Зверев растерялся. Разумеется, жизнь свою он ценил куда выше… Но выплатить такую награду не смог бы при всем желании.

– Успокойся, князь, – смилостивился над его сомнениями кормчий. – И убери серебро. За это денег не берут. Найди для них тот товар, который меряется в рублях, а не в душах.

– Спасибо тебе, отец, – смирился с отповедью князь Сакульский и застегнул сумку. – Бог даст, сочтемся.

– Не нужно, княже, – покачал головой старик. – Мы же не язычники, дабы счеты все лишь меж собой вести. Мы с тобою братья во Христе. Не нужно считаться со мной. Сделай добро другому. Ты добро сделаешь, он добро сделает, третий добро сделает, четвертый. Глядишь, и до меня сей ответ доберется. И я от кого-то радость бескорыстно получу. И еще кому-то тоже дело доброе сотворю. Так меж христианами принято. Делай добро другим – и не считай, кто и что тебе за него должен.

– Трудно так жить, без счета все раздавая, – поежился Зверев. – Себе тоже получить чего-то хочется.

– Коли веру Христову принял, неси крест с достоинством. Будь достоин того, кто собой пожертвовал, грехи общие на себя принимая.

– Не тяжел этакий обет для простого смертного? – задумчиво спросил Андрей.

– А ты попробуй, – предложил старик.

– У меня не получится, – пожал плечами Зверев. – Я милостью Божией князь Сакульский, я награду в задаток получил. Что бы ни делал, ан выходит это лишь доказательство того, что награды сей я достоин. Что звание свое ношу по праву.

– Сочувствую, княже, – кивнул кормчий. – Но изменить сего лиха не в силах.

Андрей рассмеялся, кивнул, положил ладонь ему на плечо:

– Спасибо тебе, отец. Постараюсь, чтобы дело твое доброе зря не пропало.

Князь оглянулся на оставшиеся уже далеко позади скалы, перекрестился еще раз и пошел вниз.

Шторм метал ушкуй еще целый день, после чего стремительно, в считанные часы, развеялся, напоминая о себе лишь крупной беспорядочной зыбью. Еще день кормчий спал – и никто из команды не рискнул побеспокоить своего уставшего рулевого. Но на рассвете третьего дня его зычная команда погнала ушкуйников к снастям: корабль раскрасился парусами и бодро заскользил через безбрежные воды.

Вдали от суши они плыли целых четыре дня, по мере сил экономя воду и солонину. Не зная, куда вынес судно шторм, кормчий на ночное плаванье не решался и с наступлением сумерек приказывал спустить паруса и ложиться в дрейф. Однако к середине пятого дня впереди показалась земля. Рулевой отвернул влево, вглядываясь в далекую темную полоску, и шел так не меньше двух часов, прежде чем лаконично сообщил купцам:

– Выбрались. Теперича сушу по правую руку ждем.

Обещанная суша появилась утром, и кормчий окончательно успокоился, уверенно ведя ушкуй примерно на равном расстоянии от берегов. Андрей, вспомнив общие контуры школьных карт, понял, что они идут мимо Англии, по Ла-Маншу.

Погода свежела, но легкие облака не внушали опасения. Просто ветер стал немного крепче, задувая со стороны континента. Из-за слишком большого крена опять пришлось снять часть парусов, и ушкуй пошел даже медленнее, чем раньше.

Через день скрылся за горизонтом английский берег, а потом и французский. Кормчий явно недолюбливал лишнее внимание и старался выбирать путь вдали от чужих глаз и оживленных судоходных путей. Еще четыре дня пути исключительно по узелкам на лаге и угольным отметкам на борту – и ушкуй вдруг резко повернул строго на юг. Вскоре впереди медленно проявилась из дымки длинная волнистая линия. Андрей даже сразу не понял, что это и был холмистый берег долгожданной Испании. Сбросив все паруса кроме одного, на передней мачте, судно поползло вдоль берега – видимо, выбирая место для причаливания. Там, между скалистыми уступами, то и дело открывались золотистые пляжики, однако кормчему все они почему-то не нравились. Внезапно он хлопнул в ладоши:

– Вот и Сантандер! Спускай парус, якорь за борт. Неча ввечеру в чужом порту толкаться. Утром в бухту войдем. Дозволь отдыхать людям, Юрий Степаныч. Пусть бодрыми завтра будут.

– Да, да! – согласился старший купец. – Двойную порцию всем сегодня, и вина по чарке. Воды пейте кто сколь пожелает, завтра свежей наберем. Милостью Божьей, ан все же добрались!

На рассвете ветер опять потянул с берега, и потому ушкуйники выпростали на воду весла и уже под ними обогнули мыс, войдя в огромную, просторную бухту, способную принять не то что купеческую ладью, а пяток авианосцев. На этаком раздолье порт Сантандера выглядел насмешкой: полсотни бревенчатых причалов под холмом в глубине залива. Половина их пустовала, и кормчий уверенно подвел судно к тому, что находился в центре порта. Старший Житоложин перемахнул борт, потрусил искать хозяина, чтобы получить разрешение на стоянку и узнать ее стоимость, корабельщики привычно развалились на отдых, князь же стал не спеша собираться. Хотя, чего там собирать? Кошель и сумку проверить, одежду поправить, саблей опоясаться – всего и делов. Вот только уйти не расплатившись князь, естественно, не мог. Приходилось ждать, от безделья лениво перебирая знакомые вещи.

Купец прибежал примерно через полчаса, замахал руками:

– Отваливай! Вон к тому причалу идите, второму с краю. Он дешевле аж втрое выходит.

Почему так, Андрей интересоваться не стал. Пока ушкуйники снимали с деревянных быков канаты, он тоже сошел с судна и махнул Житоложину рукой:

– Постой, Юра! Давай сочтемся ныне, да я дальше двинусь. Мне еще лошадей купить нужно, помыться где-то. Застревать тут надолго не хочу, и так уже целую вечность до Аранхауса доехать не могу.

– Дай мне хоть полдня времени, княже! – взмолился тот. – Я же цен здешних не проведал еще, приказчика сотоварища нашего не отыскал, склада не видел. Как же мне за товар твой платить, коли расклад здешний непонятен?

– А-а, я и забыл про него, – хлопнул себя по лбу Зверев. – Хреновый из меня купец. Ладно, узнавай. Заодно про дорогу в Аранхаус поспрошай и лошадей, коли выйдет, присмотри.

– Сделаю, княже, – кивнул тот, привстал на цыпочки, наблюдая за маневрами ушкуя, почмокал губами и снова убежал.

В этот раз его не было довольно долго, но вернулся Житоложин вальяжный и довольный, как объевшийся сметаной кот. Причем от него явно припахивало хорошим виноградным вином.

– Отец сотоварища нашего здесь, оказывается, пребывает, – расчесывая пальцами бороду, сообщил купец. – Обо всем упрежден сыном своим, лавки имеет в городах многих. Готов хоть ныне за весь товар расплатиться. По его словам, сам к полутора у нас тут прибыток выходит. Но я так мыслю, коли окрест походить, цены проведать, так и поболе сторговаться можно.

– Поздравляю, – нахмурился Зверев.

– Все испросил княже, будь уверен, – спохватился купец. – Лошади будут добрые, их в счет товара спишем, бань у них тут, вестимо, и в помине не имеется, с Аранхаусом же непонятно вышло: про такой город купец не ведает, однако же известен ему богатый и знаменитый Аранхуэс, в коем короли здешние изволят отдыхать часто в знойные месяцы лета.

– Это он! – уверенно кивнул князь.

– Путь к нему прямой и понятный, от главной площади через ворота по тракту. И сказывал гышпанец, коли по самой широкой и ухоженной дороге ехать, то аккурат до него и доберешься. Бургос и Мадрид, города большие, по пути встретиться должны. Это дабы не заплутать. Коли о них спрашивать, любой раб дорогу укажет.

– Далеко?

– Десять дней пути, коли дожди не начнутся.

– Хорошо. – Это было все, что требовалось знать князю Сакульскому. – Давай сочтемся, и я поеду.

– Дык как же я сочтусь за товар твой, княже, пока покупатель его не осмотрит и задатка не даст? Опять же тебе, вестимо, здешние монеты надобны, а не русские.

– Вот, проклятье, – сплюнул Зверев. – Не одно, так другое. Да, ты прав, серебро мне надобно здешнее… Ладно, жди своего сотоварища. Я пока с холопами место поищу, где искупаться можно. Коли бани нет, хоть освежусь немного.

Найти место для купания возле портового города труда не составило. Большая часть берега в бухте представляла огромное количество небольших пляжиков, перемежающихся скалами. Места, не пригодные ни для выпаса скота, ни для земледелия, а потому – совершенно безлюдные. Андрей под присмотром холопов с наслаждением искупался в прохладных волнах сам, избавляясь от многодневого пота, переоделся в чистое, потом загнал в воду холопов. Немного погрелся на солнышке, любуясь с камней проплывающими под пышными россыпями парусов каравеллами, и отправился в город.

Здесь команда с помощью плечистых испанских амбалов уже опустошала трюмы ушкуя, перегружая на запряженные волами возы дубовые бочки и сальные рогожи с разнообразным железом.

– Эй, купец! – окликнул старшего Житоложина Зверев. – Вижу, дело у тебя ладится.

– Как есть ладится! – встрепенулся наблюдающий с кормы за работой Юрий. – По-доброму все идет, по-доброму. Иду, княже, иду. Все как есть, без обману…

Он засуетился, словно не зная, как спуститься, неуклюже спрыгнул, пробежал по палубе, выскочил на причал.

– Вот, все здесь, все здесь… – Он полез за пазуху, достал небольшой, но тяжело позвякивающий замшевый мешочек, взвесил в руке и протянул Андрею: – За меха. Семнадцать дублонов – это золотые рубли такие здешние – и девять эскудо. Они вроде как половинка от дублона каждый. Кони же – вон, на краю площади дожидаются, дабы погрузке не мешали. Четыре резвых скакуна с упряжью.

– Мой долг за путешествие уже вычел?

– Не беспокойся, княже… – Купец глянул куда-то ему через плечо.

– Пахом, – повернувшись, приказал Зверев. – Вещи мои из каюты забери.

Дядька кивнул, вспрыгнул на борт, шагнул внутрь. Князь же, скользнув по причалу взглядом, отметил, что ушкуйники, оставив бочки и рогожи, замерли, выжидающе глядя на своего хозяина.

«Нечто придавить и ограбить тут задумали? – мысленно удивился Зверев, высвобождая рукоять сабли из-под полы кафтана. – Посреди города? На глазах десятков свидетелей?»

– Тут дело такое, княже… – замялся Житоложин и снова сунул руку за пазуху. – Вот еще десять дублонов от нас с братом. И люди все от доли своей отказываются, то еще десять дублонов выйдет. Сделай милость, уступи образ чудотворный.

– Да как же я его уступлю? Жене я его везу! Подарок из отчей земли.

– Уступи, княже, смилуйся над людьми грешными, – перекрестился купец. – К чему он тебе на суше? Нам же в море буйное опять отправляться. Да и не раз туда еще уходить. Пожалей семьи наши, детишек малых. Животы наши пожалей. Уступи икону, век за тебя Бога молить будем.

– Уступи княже, уступи! Пожалей! Смилуйся! – Корабельщики, оставившие свои дела, один за другим начали опускаться на колени, истово креститься. – Оставь ушкую нашему покровителя небесного, пожалей!

– Вот те раз… – изумленно пробормотал Андрей, никак не ожидавший такого поворота. – Вот и еще одно чудо сотворилось.

Впрочем, ученик волхва знал не только то, что икона в нынешнем ее виде все еще остается просто картинкой на куске доски. Он знал, что чудотворными любые предметы становятся благодаря вере, чувству, молитвам, долгому и искреннему поклонению. Пропитанная добротой и надеждой, намоленная смертными икона рано или поздно действительно станет тем, чем ее считают: чудотворным целительным и спасительным образом, способным стать на пути беды, остановить ее не своей – а той силой, что вложили в него сами люди.

– Веруйте, и воздастся вам по вере вашей, – прикусил губу князь. Мотнул головой, вздохнул: – Не мне перечить высшей воле. Видно, судьба. Пахом! Сумку мне дай.

– Слушаю, Андрей Васильевич! – перебрался на причал дядька. Чересседельная сумка лежала у него на плече. Зверев откинул клапан, достал заветный сверток. Хотел было развернуть – но вдруг передумал и отдал купцу как есть, в войлоке:

– Вот, он ваш!

– Свят, свят! Слава князю! Слава Господу нашему! Вседержителю и промыслу его! – со всех сторон радостно заголосили ушкуйники.

– Благодарствую тебе, Андрей Васильевич, – прижав икону к груди, низко поклонился ему старший Житоложин. – Век помнить будем. По гроб жизни молить. Вот, княже, возьми. Двадцать дублонов тут, как уговаривались.

– С ума сошел? – отшатнулся от протянутого кошеля ученик колдуна. – За чудо плату не берут! Ваша икона отныне. И долг за нее на вас. Она вас спасать станет – и вы сирых и слабых помощью своей не забывайте. Как это у вас… у нас… У нас, христиан, принято.

Его оговорки никто не заметил. Кланялись, благодарили, норовили поцеловать руку.

– Все, хватит, хватит! – попятился Зверев. – Вы люди добрые, и пусть море будет к вам добрым. Купец, лошади мои где?

– Вон, княже, коновязь возле часовни каменной, – указал подбородком Житоложин, крепко удерживая в объятиях драгоценный подарок. – Их там всего четыре и есть.

– Бывай тогда, человек торговый, – кивнул ему Андрей. – Бог даст, свидимся.

Холопы уже шли вперед. Проверили подпруги, узду, перекинули через холки сумы со скромными походными припасами. Самого высокого скакуна подвели князю, Пахом придержал стремя.

– Ты бы меня еще подсадил, как старого деда, – беззлобно попрекнул его Андрей, выпрямляясь в седле. – Значит, путь наш через главную площадь должен идти. От моря, через площадь к воротам, и за ними по самой накатанной дороге.

– Послушай, мил человек, – обратился Пахом к какому-то лавочнику в короткой суконной куртке и широкополой треуголке. – Где тут главная площадь у вас?

Тот непонимающе развел руками и поспешил дальше, громко стуча деревянными туфлями. Илья попытался расспросить другого горожанина, но и он только пожал плечами. Здесь, на западном краю континента, в самом дальнем тупике обитаемой земли, вдали от человеческой цивилизации, русской речи не понимал, похоже, вообще никто.

Князь Сакульский поднялся на стременах, прищурился, вглядываясь в просвет улицы. Там, саженях в ста, на широкой виселице вяло покачивались несколько мертвых тел.

– По коням, – приказал он. – Я ее нашел. В Европе где виселица стоит, там и главная площадь. За мной!

И он дал шпоры коню.

Без каких-либо сложностей князь с холопами пересек городок и выехал за ворота, охраняемые двумя сонными копейщиками в кирасах и пышных панталонах. От Сантандера узкая и пыльная дорога потянулась вверх, перевалила пологий гребень горы, и море вместе с городом скрылось из глаз.

Путь через Испанию отличался от привычных русских трактов, как небо от земли. В первую очередь, конечно, быстро утомили непрерывные подъемы и спуски извилистой дороги. Вроде бы, и горы вокруг высокими не казались – так, холмики немногим выше обычного, ни снежных шапок, ни крутых отрогов. Однако же прямого участка, пусть даже короткого, князю за весь день встретить не удалось. Странной и неудобной оказалась узость дороги, временами превращающейся в тропу, еле способную пропустить один возок. То и дело холопы цеплялись стременами и терлись сумками, пока, наконец, не вытянулись в колонну по одному. Зато тракт все время был усыпан каменным щебнем и плотно утрамбован. Случись дождь – не раскис бы, не расчавкался. Правда, из того же щебня были сложены и сами холмы, и долины между ними, им были засыпаны русла ручьев… В общем – все вокруг.

Но самым изумительным оказалось то, что на сем щебеночном покрытии росли леса. Причем довольно густые. Правда – чистенькие, словно подметенные. Под кронами привычных сосен и странных лип с плоскими ветвями не валялось не то что обыденного на Руси валежника, но и даже тонких веточек хвороста. И травы, кстати, тоже – практически не росло.

Андрей, поначалу предполагавший ночевать лагерем, благо везде тепло и сухо, понял, что шансов развести костер и что-нибудь приготовить нет никаких – за полным неимением дров. Князь смирился, что останавливаться придется в постоялых дворах. Или, как их тут называют – в тавернах. Одно хорошо – таких дворов на пути попадалось превеликое множество. Мелкие деревеньки из пяти-шести домов, сложенных из плоских камней без всякого раствора, встречались буквально каждый час, а через два на третий – селения побольше, с часовнями и кабаками. Достаточно большими, чтобы поставить несколько лошадей и приютить пару путешественников.

В отличие от Руси, здешние дворяне жили особняком, в стороне от крепостных. Кто – в суровых, вознесенных на скалы башнях или замках, кто в домах попроще. Отличить их от жилья простонародья было очень просто: по виселице. Точнее даже – по числу виселиц. Четыре стояли перед замками. Две или три – возле укрепленных башен. После этого уже нетрудно догадаться, что в одиноком домике, пусть скромном, но с украшенной петлей перекладиной на акации недалеко от входа тоже обитает какой-нибудь идальго, пусть нищий – но все же не простолюдин.

По всей видимости, виселицами объяснялось и то, что крестьян и торговцев навстречу путникам не попалось ни одного – увидев знатного господина, с оружными слугами и с саблей на боку, прохожие предпочитали не просто свернуть с дороги, но и отступить куда подальше, дабы и на глаза не попадаться вовсе. Трактирщики здешние тоже оказались преувеличенно почтительны и подобострастны. Речи князя и холопов не понимали – однако комнаты, в которые Андрей тыкал пальцем, освобождали мгновенно, угощения подавали обильные и вкусные, денег брали столько, сколько дают, и не перечили.

Правда, и сдачу отсчитать тоже ни разу не попытались.

Красивы города здешние или нет, князь Сакульский пока не знал. Те, что встречались на пути, он объезжал, дабы зря не платить за вход, а снаружи все крепости одинаковы: каменные стены из крупных валунов, да башни со смотрящими навстречу друг другу бойницами. А вот редкие каменные мосты сразу привлекли внимание понятной, но забавной особенностью: все они начинались и заканчивались небольшими укреплениями с толстыми стенами, способными укрыть в себе не меньше двух десятков солдат. Бойницы, крыша, зубцы – все честь по чести. В любом из них Зверев с холопами от сотни-другой татар отбился бы запросто.

Накатанный тракт вел его дальше и дальше через горы и перелески, оливковые рощи и до боли знакомые густо-зеленые гороховые поля. О пути князь не спрашивал и просто отсчитывал дни, решив не беспокоиться, пока не минет две недели. И словно по уговору, именно на четырнадцатый день извилистый тракт, перевалив пыльные и жаркие каменистые холмы, внезапно вывел их в просторную и зеленую долину, дохнувшую в лицо приятной прохладой.