– Андрей Иваныч, можно к Вам присесть? – вежливо спросил паренёк, одетый в чёрный спортивный костюм. Сейчас он больше походил на воспитанного хулигана.

– Да, конечно, садитесь. Я переложил сумку на другой край, чтобы освободить сидение. Парень присел.

– Меня Алексей зовут… Лёша.

– Очень приятно, – мне совершенно было непонятна цель его появления. – Чем могу быть полезен?

Он замялся, не зная, как начать:

– Я хотел просто с Вами пообщаться.

– Пообщаться?! – удивился я.

– Ну… дело в том, что мой отец, царство ему небесное, рьяно следил за Вашей карьерой. Все журналы скупал с Вашими статьями и очень уважал Ваше мнение. Если бы он узнал, что Вы сейчас в нашем городе, совершенно непонятно, каким образом оказались…

– Из-за вокзала, – пояснил я.

– Что?

– Говорю, я в вашем городе поселился исключительно из-за вокзала.

– А что с вокзалом не так? – он все силился понять меня.

– Наоборот, очень даже так. Не поверишь, но я полстраны объездил, пока не нашел подходящий вокзал.

– Зачем? – недоумевал мой новый знакомый.

– Как зачем?! Чтобы статьи писать, конечно. У меня после развода в душе кое-где брешь образовалась… так сказать, некоторые полки опустели…

– Полки? – уточнил Леша.

– Потом как-нибудь объясню. И вот из-за этой пустоты внутри я не мог работать. И чтобы суметь дальше творить, создавать свои статьи, мне нужно было эти пустоты чем-то заполнить… Временно, само собой. Пока не зарастут. Мне для вдохновения особое место нужно – энергетически активное. У каждого оно своё. У меня это вокзал. Причем именно этот вокзал. Понимаешь?

– Нет…

Я тяжко вздохнул.

– Чтобы понять, ты должен хоть что-нибудь написать.

– Что написать?

– Ай, всё равно… Главное, чтобы с душой, от себя! Письмо, рассказ, историю, воспоминание – что угодно. Это, конечно, если хочешь понять про мой особый вокзал.

– Хочу.

– Тогда напиши что-нибудь и принеси, – предложил я.

– Хорошо. Можно ещё вопрос?

– Конечно.

– Мой отец всегда спросить у Вас хотел… Про Вашу биографию почти ничего не известно. Ему интересно было, каким образом Вы в журналистике оказались? Он говорил, что Ваши статьи ни на чьи не похожи из всей пишущей братии. Папа говорил, что у Вас даже не то чтобы стиль особенный, а, скорее, душа между строками хранится!

Тогда я ему и рассказал о том случае.

– Теперь понял, почему я журналистику выбрал?

– Кажется, да, – кивнул Лёша.

– Ну вот и славно, – зевнул я.

Он замолчал, о чём-то задумавшись, а я не мешал ему размышлять. Может, что полезное для себя надумает.

– Вы это… мне в прошлый раз сказали написать что-нибудь, если хочу про вдохновение понять, – он полез в карман, достав оттуда сложенный вчетверо листок. Вот!

Леша протянул мне своё сочинение, совсем по-детски, словно в школе учителю на проверку. Я взял его листы и положил их на соседнее сидение, рядом с сумкой.

– Вы не будете читать? – недоумённо спросил Лёша.

– Нет, зачем?! Мне твой опыт нужен, а не текст. Написав что-то, ты теперь знаешь, как это делается, и сможешь сам больше понять.

Он все ещё смотрел на меня непонимающе. Не знаю, что у него происходило в голове, но внешне это выглядело так, словно каждая мысль даётся ему с большим трудом.

– Когда писал, что самое сложное было?

– Самое сложное? – повторил он, пытаясь вспомнить. – Самое сложное? Мне вообще эти два листа с огромным трудом дались. Но труднее всего – правильно выразить на бумаге то, что в голове.

– В самую суть! – обрадовался я точности его слов. – Правда, рой мыслей в голове абсолютно отличается от того, что в результате записано?

Он кивнул.

– Основной сложностью, по крайне мере, для меня, всегда оставалась и останется то, как так выразить свои ощущения, чтобы другие поняли тебя правильно?

– И? – поторопил он меня.

– А что «и»?! Смотри по сторонам, ничего не делай, старайся не думать… и ты поймёшь, зачем я прихожу на вокзал.

После этих слов я совершенно привычно приложился головой к холодной стене «под мрамор» и начал смотреть… Лёша, последовав моему примеру, сделал так же.

…Сначала мне скучно. Я сижу, просто глядя перед собой. По привычке моему телу и мозгам хочется себя чем-нибудь занять, увлечься или уснуть, но я подавляю любые желания и выметаю из головы любые мысли. Это тяжело, но я упорно продолжаю просто смотреть перед собой – не оценивать окружающих, не стараться что-то понять или уловить – а именно просто наблюдать. Я – наблюдатель.

Спустя полчаса такого вот бездействия я начинаю ВИДЕТЬ зал ожидания. Место, где удивительно смешаны спокойная леность и неожиданная спешка. В этом месте люди пребывают как бы в пограничном состоянии – им не надо здесь быть «кем-то», здесь единственная задача – ждать, чтобы потом спешить. И весь этот муравейник, то заполненный до предела, то полупустой, – вдруг распадается на составляющие – нет больше единого вокзала. Объявления о прибытии и отправлении, дрожь стен от проползающих мимо титанов, запах мазута, такие разные и одновременно одинаковые люди – все это становится самостоятельной, отдельной сущностью. Они разделяются, отдаляются друг от друга, а между ними – лишь пустота… вот эта пустота и нужна мне. Я закрываю глаза и впитываю её, поглощаю – мое вдохновение на целую неделю. Улавливаю каждый шорох, запах, звук. Я наполняюсь кипящей, сокрытой в движении жизнью, чтобы создать что-то своё, чтобы написать ещё одну историю о настоящем человеческом.

– А почему вокзал именно в нашем городе? – продолжил Лёша свои расспросы, согреваясь тёплым мокаччино из автомата. – Вы сказали, что полстраны объездили в его поисках. Чем вам другие не угодили?

Я отхлебнул из пластикового стаканчика и стал объяснять:

– Хорошее вино любишь?

Лёша хмыкнул:

– Так себе. Я больше по пиву.

– Ты просто хорошего вина не пробовал. Точно бы оценил. Ну да ладно. Ты знаешь, чтобы сделать хорошее вино, нужны определённые климатические условия: воздух, влажность, температура, плюс особый состав почвы? Причём для каждого сорта винограда он должен быть свой.

В определенных условиях и плоды созревают определённые, даже у одного и того же сорта. Вот почему одна бутылка вина стоит десять долларов, а другая – триста десять.

– Ого! – свистнул Лёша. – Ничего себе разница!

– Эта разница в триста зеленых – именно цена места, где созрели плоды.

Леша улыбнулся:

– Кажется, я понял аналогию.

– Вот и славно. На Казанском слишком шумно и грязно, в Самаре мне не нравится внутреннее убранство. А здесь – самое то! Вот почувствуй…

Я замолчал и стал наслаждаться характером местного вокзала – здание тряслось и рычало, вселяя восхищение и страх перед очередным многотонным гигантом, прямо сейчас отправляющимся в дальний путь.

– Нигде больше так здание не поддаётся встряске. Сидишь здесь и чувствуешь поезда всем телом. Сам не знаю, почему я с самого детства люблю поезда и вокзалы.

– Стоит всего здесь часок посидеть – и будешь обеспечен материалом для любой истории на неделю вперед, – делился я опытом с Лёшей, когда мы уже шли к остановке. Как выяснилось, он жил в другом конце города, но садиться нам нужно было вместе. – Представляешь, сколько здесь характеров, образов, эмоций и настроений? Любого из своих героев легко можно наполнить любыми чертами.

– А истории тоже здесь взять можно?

– О чём писать? Сюжет ты имеешь в виду? – уточнил я.

– Да…

– Хм… можно, конечно, здесь. Хотя вокзал – это не совсем подходящее место. Если тебе нужны истории – садись в поезд и двигайся, куда глаза глядят.

– Почему поезд?

– Потому что ближе и надежнее случайного попутчика ты никого не найдешь. Люди открываются, только дай повод. Дорожные байки самые правдивые, настоящие. Судьбы людские под стук колёс и стопку выкладываются на столик, между курицей, вареной картошкой и солью в спичечном коробке. Я, когда раньше истории для статей искал, так и делал – садился в поезд и…

– А сейчас?

– А сейчас мне это уже не надо. Истории сами меня находят.

Как это ни удивительно звучит, но я прославился статьями, в которых напрочь отсутствует моё и чьё бы то ни было мнение. «Как такое возможно?» —спрашиваю я себя до сих пор. В мире журналистики каждый пытается заработать себе побольше авторитета именно ради того, чтобы мнение его среди людей имело свой вес. У нас ведь как – чем весомее человек, тем больше ему за слова платят.

Но я, с самого начала начав писать обзоры, понял, что суждения и выводы мне самому мешают «зрить в корень» и «отделять зерна истины от плевел».

Как-то раз (кажется, тогда я был на втором курсе) я впервые выполнил задание в той самой манере, которой остаюсь верен до сих пор. Просто описал событие, пропустив через себя, и выплеснул на бумагу не в виде общепринятой безжизненной официальщины – «Гражданин Н. в ночь на 12-е августа сего года, в районе Китай-города», – а с чувствами непосредственного свидетеля событий. Хотя, конечно, о криминале я никогда не писал. Людям важны только они сами, что вполне нормально. А свои статьи я всегда пытался писать непредвзято, чтобы каждый смог увидеть себя и самостоятельно выстроить собственное мнение.

А иначе для чего мне нужны все эти «подзарядки» и ощущения, за которыми я охочусь на вокзале? Туда я прихожу уже с готовой историей, о которой собираюсь писать. Иногда с несколькими. На этом этапе я имею общую информацию о происшествии. Если его записать именно в таком виде, то получится та самая безэмоциональная ерунда, в которой не изъясняются, а плюются в казённых учреждениях. Её нужно зарядить жизнью, пропустить через душу. А как я это могу сделать, как могу искренне написать, например, о чужой трагедии, если сам её не пережил? Вокзал и нужен, чтобы соприкоснуться с проявлением человеческого.

В момент, когда время и пространство расщепляется передо мной, я начинаю думать о той истории, которую мне предстоит поведать людям. И происходит удивительная вещь: из огромного хаотичного потока разных ощущений выделяются отдельные составные, которые, соединяясь, позволяют мне стать соучастником этих событий. Это больше всего похоже на разбросанные по полу кусочки мозаики из отдельных голосов, шорохов, запахов, цветов и предметов. Некоторые из них выделяются схожестью форм. В моём воображении они соединяются воедино и получается, например, образ человека. Вот на что это похоже.

Такое вот странное действо помогает мне по-настоящему пережить и прекрасные, и ужасные моменты. Побочных эффектов всегда два. Слёзы – отчего люди обходят стороной мужчину с застывшим взглядом и реками из глаз. Второй минус – это кошмары. Когда по субботам хожу на «зарядку» к поездам, толком выспаться не получается. Зато уже к вечеру понедельника, иногда вторника, очередная статья полностью готова. Очередная и единственная в своем роде.

Ещё толком не отойдя после «видений», я сразу делаю пометки в блокнот. Скажем так: записываю порядок составления мозаики, где какой кусочек должен находиться. Пью кофе. И затем неспешно отправляюсь домой. Впереди ждёт кропотливая работа.

В своей съемной квартире я запасаюсь стопкой идеально белых листов. Беру любимую перьевую ручку, всю облупленную от частого использования. Кладу перед собой блокнот с пометками. Включаю заранее подготовленный трек-лист… И начинается магия…

Мне достаточно лишь перечитать заметки, как всё увиденное в зале ожидания заново оживает, наполняя комнату вокруг меня яркими образами. Даже ещё отчетливее, чем прежде, я слышу разговоры людей до и во время происшествия. Вижу эмоции на их лицах. Ощущаю жару солнечных лучей или уколы морозного воздуха. Бывает, что дождь касается моей кожи. Я вижу, как матери пытаются вымолить жизнь своих детей, баюкая их опустевшие тела. Вижу, каким ужасом пронзён плач стариков, вдруг осознавших, что именно они виноваты в воспитании не людей, а чудовищ. Прямо передо мной взрослый мужчина с верёвкой на шее может решать – бороться и постараться победить, или сдаться, навсегда лишив себя покоя…

Сколько человеческих судеб, столько и трагедий и минут счастья проходит сквозь меня! Ведь человек – это не только страдание. Создание новой жизни, преодоление страха, достижение мечты, наслаждение спокойствием – всё это тоже часть бытия.

Я пишу без устали и пищи, не позволяя себе отвлекаться. В эти дни я схожу с ума. Выбившись из сил, я засыпаю измождённым, изъеденным кошмарами. Просыпаюсь, чтобы вновь взяться за ручку на долгие часы, пролетающие секундами. И так – пока не иссякну.

Когда поставлена финальная точка, окружённый разбросанными листами бумаги, я падаю замертво на пол, чтобы там же и уснуть. Через какое-то время, проснувшись, я или перебираюсь на кровать, или иду к холодильнику, заталкиваю в себя пищу, запиваю водой, чтобы потом сразу впасть в спячку.

В общей сложности, я сплю от двух до трёх суток, иду в душ, пробегая мимо зеркала с закрытыми глазами. Очень долго отмокаю, затем бреюсь – и потихоньку начинаю походить на себя, сильного, гордого, молодого (в душе).

Удивительно, как я в таком нещадном для тела ритме умудряюсь, мало того, что чувствовать себя, но и выглядеть неплохо. Однако жена всё равно от меня ушла, и теперь я думаю, любому понятно, почему она так поступила.

После составления черновика наступает следующий этап. От двенадцати до двадцати четырех часов у меня уходит на то, чтобы из этого моря записей составить что-то более-менее похожее на осмысленный текст. Сначала я перечитываю черновики и помечаю наиболее ценное. Всё выделенное я переношу на компьютер и формирую основу статьи. И уже заключительный шаг – шлифовка слога.

Вот это уже можно отсылать редактору. Захожу на е-мейл, где вечно толкаются предложения о публикации различных изданий. Всегда выбираю наугад. Буквально ткнув пальцем в монитор ноутбука. Платят везде приблизительно одинаково хорошо. Плюс основной доход от перевода. Любую мою статью переводят сразу после выхода в первом издании. Кажется, её прочитают около шестидесяти стран. В субботу утром я разбираю материал с присланными историями, выбирая ту, что мне больше подходит. Ту, что смогла меня чем-нибудь зацепить.

А ближе к вечеру вновь отправляюсь на вокзал за новой дозой вдохновения.

В нашу очередную, ставшей традиционной, встречу, Лёша попросил показать ему какой-нибудь из моих черновиков.

– Зачем? – удивился я.

Он был в форме – как раз на эту субботу пришлось его дежурство, и вместо обеда он сейчас сидел со мной.

– Мне кажется, должно быть, любопытно почитать Ваши истории в развёрнутом виде?

– В «развёрнутом»? – мне было непонятна его формулировка.

– Ну, до читателя обычно доходит самое основное, то, что Вы изо всего написанного оставляете. Сколько обычно листов Вы исписываете? Десять? Двадцать?

– По-разному бывает, – задумался я, силясь вспомнить. – Но иногда больше полусотни получается.

– Ого! – восхитился Леша. – Это ж целые рассказы! Сколько же там интересного, должно быть! Их, наверное, как отдельные сборники рассказов и повестей издавать можно. Я бы обязательно купил! – уверил он.

– Никогда об этом не думал. Но, если хочешь почитать, подберу для тебя какую-нибудь из записей.

– Очень хочу! Мне на самом деле интересно, на что они в оригинале похожи. Я, как и все Ваши читатели, вижу три-четыре процента из написанного. Ваши истории полны настоящих переживаний, на которые только способен Человек. И на нескольких страницах журнала со статьей хранятся эти самые переживания «высокой плотности». Они сгущены до предела. В каждой строчке – часть жизни. Поэтому, читая их, можно захлёбываться слезами и уже через мгновение смеяться истерическим хохотом… Вы пишете истории несколько дней практически без остановок, а на его чтение в журнале уходит не более пятнадцати минут…

– Что-нибудь подберу… – ещё раз повторил я, как всегда, от похвалы чувствуя себя неуютно.

В тот же вечер, перед тем, как с головой уйти в писательский запой, решил покопаться в архиве черновиков и выбрать пару записей для Лёши. У меня их было не так много – только то, что написал здесь. Не буду же я, переезжая, таскать с собой все эти стопки исписанных листов. Дома, в своём родном городе, я храню записи в специальной комнате, благо места хватает. А в этой квартире всё умещается на двух полках книжного шкафа.

За полгода моего пребывания здесь у меня накопилось двадцать две статьи. Сегодня сяду за двадцать третью.

Все черновики были аккуратно разобраны по папкам. Отобрав девять более-менее подходящих, я решил их просмотреть, предварительно заварив кофе и насыпав в блюдце печенья. Каких-то особых критериев, по которым запись должна подойти для чтения Лёшей, у меня не было. Наверное, мне просто должно захотеться, чтобы он её прочёл. Почему-то для меня было важно, чтобы он оценил работу целиком. Меня заинтересовала его идея с публикацией историй в виде полноценных рассказов. Почему-то до него ни мне самому, ни окружающим меня людям такое в голову не приходило.

До этого мне ни разу не приходилось заниматься ими после завершения работы над статьёй: не возникало надобности. По сути, черновики мне были ни к чему, но выкинуть не разрешала жена. Так и приучила бессмысленно складировать, отяжеляя жизнь дополнительным грузом прошлого.

Макая печенье в кофе и с аппетитом уплетая получившуюся «кашицу», я пробегал глазами по чернильным закорючкам. Мой почерк, аккуратный, ровный в обычной жизни, на этих листах был таким, будто и не я писал вовсе. Потому что, честно говоря, когда до краев наполнен образами, не до красоты – успеть бы всё записать. Но всё было не так плохо, как я думал. Лёша, скорее всего, вполне сможет понять текст. Из минусов – полное несоблюдение знаков препинания, уйма орфографических ошибок, да ещё, вдобавок, у некоторых слов «проглочены» буквы. В спешке я не слежу за тем, КАК пишу, главное – ЧТО… При работе с чернилами главное – обозначить общий смысл. А недочёты… Можно и не замечать. Ну да ладно, я же не думал, что эти записи вообще кто-то будет читать.

Где-то через час работы я остановился на папке с надписью «Тёплые воды любви». Изо всего, чем я располагал, именно эта история в тридцать с лишним страниц показалась наиболее достойной внимания. Облегченно вздохнув, я стал раскладывать на полу чистые листы…

Среда. Около полуночи. Я выхожу из душа, побритый и свежий. В комнате «творческий беспорядок». Ступать приходится аккуратно, чтобы не помять разложенные на полу листы. Почти весь ковер завален только что рожденными записями. Я их никогда не складываю в стопку, потому что на листах часто встречаются пометки и удобнее видеть перед собой сразу все страницы. Начинается этап отсеивания лишнего.

Через какое-то время я вдруг замечаю, что, помимо своей воли, неосознанно обращаю внимание на допущенные в тексте ошибки. К моему удовольствию, запятые, точки и тире стоят там, где им, по моему разумению, и положено находиться. Ни одной буквы в словах не «проглочено». Орфография вполне сносная. Что, не скрою, меня очень обрадовало. Значит, не такой уж я и безграмотный. А то стыдно с моим опытом так писать…

После недолгих раздумий решаю поделиться с Лёшей новой статьей. Уверен, он оценит.

– Андрей Иванович, вы серьёзно?! – не верит он своим глазам. – Это статья, которая вот только-только… ещё свет не видела… и не читал никто?

– Ну почему никто – редактор журнала уже получил образец, – немного смутился я, не готовый к такому восторгу. – Завтра с утра она выйдет в «Роулинг Стоун».

– Здорово! – выдыхает он. – И это тот самый черновик, из которого статья получилась.

Я сдержанно киваю.

– Круто! Вы уверены, что он вам не понадобится ближайшую неделю?

– Уверен. И даже ближайший месяц. Читай спокойно, если конечно, в почерке моём сможешь разобраться.

Лёша аккуратно, словно держит в руках хрупкую драгоценность или древний текст, готовый в любой момент рассыпаться в пыль, открывает папку, начиная бегать взглядом по строкам.

– Всё отчетливо и понятно, – уверяет Лёша и на какое-то время погружается в описанную мной историю. Я сижу тихо рядом, наслаждаясь витающей в стенах вокзала жизнью.