Глава третья

– Извините, ребята, – разорвав молчаливый общий круг, поднялся Еремей. – Мне нужно ненадолго выйти.

В семи линиях от ашрама в доме тихо заскулил Ерш:

– Господи, зачем мы это сделали? Зачем? Ведь решили же в своем садоводстве никого не трогать. Теперь мы прокляты. Теперь нас всех сожрет эта тварь.

– Не ссы, Рыбкин, – громко ответил Женя, обходя комнаты. – Это всего лишь собака. Обычная мохнатая скотина. Я эту дворнягу пристрелю и сделаю из шкуры новый коврик.

– Собаки такими не бывают, Кулич. Они не кидаются на людей и не жрут их раз за разом. Это проклятие, это все проклятие! Отдай им эти чертовы деньги, Жень. Прошу тебя, отдай. Мы все здесь сдохнем, Женя! Отдай. Отдай, пусть снимут это свое дерьмовое проклятие!

– Хрен им, а не деньги. Как рассветет, я эту долбаную псину пристрелю, как клопа на стенке. Просто сейчас темно, и не видно, где она бегает.

Вывей уселся на углу, снова завыл. Кулич подскочил к окну, попытался выглянуть, вернулся к Славе, вырвал у него бутылку:

– Другим оставь, и так половину вылакал!

– Надо раны этим полить, – вдруг решил его друг. – Чтобы не загноились.

– Водой сперва сполосни, – грубо ответил Кулич. – Может, тебе еще ванну из шампанского сделать?

Из-за стены снова послышался протяжный вой, а потом весь дом содрогнулся от тяжелого удара – с потолка и люстры даже посыпалась застарелая пыль. Потом снова и снова. Женя едва не поперхнулся водкой, снова схватился за ружье:

– Что за дятел?!

Входная дверь задрожала снова. Первый из проклятых отставил бутылку, взвел курки, подобрался к засову, медленно его отодвинул и, толкнув дверь, выскочил наружу. Двор был пуст. Он повел стволом из стороны в сторону, в ответ послышалось угрожающее рычание от сарая. Кулич сделал два шага на звук, прикусил губу. Вроде бы, и рядом – но явившаяся из ночи псина оказалась на удивление хитра и расторопна. Кто знает, что там у нее на уме? Опасаясь оставлять подельников одних, он отступил обратно в светлую уютную прихожую, запер дверь на засов – и услышал звон разбитого стекла. Бандит ринулся к угловой комнате – а входная дверь тут же содрогнулась от тяжелого удара, словно в нее на всем ходу врезалась машина. Снаружи уже в который раз донесся голодный звериный вой.

– Это собака дверь ломает, Женя?! – заорал Ерш. – Собака, да?! Отдай им деньги, Жека! Отдай, или мы все тут сдохнем до утра! Пусть снимут это чертово проклятие! Пусть снимут!

За входной дверью тихо, утробно зарычали, и она снова содрогнулась от удара.

Варнак опустил чурбак, одолженный по дороге, вытер со лба пот, снова взял в руки и с разбегу врезал им в косяк чуть ниже петель. Изнутри что-то подозрительно щелкнуло, и они с волком торопливо разошлись по разные углы домика, пока пьяные уроды не пальнули картечью сквозь дверь. Там, примерившись, Еремей сбил чурбаком пакетник. Заискрили провода, окна погасли, из дома послышалась ругань вперемешку с мольбами и стонами. Вывей зарычал с той стороны дома. Торопливые шаги подсказали, что бандит с ружьем побежал к волку, и Варнак, вскинув деревяху, с размаху высадил ею ближнюю оконную раму – чтобы смертные не чувствовали себя в безопасности даже за запертыми дверьми. Отбежал в сторону, затаился, дав возможность первому из проклятых выглянуть наружу и ничего не заметить, – в то время как волк угрожающе зарычал с другой стороны. А когда грабитель скрылся обратно в темноту проема, леший поднялся, перебросил чурбак на плечо и зашагал обратно к ашраму. Для увеселения проклятых теперь вполне хватит и его звериной сущности.

– Он здесь! – вдруг заорал Ерш. – Он здесь, я слышу его дыхание!

– Это я, Рыбкин! – ответил Слава. – Хватит голосить, без тебя тошно.

– А если это оборотень? Тогда мы все уже отравлены. Мы тоже станем такими. Будем бегать зверьми и пить кровь.

– Ерш, перестань нести хрень! Какие тут могут быть оборотни? Мы не в кино.

– Ты сам хрень, Женя! – сорвался на крик Ерш. – Тебя не жрали, как мясо! Тебя не грызли! Тебя даже ни разу не кусили. Посмотрим, как ты завоешь, когда настанет твоя очередь?

Вывей обошел дом, зарычал под выбитым окном, поскребся в дверь, издал протяжный вой, снова громко зарычал, кружа вокруг.

– Это обычная собака, Женя, да?! – опять застонал Ерш. – Это она сторожит нас, как курятину? Она входы сюда ищет, Жека! Женя, отдай! Я умоляю тебя, верни им эти деньги, верни. Пусть все закончится! Верни!

– Да она ушла вроде. – Кулич нашарил бутылку, отпил, осторожно выглянул в выбитое окно. Тут же с легким шелестом мелькнула в воздухе тень, звонко лязгнули зубы, всего чуть-чуть не достав до его лица. Проклятый шарахнулся назад, судорожно сглотнул, торопливо запил испуг водкой и перекрестился.

– Ты, Женя, главное не засни, – попросил Слава. – Коли закемаришь, тебя зверюга проклятая сожрет, и нас тоже. Мы, сам видишь, караулить не способны. Только от тебя все зависит. Закроешь глаза – и мы трупы.

– Мы уже трупы, – с подскуливанием отозвался Ерш. – Мы все сдохнем. Она сожрет нас всех. Всех. Господи, за что?!

– Проклятье! – Кулич пошуршал ладонью по столу, потом отошел к шкафчику, нашел часы, вынес на свет фонаря. – Ёпэрэсэтэ, еще только половина первого! Вся ночь впереди…

– Вот потому она и не торопится, – пояснил Ерш. – У нее времени много. Играется, как котяра с мышами. Жрать будет не торопясь.

– Я отдам! – внезапно заорал в окно первый из проклятых. – Всё, всё, мы сдаемся! Я отдам эти проклятые деньги! Уходи!

Сгребя брошенные на столе купюры, он подступил к двери, отодвинул засов, выглянул, потом медленно, держа наготове ружье, выбрался наружу, пересек двор и вышел на линию.

Вокруг все было тихо до хруста. Лягушки на болотине – и те не перехрюкивались извечной ночной песней; даже комары пропали куда-то все до единого. Ускорив шаг, Кулич дошел до перекрестка, уже смелее повернул к сектантам – его никто не преследовал и не подгонял.

В ашраме только-только наступило некоторое успокоение, последователи учения любви и доброты пили чай, наделав бутербродов с сосисками и кетчупом. Аргумент насчет сои подействовал практически на всех. Поэтому при подходе проклятого, Варнак предпочел тихо выйти в молельный зал – чтобы не случилось новой нервотрепки.

Бандит вежливо стучать так и не научился – опять пихнул входную дверь и вломился в дом, хотя на этот раз и был без маски. Увидев одиноко стоящего Еремея, сунул ему в карман брюк купюры:

– Вот, забирай к чертям свои деньги и снимай проклятие.

– Я же предупреждал, – покачал головой Варнак, – за зло воздается троекратно. Здесь не хватает еще двадцати тысяч.

– Снимай проклятье, я сказал!!! – заорал Кулич и вскинул ружье, уперев дуло ему под подбородок. – Снимай, или башку отстрелю нахрен!

– Ты кое-что забыл, – ухмыльнулся леший и крепко перехватил стволы чуть ниже мушки. – Твое проклятие здесь.

И он указал глазами на дверь, в которую как раз протискивался нахватавший где-то репейников Вывей.

– А-а-а! – Бандит зарычал, пытаясь повернуть ружье, но Варнак держал его крепко.

Волк оскалился и кинулся вперед. Грабитель рванул оружие в последний раз, но повернуть двустволку так и не смог и, бросив, метнулся на веранду. Вывей затормозил, развернулся и не спеша потрусил обратно к двери.

Еремей прошел следом, выпустил волка на улицу, потом сложил ружье пополам, отделил цевье с запором, сунул в задний карман, оставшиеся же бесполезные половинки, подойдя к Куличу, повесил тому на шею:

– На сегодня я сумеречного зверя отзываю. Не хочу ашрам кровью твоею марать. Так что иди. До завтра можешь отдохнуть.

Полуобняв гостя, леший почти дружелюбно проводил его до двери и настойчиво выпихнул в темноту. Вынул цевье, покрутил в руках. После короткого колебания забросил на печь. И только после этого обратил внимание на царящую на кухне тишину. Все члены секты изумленно следили за его небрежными манипуляциями.

– Вот, вернули, – спохватился он, доставая деньги и разглаживая их. – Боюсь только, остальных двадцати тысяч нам не видать. Ханурики, скорее всего, предпочтут сдернуть на рассвете куда подальше и больше в здешних землях по гроб жизни не покажутся.

– Рома… Ты кто? – шепотом спросил Нирдыш.

– Кто я? – вздохнул Варнак, пожал плечами. – Как тебе объяснить? Я тот, против кого не поможет даже самый лучший персидский амулет. Кстати, чай здесь наливают только носителям чистых помыслов – или повелителю проклятий тоже дадут небольшую чашечку?

– Ты не боишься никаких амулетов, или только персидских? – наивно поинтересовалась Юля.

– Никаких. Я смертный. Такой же, как вы. А амулеты действуют только на вечные создания. На хранителей, лихоманок и еще кое-кого из этого племени.

– Значит, ты умеешь накладывать проклятия? – переспросил Нирдыш. – Ты повелеваешь духами и демонами?

– Не повелеваю, – отрицательно мотнул головой леший. – Скорее, дружу. Если не враждую. Поэтому я не самый лучший из друзей. Рядом со мной очень легко влипнуть в неприятную историю.

– Ты хороший, Рома. – «Конопушка» вынесла ему из кухни большую чашку чая. – Ты ведь не уйдешь, правда? Учительница научит тебя любить и быть добрым. Она умеет. Она самая лучшая.

– Простите, Галина Константиновна, – принял от Юли чашку Варнак, – но, боюсь, карма привела меня сюда вовсе не затем, о чем мы подумали сначала. Это была мировая гармония в действии. Испытание случилось именно тогда, когда имелось средство его преодолеть. Увы.

– Ты рано опускаешь руки, брат мой, – ответила старшая, затиснутая в самую глубину кухни, к черному окну с отблесками лампы. – Если ты был нужен нам для спасения, то, может статься, и мы тоже нужны тебе? Нужны для спасения твоей души. Ничего не случается просто так. Если к нам пришел именно ты, а не обычный участковый, – значит, это нужно и тебе.

– Боюсь, вы ошибаетесь, Галина Константиновна, – покачал головой Еремей. – Я уже получил свой урок.

– Почему-то все и всегда считают, что я ошибаюсь, – поморщилась старшая. – Так я никогда не получу своего просветления. Расскажи хотя бы ты, в чем мое заблуждение?

– У вас слишком хорошо. Любовь, добро, совершенство. Ваш ашрам напоминает прекрасную цветочную клумбу, распустившуюся под весенним солнцем. Беда в том, что в нашем мире слишком много баранов, которые воспринимают цветы и травы исключительно как еду. И чтобы клумба существовала, рядом с нею должен обитать злобный клыкастый волк, сжирающий баранов, которые идут в эти цветы топтаться. Гнусный, подлый и безжалостный зверь с руками по локоть в крови.

– Ты хочешь сказать, что мы имеем возможность быть честными и безгрешными только потому, что кто-то другой принимает наши грехи на себя? – мгновенно поняла его основательница ашрама.

– Я хочу сказать, что согласен на эту ношу. Пусть я буду проклят, но пусть рядом со мною расцветают счастье и красота.

– Ты говоришь ужасные вещи.

– Такова цена гармонии. Кто-то должен ее заплатить.

– Великий учитель был прав, – кивнула старшая. – Добро живет в каждом человеке. И мы должны любить каждого, если только он сам не откажется от нашей любви. Я люблю тебя, повелитель проклятий, и я рада, что ты переступил порог нашего дома.

Галина Константиновна не без труда выбралась из глубины кухонки, подошла к Варнаку, обняла его, поцеловала и удалилась в свою келью. Следом к лешему подскочил Нирдыш:

– Рома, ты научишь меня накладывать проклятья?

– Легко. Иди и запишись в секцию бокса.

– Зачем? – не понял сектант.

– Чего тут непонятного? Чтобы обрести любовь и доброту, нужно посвящать по десять часов в день безделию и созерцательности. Чтобы накладывать проклятия – десять часов в день нужно учиться вкладывать ненависть в каждый удар. Пять-шесть лет медитаций – и ты поднимешься до уровня просветленного уже и в моем черном деле. Ты не видел, Тоша не приходила? Вроде, поздно уже.

– Наверное, и не придет. В общаге осталась. Она там часто ночует. А ты пробовал медитировать во время бокса?

– Пробовал. Три раза. Называется «нокаут», – ответил Варнак и пробрался мимо него в кухню на освободившееся место. Как он понял, выселять его за «черную магию» никто не собирался, а больше его ничто не беспокоило. Хотя без волоокой Маалоктоши было, конечно, скучновато.

– Постой, Рома, – пошел следом Нирдыш. – Ты хочешь сказать, служить злу труднее, чем добру?

– А ты сомневался? Посмотри на Галину Константиновну. Каждый день она собирает вас на медитации, каждый раз она выбирает вам нужные упражнения. Получается, она подчиняет вас своей воле. А значит – совершает насилие. И тем самым творит зло. Когда в ашраме нечего есть, она вынуждает вас работать. И тем самым творит насилие. А насилие – это зло. Именно поэтому, в отличие от вас, она никогда не получит просветления. Она совершает поступки. В этом мире любой созидатель, хочет он того или нет, творит зло. Даже для того, чтобы построить храм, и то нужно расчистить участок, убрать дерн, выкорчевать корни, срубить лес. И за каждый из этих поступков строителя можно обвинить в злобе и жестокости. Не творит зла лишь тот, кто не делает ничего. А ничего не делать, согласись, куда проще, чем строить, воспитывать и даже повелевать.

– Кажется, в нашем ашраме появился новый учитель, – открылась дверь в келью старшей, – который утверждает, что любая жизнь вообще есть Зло.

– А разве вы не говорили то же самое, Галина Константиновна? – возразил Варнак. – Высшая цель духовного развития, указанная вашим богом, есть состояние самадхи. Которое неотличимо от смерти. Вот и выходит: желаешь любви, добра и гармонии – умри. Умри сам и не мешай умирать другим. Исключительно созидательная философия!

– Пусть так. Но тогда скажи, чему учит твоя школа, повелитель проклятий?

– Честности. Невозможно прожить жизнь, не переступая границы добра и зла. Но можно попытаться за свою жизнь сделать этот мир немного лучше.

– Смертное проклятие как путь постижения любви и гармонии? Нужно будет промедитировать над этим интересным постулатом. Я буду познавать силу проклятий, а ты – постигать искусство достижения нирваны. Посмотрим, что у нас получится. Кто знает, может, именно ради встречи с тобой карма и сохранила мне жизнь до этого дня? Пообщаться с темной стороной мирозданья доводится далеко не всякому. Надеюсь, завтра утром не окажется, что ты был всего лишь моим ярким сновидением.