Глава 2. Гость с претензиями

Обычно Анна Моредо издалека слышала тех, кто приходил к ней поговорить. Но сегодня, то ли давление слишком шумело в ушах, то ли вина она сделала лишний глоток, но, что кто-то незаметно подошел и уже некоторое время стоит рядом с ней, она поняла с опозданием.

Вел себя гость при этом тихо, не произнося ни слова.

«Неместный, – подумала слепая, – а то бы уже давно поздоровался».

Общительная старуха начала разговор первой:

– Уже видели фонтан у торгового центра? Говорят, после реставрации он стал еще красивее. Садитесь только на скамеечки у восточной стороны. Там и тень от платанов, и ветерок доносит брызги. Сегодня тоже жарковато, не находите?

Невидимый гость разговора о погоде не поддержал. Одновременно Анна почувствовала, что он подошел еще ближе.

– Не понимаете по-испански? – добродушно предположила слепая. – Бывает.

Но тут гость заговорил. И, оказалось, что с испанским у него все в порядке. Разве что сам его голос был странно низок и неестественно хрипловат.

– Так это вы и есть? Та самая синьора Моредо, которой недавно повезло дважды? – услышала Анна.

– Так и есть, синьор, так и есть, – ответила она. – А кто вы? Откуда приехали?

– Для вас, синьора, – непонятно ответил гость, – считайте, что из самой преисподней.

– Вот как? В Сеуте до сих пор кто-то живет? – пошутила старуха, упомянув пользующийся дурной славой регион.

Гость сухо рассмеялся. Но то, что он позволил себе сказать сразу после этого, на шутку не походило вовсе.

– Хотите знать, кто я? – произнес он. – На здоровье. Я тот, синьора, кто сожалеет, что машина лишь слегка задела вас, а не размазала по асфальту, словно гусеницу, автомобильной покрышкой.

На несколько секунд воцарилась тишина.

– Вот как? – Анна опешила, но присутствия духа не потеряла. Ее оскорбляли редко, тем более, так неожиданно и открыто, но неженкой она не была. Лукас Окампо, например, пришедший как-то поливать ее грязью за то, что по совету Анны его невеста предпочла ему другую партию, получил тогда достойнейший отпор. – Что же, не знаю, чем я вам насолила, оставшись в живых, но вижу, вы говорите искренне.

– Вижу… Ха-ха… – невидимого Анне собеседника насмешили эти слова.

Но и тут Анна Моредо не дрогнула.

– Это фигура речи, болван. Которой я не стесняюсь, несмотря на то, что не вижу ничего, не считая кромешной темноты, уже пятьдесят с лишним лет, – с достоинством пресекла она насмехательство. – При этом, будь уверен, я точно знаю, как ты сам сейчас выглядишь. Рассказать?

– Сделайте одолжение.

– Ну, слушай, – Анна коротко прокашлялась и начала говорить. – Твое лицо скривилось от злости и стало уродливей сливы пораженной серой гнилью. До мерзости безобразным. Твои глаза, которыми ты так гордишься, находясь рядом со слепой старухой, прищурились и превратились в узкую змеиную щель. Губа вздернулась вверх, как у зверя, чующего кровь и думающего, что он загнал добычу в угол. Ничего человеческого в твоем смехе нет. Ты скалишься как животное по простой причине: ты и есть на самом деле шакал, непонятно зачем обучившийся человеческой речи. С истекающим зловонным ядом черным сердцем и липкою вонючей жижей, заменяющей тебе душу. Разложившуюся под твоей облезлой шкурой до состояния протухшей вечность назад овечьей кишки.

– Неплохо, синьора, – прокомментировал гость. – Действительно, смотрюсь, как в зеркало.

– Лучшее, что ты можешь сделать для рода человеческого, это сгинуть бесследно, ущербный сукин сын, – продолжила Анна, – чей рот полон канавной грязи, а желудок птичьего дерьма. И пусть до конца твоих недолгих жалких дней это будет самое сладкое из того, что тебе предложит судьба, сколько бы времени своей убогой жизни ты не провел, побираясь по деревенским помойкам и вылизывая загаженные мусорные баки!

Закончив, Анна услышала нечто похожее на аплодисменты одинокого зрителя. Судя по всему, грубиян был впечатлен.

– Браво, синьора! – снова раздался его хриплый голос и в нем прозвучали нотки уважения. – Я восхищен! То, что о вас говорят, видимо, правда. Вы видите… ха-ха, да… Вы видите суть вещей!

Донья Анна выслушала похвалу с непроницаемым лицом. Она и так всегда была уверена в том, что говорила, не нуждаясь в комплиментах и поощрениях. И уж тем более от таких собеседников.

– Я действительно больше зверь, чем человек, – продолжил тем временем хриплый голос. – Вы угадали. Но это не мой выбор, синьора! Таким меня сделали люди. Те самые, в принадлежности к которым вы мне отказываете.

– Мне нет дела до того… – начала отвечать старуха, но почувствовала на своей шее грубые, сильные пальцы. Незнакомец одной рукой схватил Анну за горло, а другой сжал оба ее запястья, лишив ее возможности сопротивляться.

– Дослушайте, синьора, я прошу, – прохрипел он ей прямо в лицо, заодно она почувствовала густой запах спиртного. – Поверьте, у меня есть причины быть зверем. Свирепым и не знающим жалости. И я все также продолжаю желать вам смерти. Заглядывая внутрь себя прямо сейчас, я понимаю, что это сильнее всех других моих чувств и желаний, так или иначе, с вами связанных.

Донья Анна, безусловно, сильнейшим образом испугалась, но показывать этого не собиралась.

– Я повторяю тебе: убирайся к черту, ненормальный сукин сын! – насколько могла твердо, ответила она мерзавцу. – Пока я не позвонила Эстебану Линаресу! Или еще кому-нибудь, кто не оставит от тебя мокрого места. Подонок, чью мать за версту обходят шлюхи, чтобы не подцепить дурных манер и неизлечимых болезней. В результате которых и появился на свет ты – уродливая помесь дерьма, рвоты и червивого сыра…

По всей видимости, она попала в больное место – незнакомец накрыл рот Анны ладонью и в бешенстве заскрипел зубами:

– Ни слова про мою мать! Ни слова! Иначе…

Он тяжело и глубоко задышал, по всей видимости, пытаясь успокоиться.

Наконец, незнакомец медленно отпустил запястья Анны и отнял ладонь от ее рта. Моредо поняла, что перегибать палку не стоит, иначе дело действительно может закончиться плохо. Она молчала и ждала, что будет дальше.

Он успокоился и продолжил:

– Я прочитал все твои интервью газетам, старуха. Какое наглое бесстыдство! Тебе достались чужие богатства, и ты самонадеянно строишь планы, как ими распорядиться? Ты под стать своему отцу.

– Кому? Отцу? Причем тут он? – Анна удивилась.

– Причем? – с усмешкой, в которую вернулись злость и горечь, переспросил голос. – На нем кровь, которую никогда не смыть. И на тебе она тоже, знай! И, я клянусь, она не останется неотомщенной. Придет время, и ты заплатишь мне за все.

– Я не понимаю, о чем вы говорите! Синьор? Что вы собираетесь делать? Причем тут мой отец? Объяснитесь? Эй! Ненормальный…

Но это было последним, что услышала старуха от гостя. Напрасно она прислушивалась к окружающим ее темноту звукам. Странный незнакомец пропал так же неожиданно, как появился.

Глава 3. Сильвио Саласар

Анна попробовала нашарить рукой мобильный телефон – после выхода из больницы ей подарили новый, самой последней модели, от всего города. «Надо позвонить Линаресу, – поразмыслила она. – Конечно, скорей всего это просто какой-то напившийся ненормальный, начитавшийся газетных статеек о кладе и об аварии. Но, кто знает, насколько сильно на этой жаре он двинулся рассудком…».

Телефон, к своему удивлению, Анна найти не смогла. Спустя минут двадцать на помощь к ней пришла соседка Луиза, как раз вернувшаяся с работы. Охая, она выслушала рассказ о странном недоброжелателе и сама позвонила в участок, чтобы Эстебан Линарес, как только сможет, приехал и узнал о том, что тут случилось, лично.

Ждать комиссара пришлось довольно долго, часа четыре, включившие в себя всю сиесту.

Прибывший, наконец, на место происшествия Линарес внимательно выслушал Анну и отнесся к ее истории весьма серьезно.

– Это прямые угрозы, – сделал он вывод. – Мы найдем этого мерзавца, кто бы он ни был. Подонок! Надеюсь, он ограничится украденным телефоном и гадостями, которые наговорил. Но то, что он ответит за это, донья Анна, я вам обещаю!

Эстебан Линарес возглавлял комиссариат национальной, дорожной и гражданской полиции региона уже более десятка лет и, по общему мнению, справлялся со своими обязанностями успешно. Хотя какие в городке, подобном Санта-Монике, могу быть проблемы? В основном, это заблудившиеся в горах туристы, мелкое пьяное хулиганство, да обеспечение порядка на дорогах. Для решения любого вопроса хватало сил единственного участка – шестерых полицейских под началом сержанта по имени Серхио Бунимара. Для случаев, выходящих из ряда вон, вызывались дополнительные силы из Севильи, но делать этого комиссар не любил, предпочитая во всем, что происходит в его родном городе, разбираться самостоятельно.

С чего начать поиск злодея комиссар пока не представлял. Туристов в Санта-Монике в данный момент находилось не менее сотни, и найти среди них именно того, кто угрожал Анне Моредо, было не так-то просто. К тому же снова проявил себя травивший собак душегуб. По какой-то причине теперь этот мерзавец переключился на птиц и рыб. Полтора десятка скворцов и соек отдали богу свои маленькие птичьи души на окраине города. А также в одном из окружающих город прудов подозрительным образом передохла вся форель. Мэр требовал немедленных действий – жители Санта-Моники обожали животных, и подобное преступление вызывало самое настоящее негодование.

Те, кто знал главу полиции хорошо, понимали, что он в затруднении. Хоть и нет ничего банальнее комиссара, пытающегося бросить курить, но в случае с Линаресом все обстояло именно так. Курил он с малолетства, будучи в свое время одним из наименее послушных шалопаев Санта-Моники. Затем закрепил эту дурную привычку в армии, где смолил каждый, да и последующая служба в полиции, с изматывающими ночными дежурствами, не способствовала избавлению от нее. Только возраст и накопленная вместе с ним мудрость, диктующая избавляться от всего, что не можешь контролировать, заставила комиссара отказаться от никотина. Это было нелегко. Трубку он продолжал носить с собой, и как раз по ней-то и можно было делать предположения о его душевном равновесии.

Если Линарес нервничал, рука его не покидала карман пиджака, стискивая там успокаивающую знакомыми контурами трубку. Если же он был близок к отчаянию (по работе почти никогда, другое дело дома – во время домашних скандалов, которые бывают у каждого) табачная трубка, пусть и не зажженная, занимала свое прошлое место – между прокуренными комиссарскими зубами.

Пока комиссар, тиская в кармане свой табачный амулет, думал, как подступиться к делу Моредо, судьба неожиданно облегчила выбор действий. Позвонил мэр Санта-Моники – Эмилио Мануэль Хорхе Ортега. Оба (и комиссар, и глава города) были знакомы друг с другом с самого детства. Как и многие в Санта-Монике они общались по-дружески, без церемоний.

– Эстебан… дружище… срочно……ое участие! – булькая некачественной связью, попросил мэр. – Мне… заниматься самому… время… с… инвесторами! Пожалуйста… приезжай!

– Конечно, – ответил Линарес, обрадованный тем, что звонок не связан с отравлениями. – А что случилось, Эмилио?

Слава богу, связь на время стала нормальной:

– Появился человек, заявляющий, что имеет права на клад в доме Моредо!

– Вот как! – комиссар даже присвистнул. – И что же он? Давно в городе?

– Говорит… – трубка снова захрюкала так, что не было возможности разобрать ни слова.

– Что с твоим телефоном? Ладно, не отвечай, – глаза Эстебана Линареса зажглись охотничьим блеском. – Не отпускай его никуда, ни в коем случае! Сейчас я буду.

Комиссар завершил звонок.

– И оставлю от него мокрое место, – добавил он, сжав в воздухе кулак. – Как от гусеницы раздавленной автомобильной шиной. Так он сказал, донья Анна? Ну, пусть ему поможет дева Мария.

Спустя то небольшое время, которое необходимо, чтобы на максимальной разрешенной законом скорости добраться от дома Моредо до мэрии Санта-Моники, в кабинете Эмилио Ортеги разыгралась следующая сцена.

– Идите вы к черту, комиссар! – повышенным, но при этом растянутым и ленивым тоном отпустил в адрес Линареса реплику некий чрезвычайно уверенный в себе синьор. Примерно шестидесятилетнего, или чуть больше, возраста, с чрезвычайно нездоровым цветом лица. Одет он был в легкий светло-бежевый костюм, со старомодной широкополой шляпой в тон.

Гость вальяжно развалился в кресле для посетителей и мелкими глотками пил из высокого стеклянного стакана воду.

– Никуда я не поеду. С какой еще стати!

Синьор в бежевом представился, как Сильвио Саласар. Из вещей при нем был потертый по углам рыжий кожаный портфель. Приехал Сильвио, по его словам, из Мадрида утренним автобусом и, в ожидании, когда будет не слишком рано беспокоить мэра, прикорнул на лавочке в одном из затененных городских сквериков. А затем прямиком отправился в мэрию – заявить о своем праве на сокровища.

Эстебан Линарес, в чьей душе все еще кипело возмущение, вызванное нападением на донью Анну, верить на слово бесцеремонному хлыщу не собирался.

– Ну, вы же отрицаете, что говорили с Анной Моредо? – настаивал комиссар. – Так, давайте, проверим это на месте, в ее присутствии? Чего вы боитесь, раз это были не вы?

– Уверяю вас, ничего! Ваша сумасшедшая старуха может утверждать что угодно, – Саласар допил воду и поставил стакан рядом с графином. – Видимо ей напекло голову у дороги, возле которой она просидела весь день! С какой стати это значит, что теперь, по щелчку ваших пальцев, я должен…

– Откуда вы знаете, что она сидит у дороги? – попробовал зацепиться комиссар. – Это были вы! Вам просто стыдно признаться в таком наиподлейшем поступке…

– О боже! И это ваш комиссар? – гость закатил глаза, и вместе с креслом развернулся в сторону мэра. – Серьезно?

Ортега, сидящий за своим рабочим столом и почти не участвующий в разговоре, отреагировал пожатыми плечами: мол, что ж тут поделаешь?

Словно капризная театральная дива Сильвио издал страдальческий вздох и цокнул языком. После чего «с невероятным усилием» поднял с пола свой портфель и уложил его плашмя на колени. Щелкнув хромированным замком, Саласар вынул из портфеля прозрачную папку с как попало уложенными в нее газетными вырезками, наклеенными на листы бумаги.

– Нате, смотрите! – протянул он папку Линаресу. – Это статьи журналистов, больше десятка. Там все о вашей Анне, заграбаставшей мой клад. И о том, как она проводит все свои дни, там тоже есть. И о деталях аварии. А также там фотографии драгоценностей – которые меня к вам и привели. Я уже рассказывал.

– Расскажите, пожалуйста, еще раз, – попросил мэр Ортега, – для синьора комиссара, синьор Саласар.

Гость отложил портфель и достал из внутреннего кармана пиджака несколько черно-белых фотографий – довольно старых, пожелтевших, с загнутыми и оторванными уголками.

Обращаясь с полицейским, будто с пятилетним ребенком, одно фото гость сунул прямо комиссару под нос.

– Это колье моей бабки, – произнес он медленно, с расстановкой, – по линии матери. Точно такое же находится среди украшений, найденных в доме вашей чертовой Моредо.

Гость забрал у комиссара обратно свою папку, порылся в ней и вынул из нее вырезку со статьей, в которой была фотография сокровищ. Поставив ее рядом со снимком своей родственницей, он ядовито осведомился: