несъедобного вида.

Я было подумал, что она решила меня чем-то угостить, как часто поступают благодарные клиенты. Но, как видно, ошибся. Ведь содержимое пакета даже с натяжкой нельзя было назвать угощением. Скорее, просто мусором.

– Это угощеньице, – ответила Александра Васильевна на мой немой вопрос, проследив за взглядом. – Но не волнуйтесь, не для вас, Леша… – поспешила она меня утешить, заметив, как я стремительно зеленею.

– …Пойдемте.

Александра Васильевна взяла лежащие «на зеркале» ключи и выключила свет. Я перешагнул в прохладу подъезда и стал ожидать, пока она неумело возилась с дверным замком, пытаясь закрыть его одной рукой (другая была занята увесистым пакетом). Честно говоря, помочь, подержав этот пакет, мне даже не пришло в голову.

Наконец мы стали спускаться. Только лишь очутившись на бетонном полу первого этажа, и вновь увидев железную дверь подъезда, я вспомнил о дороге сюда. И тут же меня поразила догадка, для чего Александре Васильевне пакет и что в нем.

Догадка меня настолько ошарашила, что я даже резко остановился, потеряв всякую способность двигаться. Александра Васильевна, словно бы ничего не заметив, обогнула меня, как декоративный столб, направившись к выходу. Нажав на светящуюся красным кругом кнопку, позволяющую отворить двери, она пропала в блеклых лучах уходящего дня.

Как только женщина скрылась из виду, внутрь подъезда прошмыгнул пухлый мужчина, цветом лица, а, точнее, его бледностью, выдающий недавний испуг. Он быстро просеменил мимо все так же стоящего меня, сверкнув исподлобья злобными глазками и, судя по звукам, торопливо скрылся в лифте.

Постояв еще с пару секунд, я, глубоко вздохнув невкусный подъездный воздух, побрел вслед за Александрой Васильевной.

Как оказалось, на улице был вечер. Не совсем, конечно, вечер, но и днем уличную освещенность назвать было нельзя. Ветер все также шуршал шевелюрами деревьев. Так же, как и полтора часа назад, это был идеальный конец июня – градусов двадцать с копейками.

Ни кошек, ни Александры Васильевны не было видно, хотя смотрел я внимательно. Хотя…

Я спустился с крыльца, одним махом преодолев пять длинных ступеней, и повернул направо, в сторону остановки. Так и есть!

У основания стены, за которой, по идее, располагалась лестница, пронзающая все этажи здания, стояла Александра Васильевна, уперев пустые руки в бока, и довольно улыбалась. Ее влюбленный взгляд был устремлен на кишащую у ног кошачью тьму. Это месиво из хвостатых бестий, грозно чавкающих принесенным «гостинцем», помещалось чуть ли не друг на друге, но при этом никто не дрался, не шипел, не фыркал. Все дружно уплетали снедь, уложенную на длинную доску.

– Разве не прелесть?! – счастливо обратилась ко мне Александра Васильевна.

Я проглотил застрявший в горле ком.

– Э-э… М-м… Честно говоря, меня это немного пугает, – честно признался я ей.

– Что именно? – не совсем поняла меня Александра Васильевна.

– Ну… Все это… Такое количество кошек… То как они дружно-слаженно жуют… Как они до этого мирно сидели, когда я сюда шел…

– А-а-а… Вы про это… – задумчиво протянула Александра Васильевна и подошла поближе. – Вы, Леша, не первый человек, кому это кажется страшноватым. Если по правде, то все соседи меня «мордуют» за это уже который год. Только я все равно продолжаю изо дня в день подкармливать моих маленьких друзей. Будем считать, что это моя отдушина, мое хобби, или так я самовыражаюсь – выбирайте любое из этих объяснений… Только, пожалуйста, не анализируйте…

– Именно этим я и занимался. А что, так видно?

Александра Васильевна кивнула.

– Не надо анализа, Леша. Я сама все прекрасно знаю – что, зачем и почему…

Я смотрел на кошек и, видимо, чуть попривыкнув, уже не воспринимал их столь зловещими. А может, просто разгадал причины их скопища и налет таинственности исчез. И из полчища демонов они превратились в толпу голодных зверюшек. Вполне, кстати, безобидных. Коты как коты.

– Сейчас было бы разумно задать вам, Леша, совершенно неразумный вопрос, на который я и сама знаю ответ.

Я вопросительно посмотрел на Александру Васильевну. Ее взгляд все также был устремлен на подопечных. Она, следя за ними, словно медитировала, как бы находясь в трансе, о чем и говорил ее застывший взгляд.