– Если мы вспомним, что горошины – это гребешки световой волны, – улыбнулся Кудряжин, – то сразу станет ясно, что идущий от тебя свет не будет белым и равномерным. Волн окажется то густо, то пусто, будет происходить явление интерференции. Оказалась самая обычная звезда на расстоянии, кратном волне, гребни сложились, буме – вот вам и пульсар. Или цефеида. Или барстер. В реальности же это самые обыкновенные и скромные, ничем не примечательные звезды. А как мы их воспринимаем, зависит только от их ускорения и удаления. И от отвозникающей при этом интерференции. Если звезда ускоряется в нашем направлении, скорость света растет, и нам мерещится рентгеновская звезда. Ускоряется в обратном направлении – спектр становится жутко красным, и звездочка размером с Солнце нам кажется безумным в своей мощи и огромности квазаром. Но на самом деле это всего лишь оптическая иллюзия. Комната кривых зеркал. Звезды во Вселенной тихие и скромные, никуда не разлетаются, ничего не жгут и не подрывают, тихо висят себе на своих спальных местах. Никаких парадоксов нет. Есть банальная волновая интерференция. Но теория относительности и Ватикан запрещают нам признавать возможность сложения скоростей! У них от этого коммерция ухудшается.

– Дима, ты уж определись, – попросил Варнак, – разгоняются у тебя звезды или стоят на месте. А то нестыковочка выходит.

– Ох, уж эти мне зоологи, – покачал головой Кудряжин. – Вспоминаем школу. Ньютон, закон тяготения. Чему равно ускорение свободного падения?

– Девять и восемь десятых, – отчеканил вбитые в детстве цифры Еремей.

– Правильно, – кивнул молодой ученый. – А космонавты на орбите стоят или падают?

– Падают, – вспомнил Варнак. – Просто из-за большой боковой скорости постоянно промахиваются.

– И это правильно. Они ускоряются с ускорением свободного падения и поэтому крутятся. Все, что крутится в нашей Вселенной, на самом деле ускоряется в направлении какого-то центра. А крутится в нашей Вселенной абсолютно все! Теперь понятно? Если галактика крутится, то ее звезды ускоряются к центру, и поэтому мы видим красное смещение. Они падают к центру от нас. Те, что находятся с другой стороны, падают к нам и дают синий спектр, но мы его не видим. Просто потому, что его заслоняют те звезды, что находятся с нашей стороны. И поэтому все галактики красные. Никаких парадоксов. Оптика, Ньютон и классическая механика. Все очень просто, если специально не пудрить людям мозги.

– Осталось непонятным, отчего теория Эйнштейна вызывает у вас такую ненависть, друг мой. – Истланд осторожно перещелкнул костяшками четок.

– А то вы не понимаете! Все эти теории относительности, преобразования Лоренца, гипотезы Планка и Пуанкаре создавались с единственной целью: подогнать волновые формулы Максвелла к безупречным выкладкам Ньютона, с которыми они категорически никак не стыковались. Придумать такие уравнения, которые подогнали бы неопровержимые факты к заведомо неверным предпосылкам. В итоге формулы-то придумали – но вот их физический смысл оказался горячечным бредом, при изложении которого один парадокс громоздился на другой, астрофизика превратилась в шоу уродцев, к микромиру теория оказалась вообще неприменима никаким боком, предсказательной силы в этой побасенке нет. И все ради чего? Ради мифического Акта Творения? И что самое обидное – светлая и красивая физическая теория, которая объясняла все без единого парадокса и на безупречных формулах классической физики, была тихо затерта лапкой и закопана в архивы, а ее автор немедленно убит. Все во имя квазаров и разлета галактик! Никто не должен стоять на пути!

– Неправда, – нахмурился монах. – Вальтера Ритца никто не убивал. Он умер от туберкулеза.

– Вот только на удивление вовремя! Сразу после выхода его совместной с Эйнштейном статьи, в которой они определились с разногласиями. У Ритца была готовая работа, в которой математика Вселенной разобрана по косточкам. Достаточно было ее просто опубликовать – и теорию Акта Творения все ученые подняли бы на смех! И надо же, как удачно «случайности» подсуетились! Одного – наверх, другого – под землю.

– А комментарий для зоологов? – попросил Варнак.

– Кто-то заплатил за то, чтобы мир науки получил яркую «пустышку», – обернулся к нему Дима. – Формулы, которые подгоняют факты под мифологию, не способны предсказать реальные свойства материи. Во времена Максвелла еще не знали сверхпроводимости, поэтому в его выкладках ее нет, нет никакого намека на такую возможность и в теориях Эйнштейна. И про сверхтекучесть тоже ни полнамека. А вот Ритц предсказал и то, и другое. Хотя Ритца и убили за два года до того, как это явление было обнаружено.

– Ах, вот оно что! – кивнул Еремей. – Копья ломали из-за квазаров, а дело оказалось в криофизике. В твоей любимой сверхпроводимости.

– Если бы Ритцу не мешали, – ответил Кудряжин, – сегодня у нас уже были бы сверхпроводники, работающие при комнатной температуре! А уровень энергетики вырос бы на пару порядков. Ерема, если бы не Ватикан с Эйнштейном, уже сегодня мы катались бы на Марс по турпутевкам, а не ковыряли гвоздиком системы охлаждения!

– Весьма сомнительное утверждение, – покачал головой монах. – Теория Гинзбурга-Ландау хорошо проработана и подтверждена практикой.

– Это лишь компиляция фактов, открытых случайным образом. Предсказательной силы в ней нет.

– Вы так говорите, словно можете представить альтернативные разработки. Вы что, Дмитрий, можете рассчитать порог сверхпроводимости для случайно выбранного материала чисто теоретически, на бумаге?

– Могу. Но вам это не понравится, святой отец. Мои формулы не христианские, в них нет Эйнштейна. Они основаны на преобразованиях Ритца.

– Вы преувеличиваете влияние Ватикана, мой друг. Да, разумеется, католическая церковь приложила немало усилий для продвижения в массы именно библейской теории астрофизики. Но не забывайте, Папский престол – это в первую очередь политическая структура. А во вторую – финансовая. Между тем, большинство христиан вовсе не политики и не стяжатели, они искреннее заинтересованы в познании Божьего замысла. Нас интересует истина, а не то, как ее можно использовать. Возьмем наш орден. Он не очень богат и никогда богатым не будет. Но мы всегда готовы предоставить кров и поддержку любому смертному, готовому посвятить себя истинной науке. Дворцов не будет, но хороший дом и некая сумма, которая позволит ученому и его семье вести достойную жизнь, – все это в ордене Экклезиаста гарантировано каждому. Тем более тому, кто способен собрать в стройную обоснованную теорию старые предсказания Вальтера Ритца.

– Ну-ка, стоп, самаритянин! – вскинулся Еремей, сообразив, что от общих теорий монах плавно и вкрадчиво перешел к прямой вербовке его подопечного. – Это еще что?! У Дмитрия своей серьезной работы хватает! Он нужен на АЭС и в институте. На нем сейчас сразу четыре проекта висят. Их нужно доводить до ума в первую очередь!

– Компенсаторы АЭС – это чисто инженерный прикладной вопрос. Любой справится. А мы говорим о фундаментальной науке.

– Если бы «любой», то по командиров… – И тут некстати в кармане проснулся телефон. Варнак сбросил бы звонок, но на экране высветился номер Зоримиры. Он вздохнул, нажал кнопку вызова, поднес к уху: – Да?

– Немедленно возвращайся! – без предисловий потребовала ведьма. – Ты нужен У крону!

– Какое «возвращайся», ты что? – Еремей поднялся, дернул дверь, но та, как назло, заела.

– Немедленно прыгай с поезда – и назад!

– Совсем с ума сошла? – Он заметил, что замок закрыт, повернул задвижку, дернул створку. Та наконец-то поддалась. – Забыла, какой завтра пик на графике?

– Сейчас не до пиков!

– Ты вообще думай, Зоренька, что сказываешь. – Он вышел в коридор, запер купе и пошагал в сторону. – Речь о живых людях идет. Сделаю свое дело и вернусь. Что случилось-то?

– Кошмар с ним случился! О раскрытии печатей вещает, грехах и бедах, и о каре своей позорной. Я не понимаю ничего, Рома! Он чего-то хочет, требует, но не говорит! Приезжай, может, хоть ты разберешься. Хотя бы рядом побудь.

– Да… – Волчьими ушами Варнак услышал, как Истланд заговорил с Кудряжиным о важности науки и о том, что орден готов хорошо оплатить труд по развитию теории Ритца, волчьей же мордой двинулся вперед и предупреждающе зарычал.

Монах чуть не подпрыгнул, с изумлением уставившись на зверя:

– Ты что, меня понимаешь?

– Еще как. Они с Еремеем точно одно целое, – ответила Катя. – Иногда кажется, что Вывей все его мысли и желания на расстоянии угадывает. А вы что, можете купить нам домик в Швейцарии?

– Будем только рады, – ответил вербовщик. – Жизнь там намного дешевле, чем в Москве, а мы заинтересованы, чтобы хороший теоретик пребывал в комфорте. Он не должен думать о деньгах или трубах. Он должен заниматься своим делом.

– Прости, мне пора. – Варнак повернулся и побежал назад в купе. – Потом перезвоню.

Он дернул дверь, просунул голову внутрь:

– Мсье Истланд, выйдите на минуточку… Пожалуйста.

– Да, иду, – поднялся монах.

Варнак поймал его за ворот, оттащил в сторонку:

– Что вы себе позволяете, церковное преосвященство? Вас принимают как гостя, со всей душой, а вы нагло пытаетесь красть специалистов!

– Почему красть? Кому он тут нужен? Господин Кудряжин пытался опубликовать свои формулы раз пять или шесть, но ему неизменно отказывали. Любые работы, не то что опровергающие, а просто не связанные с теорией относительности, в научных журналах находятся под запретом. Орден Девяти Заповедей – это единственная организация, которая готова всерьез оценить труды Дмитрия и провести опыты по их проверке. Когда они получат экспериментальное обоснование, тогда ваш друг обретет достойное научное звание и известность, а наука – совершит серьезный скачок вперед…

– Так, дружище: комиссарские лекции заканчиваем, у меня к ним иммунитет. Это мой специалист, у него есть своя работа. И если кто-то протянет к нему свои руки…

– Это не его уровень! Он чуть не единственный физик, который хорошо разбирается в выкладках Ритца! Большинство про баллистическую теорию не знают вообще ничего. Вы хоть понимаете, что у вас штучный специалист паяет разводку цепей на электростанции?! Это все равно, что микроскопом гвозди забивать!

– Это мой гвоздь и мой микроскоп. Могу и по пальцам попасть. Я понятно выражаюсь, мсье Истланд?

– Подождите… – прикусил губу монах. – Вы говорили, что занимаетесь сглаживанием суточных пиков в энергоснабжении. Давайте договоримся: орден Экклезиаста подготовит для вас качественное техникоэкономическое обоснование перевода любого города на аккумуляторный общественный транспорт, а вы дадите Дмитрию возможность вместо этого заниматься теорией Ритца. Орден принимает в свои ряды только самых достойных. Обоснование будет безупречным, хоть на президентскую премию выдвигайте.

– Вы даже не представляете, Истланд, – вздохнул Варнак, – сколько людей и не совсем мне придется убить, чтобы эту программу приняли.

– Вы шутите?

– Ничуть.

– Однако у вас суровая научная школа, господин Еремей.

– Именно.

– Но вы не сможете посадить Дмитрия на цепь! Он не ваш раб. И он перспективный ученый.

– Мсье… – Варнак ласково и многозначительно погладил монаха ладонью по груди, подбирая слова, коснулся пальцем значка на лацкане, дернул за цепочку, что свисала с кувшина на колесе.

– Хорошо, я понял, – кивнул Кристофер. – Больше я не буду заводить с Дмитрием разговора о переходе в орден. Но не из страха. Я хочу, чтобы вы поняли: мы не враги. Мы ищем истину. Если мы станем помогать друг другу, а не мешать, легче будет всем. Не нужно делать так, чтобы от вас убегали. Если ваш друг вернется, обретя новое знание, вы станете только сильнее. Он ведь будет не только отдавать, но и приобретать. А сбежавшие – не возвращаются.

– Ага, как благородно! Посеял ему в сердце червя сомнения – и теперь будешь дожидаться всходов? Зря стараешься. У нас живое дело – у вас мертвые кельи. Захочет заняться теорией? Так ведь для разума цепей нет. Коли пожелает – сделает и здесь. Поэтому давайте будем взаимно вежливы. Компрендре?

– Хорошо-хорошо. Я все понял, вопрос закрыт.

После внушения монах остепенился и Кудряжину о своем предложении больше не напоминал. И даже попытался замять неловкость, на первой же станций купив местного пива и раков. Но если раки пришлись по вкусу всем, то от пива Варнак отказался из-за запаха, Катя – чтобы не толстеть, Дима, оглядываясь на нее, выпил всего бутылку, и в итоге вся упаковка досталась Кристоферу Истланду. Хмель быстро сделал свое дело, и агент ЦЕРНа полностью вышел из строя, сумев толком проснуться только к часу их прибытия в Ростов.

На жарком полуденном перроне их ждал сюрприз: тщедушный безусый паренек с картонным плакатом, на котором были выписаны фамилии Димы и Кристофера.

– Вообще-то, нас четверо, – подошел к нему Кудряжин. – Даже пятеро. Этот пес без ошейника и намордника тоже в командировке.

– Меня предупредили, – сломал плакат паренек и сунул под мышку. – Николай Альбертович сказал. Отсюда к Волгодонску рельсовый автобус только завтра, в половину седьмого утра отправляется. Чего вам всю ночь маяться? А на машине за три часа доедем.

– На машине? – оглянулся на сотоварищей Дмитрий. – Тогда и вовсе хорошо! Но не помешало бы сперва немного перекусить.

– Да, – поторопился кивнуть парень. – Мне и на это расходные деньги выделили. На всех.

– А что за рельсовый автобус? – заинтересовался Варнак, впервые услышавший такое выражение.

– Ну, это типа маленькой электрички у нас бегает. Два вагона, один мотор. Все хорошо, только расписание неудобное. Давайте я вещи возьму?

– Иди, дорогу показывай, – отмахнулся Дима. – Сами донесем.

На площади перед вокзалом выяснилось, что за ними прислали «Волгу». Причем не просто «Волгу», а черную! Мечта всех чиновников советского розлива привела путников в ужас – в летнем Ростове-на-Дону и так-то дышать было нечем, а уж внутри оставленной на солнце темной машины впору пироги запекать, а не по улицам передвигаться.

– Сейчас поедем – в салоне все быстро проветрится, – виновато развел руками паренек, из чего стало ясно, что кондиционера у него тоже нет.

– Ладно. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – ответил за всех гостей Варнак.

Уложив вещи в багажник и спешно опустив стекла, пассажиры забрались в салон. Молодые, разумеется, назад, чтобы быть вместе, Кристофер сел рядом с ними, а Еремей с Вывеем устроились впереди: человек на сиденье, волк внизу, положив ему голову на колени. Иначе он просто не помещался. Машина затряслась, пару раз фыркнула и заурчала.

«Подтраивает», – вспомнил Варнак подзабытый на «Паджеро» термин и спросил:

– Карбюраторная?

– Крепкая еще. Всех нас переживет. – Паренек сдал назад, вырулил с площади, повернул на четырехполосный проспект. – В конце Садовой есть хороший уютный ресторан. С кондиционером. Там пообедаете, а ужинать уже на станции будем.

«Волга» шла ровно и ходко, слабо покачиваясь. И это – на ровной дороге. Похоже, амортизаторы тоже были не «ах». Но Еремей промолчал, удивляясь неприятно знакомому запаху. Очень слабому, но гнусновкрадчивому, с примесью миндаля и жженого чеснока… Запаху недавно переплавленного старого тротила.

– Что за черт… – закрутился он и понял, что пахнет не от машины. Пахнет из окна. А поскольку аромат слабее не становился, это означало, что от его источника они не удаляются. А значит… – Вот проклятье! Ну-ка, парень, поднажми!

Впрочем, водитель и так «притапливал», обходя одну машину за другой. Три иномарки, «зубило», потрепанный «Форд», белая «шестерка», из-за жары тоже несущаяся со всеми открытыми окнами. И еще до того, как Еремей увидел небритое лицо ее владельца и черные расширенные зрачки, он уже ощутил сочащийся из ее салона миндально-чесночный аромат.

– Быстро стой! – рявкнул он в самое ухо водиле, хватаясь за руль, чтобы тот не запетлял, и, не дожидаясь ответа, рванул рукоять стояночного тормоза, ударил по кнопкам ремней безопасности. – Стоять!!! Все вон из салона!

Задние колеса пошли юзом, выворачивая «Волгу» прямо на «двойную сплошную», сзади тоже завизжали тормоза. Варнак выскочил из машины, быстро перекатился через капот, распахнул водительскую дверцу, выкинул не успевшего ничего понять паренька на дорогу и еще раз рявкнул:

– Все вон!!!

Дима и Катя, уже неплохо его знавшие, быстро послушались, а вот гость из ЦЕРНа, крутя головой, только бормотал:

– Et се qui s’est passe? Qu’est-ce?

Однако объясняться с ним у Еремея не было времени. Варнак дал полный газ, втыкая передачи без перегазовки; не глядя на светофоры, промчался через перекресток, быстро нагоняя «шестерку». Та уже почуяла неладное, тоже начала разгоняться – но против «Волги» – хоть карбюраторной, хоть инжекторной, – ее силенок не хватило. За вторым перекрестком Варнак нагнал урода, обошел слева через сплошную и решительно подрезал, не пугая, а со скрежетом прижимая задней дверцей его морду к тротуару. Притиснул к бордюру, поставил нейтраль и выпрыгнул наружу.

Пользуясь заминкой, «шестерочник» попытался сдать назад – но Вывей, выскочив через окно машины, вторым прыжком нырнул в водительское окно к бандиту и, не попав клыками в горло, просто вцепился в лицо. Тот захрипел, стуча по мясистому загривку тощими человеческими кулачками – но сделать ничего не мог. Когда Еремей подбежал, волк отпрыгнул, позволив своей двуногой части распахнуть дверь, снова скакнул вперед, за плечо выволакивая подонка наружу. Варнаку было не до подрывника. По прежнему опыту он знал, что смертников никогда не посылают в одиночку. Где-то рядом есть подельник, который, увидев, что планы пошли наперекосяк, машину попытается взорвать. И значит – у него остаются считанные секунды, чтобы убрать мину на колесах подальше от прохожих, домов и всякого транспорта.

Хорошо хоть, от случившегося зрелища и встречные, и попутные машины остановились, дорога была свободной. Варнак прыгнул за руль, дал полный газ, пролетев примерно полтора квартала на скорости за сотню, увидел слева тенистый полупустой парк, как назло защищенный низкой, по колено, металлической решеткой и вдвое более высоким гранитным парапетом за тротуаром. Однако еще через мгновение он заметил в гранитной стене широкий разрыв, перекрытый всего лишь двумя низкими ступеньками, круто повернул к нему. Отчаянно завизжала резина, вынуждая оглядеться всех вокруг, разогнавшаяся машина легко снесла два пролета решетки, с грохотом запрыгнула на ступеньки и вылетела на песчаную дорожку. Еремей со всей силы вдавил звуковой сигнал и отвернул с аллеи на газон, петляя между деревьями.

К счастью, культурные ростовчане зеленые насаждения берегли и по траве не ходили. Тормознув метрах в пятидесяти от аллеи, Еремей выскочил из салона, кинулся бежать, но не успел сделать и десятка шагов, как что-то бумкнуло… И он в полной мере ощутил в пасти неожиданно сочный, солоноватый вкус густой парной крови. Кроме бесчувственного тела смертника, окровавленного асфальта, черной «Волги» и стоящих поодаль прохожих Варнак не видел больше ничего. И понял, что у него опять осталось всего лишь одноединственное тело… Которое после случившегося стоит очень поберечь. А то ведь пристрелят, не разобравшись, как собаку-людоеда, и имени не спросят.

Волк бросил бандита, сорвался с места на бег, промчался меж расступившихся людей, нырнул в подворотню и стремительно исчез во дворе длинной красной двухэтажки.