Самчики, а за ними Меджибож

За четыре часа неутомительной, как ни странно, дороги с неспешными остановками в Житомире, Чуднове и Любаре Максим вспомнил о знаменитом украинском имении все.

Триста лет тому назад на левом берегу реки Случь у села Замчики, название которого не требовало перевода, знатный польский шляхтич Ян Хоецкий основал поместье, ставшее при его внуке родовым гнездом большой мазовецкой фамилии.

Знаменитый архитектор варшавского Бельведера Якуб Кубицкий построил элегантный и в то же время уютный дворец с колоннадой и портиками. Ампирное здание классического стиля, со старинным китайским домиком и ледником с потайным подвалами, дошло до XXI века в целостности и сохранности.

Известный ирландский мастер паркового искусства Джон Маклер в начале XIX столетия устроил вокруг господарского дома изящный английский пейзажный парк с экзотическими деревьями. Маклер сумел на двадцати гектарах так выстроить гроты, беседки, аллеи и дорожки со скульптурами и огромную галерею, что его творение неизменно вызывало у посетителей поместья только восторженные эмоции. Особенно великолепной была длинная аллея из высоких американских лип, оформленная в виде классического готического костела, в соответствии со старинной легендой исполнявшая искренне загаданные желания.

В начале XX века у самого входа в Самчики, потерявшие в своем имени букву «з», был организован небольшой парадный французский парк с цветниками и фонтанами.

Обнесенный ажурной оградой дворец с парками составлял единое гармоничное целое, внутри которого на человека мягко обрушивались покой и умиротворение, которым во все века не было цены.

Более столетия великолепный дворцово-парковый ансамбль являлся культурным центром всей округи, в котором для богатых, бедных и всех желающих работали и играли реальное училище, библиотека, симфонический оркестр и музыкально-драматический театр, постоянно устраивались фольклорные праздники и фестивали.

После ухода с исторической сцены основателей Самчиков Хоецких-Чечелей имение принадлежало известному московскому историку Угринову, а затем промышленнику и меценату Шестакову. Чудесный дворец и парк посещали многие известные деятели российской, украинской и польской культуры. В Самчиках знаменитый адвокат Кони готовил свои эффектные речи, а выдающийся филолог Ушаков писал «Словарь русского языка».

В советское время в великолепном дворце устроили коммунальные квартиры, а затем, слава богу, клуб и библиотеку. В 1960 году Самчики были объявлены архитектурным наследием и были взяты под охрану государства, а в 1997 году Украина объявила их национальным достоянием и заповедником. Дворец и часть парков были реставрированы и обрели былое великолепие.

Максим во время написания книги о замках Украины объехал их все, а в понравившихся ему Самчиках был дважды. Он поражался быстрым переменам к лучшему, которые производила в национальном достоянии преданная своему делу династия потомственных хмельницких музейщиков, но успел только поверхностно осмотреть возрождавшееся на глазах великолепие.

Историк знал, что еще с восстания Костюшко в конце XVIII века, в котором участвовали Хоецкие и Чечели, в имении было два подземных хода. В один, реставрированный, ведший из подземелий дворца в лес, экскурсантов пускали, но во второй, прорытый из старинного ледника к Случи, доступа посетителям не было.

В свой февральский приезд Максим надеялся не только осмотреть архив и библиотеку имения, особенно книгу киевского школяра, но и побывать в обеих подземных галереях. Он давно не боялся ходить по темным как южная ночь подземельям. Как говорил Богдан Великий, смерть найдет виновного и за тысячей замков, а дорогу смелым всегда освещают молнии.

Не доехав десяти километров до Староконстантинова, автобус притормозил у симпатичной остановки с шатровым верхом, на которой большими буквами было написано название местечка – Самчики. Максим спустился по неудобным ступенькам своего ржавого курятника, хотевшего быть транспортным средством, закинул привычную черную сумку через плечо и оставшиеся пятьсот метров до знаменитого имения прошел пешком.

У входа в красивые ворота входившую в них группу школьников чуть не таранила непрерывно сигналившая замацанная иномарка. Растерянные дети жались к своему учителю, который в реве клаксона пытался остановить наезжавшее на них рыло, которое с победным рыком проехало прямо сквозь разлетевшуюся как кегли по сторонам беззащитную группу.

Максим вспомнил прошлогодний рассказ главной хранительницы Самчиков о том, что просвещенные владельцы имения с давних времен давали местным жителям проходить через парки в недалекие Кисели, где на Случи была отличная рыбалка. Многие, особенно дети, сворачивали с вытоптанной парковой дороги в начальное училище и дворцовую библиотеку. В Самчиках неграмотными были только те, кто этого очень хотел. В советское время, когда имение было объявлено памятником архитектуры, новую дорогу на Случь и далее в Кисели провели вокруг парка. Она стала длиннее старой на триста метров, но некоторые местные кугуты, готовые удавиться за гривну, специально ломились через национальное достояние, самоутверждаясь таким способом на этой благословенной земле для всех.

Максим хорошо знал, кто и как рулит некоторыми маленькими селами и местечками, и видел, что эти существа на двух ногах аж пхнутся зи шкиры за наживой и мотлохом, жадно хватая все что шевелится клацающими зубами. Унять их было можно только всей сельской громадой, которой еще не было и в помине, а взывать к совести ворюг, окруженных босвой, босотой, злодиями, шахраями и волоцюгами, означало тут же оказаться в местном околотке, чтобы в лучшем случае быть обобранным до нитки.

Максим вспомнил улицу Богдана Хмельницкого в Киеве, на широких тротуарах которой давно не было места пешеходам, так как они были сплошь заставлены хамскими автомобилями, хозяева которых вели себя в полном соответствии с украинско-русской народной пословицей: «На людях Илля, а вдома свыня, бо посади свинью за стол, она и ноги на стол». Дело хозяйское, что кугутам нравится, тем они и давятся, авжеж, отож и оцеж.

Максим вспомнил слова Богдана Великого о том, що бачили очи, що купували, не повылазили, и перестал думать о плохом, чтобы не расстраиваться перед серьезной работой.

Историк купил экскурсионный билет и не спеша прогулялся по обоим паркам, ожидая, пока хранительница проведет экскурсию, и надолго остановился в Готической липовой аллее, из которой никак не хотелось выходить. Оба фасада дворца с колоннами и львами были по-прежнему хороши, на аккуратной лужайке перед дворцом собирался бить фонтан с ласковыми струями, прилетевшие на тепло птицы щебетали среди ухоженных, но пока еще черных цветников без умолку, а с высокого фронтона скульптурные барельефы в элегантных тогах вежливо протягивали входящим каменные груши. Казалось, именно так как эти удивительные Самчики выглядел райский сад Адама и Евы.

Максим не спеша поднялся по девяти широким ступеням парадного входа и прошелся по Голубому залу, Римской и Красной комнатам. Оказавшись в Японском кабинете с огромным окном от пола до потолка, он представил, как полтора века назад здесь играла польская скрипачка и профессор Петербургской консерватории София Познанская. Представление получилось очень красивым.

К дворцу шла закончившая экскурсию главная хранительница Самчиков, и Максим поспешил ей навстречу. У львов с человеческими глазами он поздоровался со Светланой Григорьевной и с удовольствием передал знатоку своего дела сделанные в Москве копии воспоминаний знаменитого филолога Дмитрия Ушакова о его работе в Самчиках над «Словарем русского языка». Историк рассказал наследственной музейщице о том, что сообщил ей Андрей Доля, ее непосредственный начальник, о хранившейся в дворцовом музейном фонде рукописи киевского школяра и своего возможного предка. Молодая хранительница внимательно выслушала Максима, уточнила его фамилию и тут же уверенно сказала, что рукопись подписана так же – Дружченко.

Когда Максим услышал эти слова хранительницы Светланы, у него непроизвольно задрожали локти.

Московский историк написал заявление и заполнил анкету на право доступа к архиву, получил разрешение на копирование рукописи из фондов филиала Хмельницкого краеведческого музея, взял в бухгалтерии счет, оплатил его в местном отделении Ощадбанка и вернулся во дворец. В маленьком читальном зальчике на четырех исследователей он получил, наконец, в руки дело № 314, опись 2, фонд 1287 ГХКМ.

Максим развязал с трех сторон тесемки тоненькой папки с множеством чернильных штампов и медленно раскрыл дело. Внутри лежали двенадцать больших, слегка пожелтевших и покоробленных листов, покрытых довольно выцветшим почерком. На титульном листе опытный глаз архивиста сразу же наткнулся на фамилию автора – Олекса Дружченко.

Историк опустил дело, попытался успокоиться, но у него ничего не вышло. Автором рукописи действительно был его предок, школяр и кавалерист, отличившийся в русско-турецкой войне 1768–1774 годов, привезший домой жену-турчанку и из вахмистров дослужившийся до секунд-майора.

Рукописи действительно не горят. Через двести пятьдесят лет после написания бумаги предка читал именно тот его потомок, для которого они и были написаны. Максим еще не знал, что его ждет, но почему-то был абсолютно уверен, что держит в своих руках ту самую тайну, разгадать которую стремился последние пятнадцать лет.

Тайну архива и золота Богдана Хмельницкого.

Максим не стал сразу читать рукопись, как бы ему этого ни хотелось. Словно боясь, что заветная папка вдруг растворится в воздухе, он передал ее на сканирование, которое было сделано при нем в течение получаса вместе с распечаткой, сфотографировал листы на смартфон, скопировал сканы на две всегда бывшие при нем флешкарты и только после этого успокоился.

Максим вернулся с папкой за свой стол и опять раскрыл дело номер 314, от которого теперь его не смог бы оторвать никто на свете. Он легко читал не только тексты петровского XVIII, но даже и намного более ранние рукописи XVII столетия, сразу же переводя в голове архаичные, очень перегруженные словами-паразитами и деепричастными оборотами предложения на современный язык XXI века.

Едва он потрогал руками первый лист с сильно истрепанными краями, длинный заголовок на котором содержал множество дореволюционных «ятей» и «еров», как все вдруг мгновенно исчезло, словно и не было никогда, и Максим медленно и неотвратимо стал проваливаться в далекое прошлое.

На первых восьми листах Олекса сложным для человека XXI века языком с обилием устаревших слов, включая «понеже», «оный», «дабы», «токмо», «лепо» и «особливо», описывал шесть приездов в Меджибож и четыре визита в Збараж Богдана Хмельницкого, о пяти из которых Максим никогда не слышал. Оказалось, что в период Украинской революции XVII века в этих замке и крепости находились резиденция и база Тайной стражи гетмана, в которой служили лучшие казаки гвардейского Чигиринского полка и запорожские пластуны-разведчики.

У прочитавшего эти строки Максима опять, как во время разговора с Долей, екнуло в груди – его казацкие предки, о чем он знал абсолютно точно по реестру войска Запорожского 1648 года, служили именно в Чигиринском полку. О Тайной страже гетмана историк знал все и посвятил ей много страниц в своей книге «Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады».

Взяв в руки девятый, совсем желтый от времени лист, Максим едва поверил своим глазам. Олекса, правда, весьма глухо и иносказательно, писал об архиве и казне гетмана, упоминая о клейнодах гетмана Украины. Четверть тысячелетия назад предка волновали те же вопросы, что и его далекого потомка, и это было потрясающе! Олекса, как и Максим, был убежден, что архив Богдана Великого не погиб при взрыве Чигирина во время тяжелейшей турецкой осады 1678 года и в свирепом пожаре Киево-Печерской Лавры 1706 года, где хранились документы всего войска Запорожского, как в XVII столетии называлась созданная Хмельницким великолепная украинская казацкая армия.

Олекса писал, что при разборе библиотеки и бумаг владельцев Самчиков, магнатов Хоецких и Чечелей, он обнаружил попавшее туда неведомыми путями письмо знаменитого командира Тайной стражи Максима Гевлича своему гетману из Лондона, куда он был послан по чрезвычайно важному делу. На письме, датированном 12 сентября 1656 года, 27 сентября была сделана надпись, в которой Олекса уверенно узнал руку Богдана Великого. Гетман приказывал своим четырнадцати витязям срочно вернуться из Англии на Украину и прибыть в Збаражский замок для выполнения важнейшего государственного задания, подготовив в нем к его приезду «то, о чем было говорено на той раде в Субботове».

Олекса не приводил в своих записках содержание этого письма, которое, конечно, скопировал с разрешения Яна Чечеля, имея, очевидно, для этого веские основания. Он только написал, что гетман в середине октября 1656 года выехал из Меджибожа в Збараж «с полным береженьем, обозом на восемнадцати подводах и всем Чигиринским полком».

Что должны были приготовить к его приезду в Збаражском замке командир Тайной стражи с лучшими воинами? Конечно, тайник для архива и личной казны великого Богдана! Очевидно, Олекса думал так же, как и Максим, и на последнем, двенадцатом незаконченном листе рукописи писал, что после окончания работы в Самчиках поедет в Меджибож, а затем в Збараж, надеясь выяснить, чем закончилась встреча гетмана с его геройскими характерниками, как называли в XVII столетии казаков с необычайными боевыми способностями, самой простой из которых было поймать летевшую в воина стрелу рукой.

Максиму было ясно, что его предок Олекса пытался найти архив, регалии и казну Богдана Великого! Ох, эти Дружченко, упертые до нестямы! Московский историк дочитал бумаги предка до конца, несколько минут сидел недвижимо, а затем вернулся к началу и прочитал их еще раз, медленно и внимательно. Чувствовалось, что в некоторых местах Олекса буквально молча кричит, стараясь донести что-то очень важное для своего будущего неведомого читателя. Что еще было в письме характерника Максима Гевлича и резолюции на нем Богдана Великого? Максим еще долго не завязывал тесемки на архивном деле № 314, словно ожидая от него какой-то важной подсказки.

Короткий февральский день закончился, и за большими дворцовыми окнами было совсем темно. Максим с трудом выпустил из рук заветную папку и сдал дело Светлане Григорьевне, попросив ее, если можно, показать ему второй подземный ход из хозяйственного ледника к Случи. До конца рабочего дня было еще полчаса, они вышли из дворца и прошли пятьдесят метров до хозяйственной постройки начала XVIII столетия, сохранившейся в целости и сохранности. Снег, который в эту зиму завалил все украинские земли по крыши домов, уже сошел, но к вечеру поднялся северный ветер, пронизывающий насквозь, и за две минуты на воздухе историк и хранительница успели продрогнуть.

Светлана привычно открыла огромный замок на очень низкой старинной двери, от которой вели вниз двадцать две крутые ступеньки, включила свет, и Максим вслед за ней спустился в огромный ледяной зал, в котором когда-то хранились всевозможные шляхетные припасы. По выбеленному полу они прошли к небольшой двери у дальней стены, на которой висела табличка со строгой надписью «Посторонним вход запрещен, опасно для жизни». Первый, реставрированный, подземный ход, по которому летом водили экскурсантов, начинался из дворцового подвала под Голубым залом и вел от здания к лесу. Максим дважды прошел по этой стометровой галерее и теперь жаждал своими глазами увидеть второй, более древний подземный коридор к Случи.