А на востоке Юрий с братьями и племянниками ведет борьбу против мордвы, которая в эту пору проявила значительную не только оборонительную, но и наступательную энергию, и с камскими болгарами^[75]; для этой борьбы создан им новый опорный пункт в Нижнем Новгороде. Не забыты и другие традиции суздальской политики: Юрий поддерживает зависимость от Суздальщины южного Переяславля^[76], усиливает свое влияние в Черниговщине, пользуясь свойством своим с князем Михаилом Всеволодовичем^[77]. Рязанских князей, плененных Всеволодом Юрьевичем, Юрий отпустил в их отчину, а после злодейского избиения шести князей Глебом и Константином Владимировичами помог Ингварю Игоревичу одолеть братоубийц и утвердиться на рязанском княжении.

Суздальская политика и при Юрии идет по следам Всеволода Юрьевича. Внутренние смуты и многокняжие расшатывают единство Суздальщины, но оно далеко еще не разрушено. С другой стороны, по данным наших источников нельзя установить – для времени до татарского нашествия – какие-либо примеры выделения частей Ростовско-Суздальской земли в вотчинное, опричное владение отдельных князей. В смене княжеских поколений, конечно, намечаются, как бывало и в Киевской Руси, вотчинные связи и притязания отдельных княжеских линий на определенные города и волости, но нет еще фактов вотчинного распада обширной Ростовско-Суздальской земли. История междукняжеских отношений на русском северо-востоке представляет принципиальный интерес только с кончины Всеволода Юрьевича (1212 г.). До этого момента нет и повода ставить вопрос об образовании каких-либо «вотчинных княжений» в Суздальщине.

Планы и распоряжения Всеволода о будущей судьбе его владений известны нам только по таким рассказам современников-летописцев, которые носят явные следы пережитых по смерти Всеволода смут и проникнуты определенными книжническими тенденциями.

Великий князь Всеволод Юрьевич правил столь же «самовластно», как Андрей Боголюбский, младших князей он держал подручниками, исполнителями своей воли. В рассказах о нем летописи устанавливается новая политическая терминология: титул «великого князя» последовательно означает «старейшину» среди русских князей^[78]; впервые встречаем в них и обращение князей к великому князю: «господине». Как же представлял себе Всеволод постановку преемства власти – после себя? Повествование, которое дает некоторый ответ на подобный вопрос, находим в летописном своде по списку «мниха Лаврентия»; оно вошло в этот свод, видимо, из ростовского источника, так как явно составлено сторонником князя Константина Всеволодовича. Усердное стремление его обосновать право Константина на старейшинство по кончине отца обличает притом полемическое настроение, навеянное борьбой за это право между братьями Константином и Юрием. Сообщая, как в 1206 г. (6714 г.) Всеволод посылал сына своего Константина на княжение в Великий Новгород, этот повествователь вложил великому князю в уста такую речь: «Сыну мой Костянтине, на тобе Бог положил переже старейшиньство во всей братьи твоей, а Новгород Великый старейшиньство имать княженью во всей Русьской земли: по имени твоем тако и хвала твоя: не токмо Бог положил на тебе старейшиньство в братьи твоей, но и в всей Русской земли, и яз ти даю старейшиньство, поеди в свой город». Тут же – изображение в приподнятом, риторическом тоне обстановки поставления Константина на новгородское княжение от руки отца, великого князя: Всеволод вручает сыну «крест честный и мечь» – инвеституру на «пасенье людей своих от противных»; провожают его «вся братья его» все бояре отца его и все купцы (или: все мужи отца его и «вси людье») и «вси посли братья его». Сбитость некоторых черт в этом изложении, например несогласованность личного присутствия братьев Константина и роли их «послов», мешает признать весь рассказ позднейшим риторическим сочинением, а склоняет к мысли, что в нем несколько искаженно отразилась запись, более отчетливая и, вероятно, воспроизводившая нечто действительно бывшее^[79]. Торжественно, по этому рассказу, встречают Константина новгородцы «от мала и до велика» с епископом Митрофаном, крестным ходом, ведут его в храм Святой Софии, где и совершен обряд посажения его на стол княжения^[80]. Весьма вероятно, что книжник, сторонник Константина, использовал простой рассказ об отъезде Константина в Новгород и его проводах и внес в него ряд многозначительных черт, чтобы создать сцену, которая могла бы соперничать в политической значительности с обстановкой, в какой Всеволод передавал старейшинство Юрию. Существенно не фактическое содержание этой сценки, а вложенная в нее тенденция. Перед нами нечто новое, чуждое Киевской Руси, чуждое и новгородскому летописанию: попытка связать право Константина на великое княжение (на старейшинство не только во всей братье-князьях, но и во всей Русской земле) с его княжением в Великом Новгороде, с тем, что «Новгород Великий старейшинство имать княженью во всей русской земле». Зарождается новая историческая концепция великокняжеской власти, которая, с одной стороны, будет жить в наименовании северно-русским летописанием великого княжения «Владимирским и Великого Новгорода», а с другой – придает особую многозначительность новгородскому преданию о Рюрике, первом князе Русском. Концепция эта, как еще увидим, получила твердую опору в реальном значении, какое имело для великих князей обладание Великим Новгородом.

Но и в данном частном случае в вопросе о Константине и его притязаниях на старейшинство наш книжник не так далеко ушел, по существу, от исторической правды, освещая по-своему отношение к своему князю – его отца Всеволода Юрьевича. Положение Константина при отце было действительно исключительным. В то время как Всеволод держит остальных взрослых сыновей на княжениях вне Суздальщины (в Новгороде, Рязани, Переяславле южном), он Константина отозвал в 1207 г. из Новгорода и «остави у себе», дав ему «Ростов и инех пять городов^[81] да ему к Ростову»^[82]. Дальнейший ход событий показывает, что тут не было выдела Константину «вотчины» или «удела».

Характерно, что Лаврентьевский свод не сохранил рассказа о столкновении Всеволода с сыном Константином по вопросу о дальнейших судьбах великого княжения. Сведения об этом столкновении дошли до нас только в более поздних сводах, всего полнее в Воскресенской летописи, которая сообщает под 1211 г.: «Посла князь великий Всеволод по сына своего Костянтина в Ростов, дая ему по своем животе Володимер, а Ростов Юрью дая; он же не еха ко отцю в Володимерь, хотя взяти Володимерь к Ростову; он же посла по него, вторицею зва к себе, и тако пакы не иде ко отцю своему, но хотяше Володимеря к Ростову»^[83]. Текст этот уже в Никоновской летописи подвергся такому толкованию, которое выдвигало вопрос о соперничестве Ростова и Владимира; тут он переделан в речь князя Константина, который говорит отцу: «Понеже много возлюбил мя еси и старейшого мя сына имаши и старейшину мя хощеши устроити, то даждь ми старый и начальный град Ростов и к нему Володимерь; аще не хочеть твоя честность тако сотворити, то даждь ми Володимерь и к нему Ростов»^[84]. Весьма вероятно, что к этому же моменту относится и назначение Ярославу Всеволодовичу – Переяславля, а Владимиру – Юрьева-Польского^[85].

Старейшинство во всей братье Всеволод определенно связывает со столом владимирского княжения, а разногласие с ним Константина в стремлении этого князя сохранить в своих руках и Ростов и Владимир. И Всеволод не отнял у него Ростова, но передал Владимир – Юрию, а с владимирским княжением связанное с ним «великокняжеское» старейшинство.

«Князь великий Всеволод созва всех бояр своих с городов и с волостей и епископа Иоанна и игумены, и попы, и купцы, и дворяны и вси люди, и да сыну своему Юрью Володимерь по себе и води всех ко кресту, и целоваша вси люди на Юрии; приказа же ему и братью свою»^[86]. В остальном ряд Всеволода остался, надо полагать, тот же. «Летописец Переяславля Суздальского» приводит и наставление Всеволода сыновьям о сохранении ими «одиначества»: «И не мозета ратитися сами между собою, но аще на вас встанеть кто иных князий, то вы вси совокупившеся на них будите, и буди вам Господь помощник и святаа Богородица, и молитва деда вашего Георгия и прадеда Володимира и потом и аз благословляю вы». Характерно тут представление о заветах Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого и Всеволода Юрьевича, которыми должны руководиться потомки; представление это долго будет жить и в книжной традиции, и в общественной великорусской мысли: в свое время книжник-летописец, отмечая закрепление великого княжения за Иваном Калитой, вспомнит о нем и запишет, что Иван Данилович получил «княжение великое надо всею русскою землею, яко же и праотец его великий князь Всеволод-Дмитрий Юрьевич»^[87].

Многое изменилось в строе Ростовско-Суздальской земли ко времени кончины Всеволода Юрьевича. Суздаль явно отступает на второй план после недолгого соперничества в земском значении с Ростовом. Рядом с великокняжеским Владимиром стоит Ростов, в котором Константин Всеволодович видит столь же необходимую опору своего старейшинства, как и в стольном Владимире. Его сторонник-летописец, чье изложение определило состав данной части Лаврентьевского свода, вовсе опустил сообщение о передаче старейшинства Юрию и о наделении княженьями Ярослава и Владимира, словно в «ряде» Всеволода и речь-то шла только о великокняжеском преемстве. Этот летописец выражал, очевидно, ростовские тенденции, стремления ростовского боярства. Но общественные силы, с которыми приходилось считаться княжеской власти в Ростовско-Суздальской земле, не укладываются в представление о боярстве одного города. Вспомним еще раз, как по смерти Андрея Боголюбского судьбы земли решались на съезде во Владимире «Ростовцев и Суздальцев и Переяславцев и всей дружины – от мала и до велика»; переговоры этого съезда с князьями летописец называет «речью дружинной»^[88]. Тут не одни бояре действуют, а «вся дружина», то есть «бояре и гридьба и пасынки»^[89]. Но бояре вершат судьбами земли. Они призвали на княжение старших племянников Всеволода – Ростиславичей, их винит летописец-владимирец за «многу тяготу» земле от управления этих князей^[90]; и в них вся опора князей^[91]. Лишь в борьбе с ними утвердил Всеволод свою власть в Ростовско-Суздальской земле, опираясь на свою личную дружину, на владимирцев и на то, «что бяше бояр осталося у него». Среди старших бояр – противников Всеволода выступают поименно, как крупные фигуры, Добрыня Долгий, Матвей Шибутович, Иванко Степанович. Победа Всеволода на Юрьевском поле ознаменована разгромом этого боярства: иные погибли в бою, другие пленены, а села боярские, кони и скот разграблены победителями^[92]. И Всеволод правил, «не обинуяся лица сильных своих бояр, обидящих менших и работящих сироты и насилье творящих»^[93]. Однако и он окружен «сильными боярами». Те самые бояре, которые расстроили в разгар княжеской усобицы попытку князей помириться путем раздела владения Ростовско-Суздальской землей^[94], смирились перед силой Всеволода, когда он стал один великим князем всей земли. Что тут дело шло не только о соперничестве городов, но и о более глубоких особенностях строя Ростовско-Суздальской земли, показывают события 1211 г., когда Всеволод Юрьевич – в новом раздоре между ростовским князем Константином и владимирским Юрием – закрепляет свой «ряд» на многолюдном съезде, который И. Е. Забелину представился «первым Земским собором». Перечень общественных групп на этом съезде вызывает сомнения потому, что текст^[95] дошел до нас в поздней редакции^[96]. Но общий смысл известия едва ли должен терпеть от таких сомнений: перед нами явление, сходное с тем съездом, какой был во Владимире после убиения Андрея Боголюбского или при проводах Константина Всеволодовича на новгородское княжение в 1206 г.^[97] Такой съезд нужен Всеволоду, чтобы провести то «укрепленье с людьми», которое обеспечило бы осуществление его ряда. Но в Ростовско-Суздальской земле это «укрепленье» не с вечем стольного города, а со всей землей на съезде «всех бояр с городов и волостей», духовенства с епископом во главе, и всей дружины при собрании горожан – купцов и «всех людей»^[98].

Назначение особых княжений отдельным сыновьям не противоречило по-прежнему представлению о единстве земли, во главе которой стоит старейшина во всей братьи. За этим старейшиной утвердился в Ростовско-Суздальской земле титул «великого князя», и его политическое значение укреплено крестоцелованием «всех бояр» и всей дружины – не одного лишь стольного города. Мы видели, что Юрий Всеволодович, укрепившись на великом княжении по смерти старшего брата, ведет подлинную «великокняжескую» политику, руководя всеми силами Ростовско-Суздальской земли. Лишь одно известие о назревшем было в 1229 г. столкновении его с братом Ярославом и племянниками Константиновичами указывает на непрочность этого «единства», поскольку его основа в «одиначестве» князей. Наметившиеся при нем зачатки вотчинного раздела Ростовско-Суздальской земли – лишь позднее, чем на юге, выросли в господствующее явление местной политической жизни. И ни эти зачатки, ни сохранение политического единства при многокняжии, ни столкновения князей с боярством – ничто не дает достаточного основания строить резкую антитезу между югом и севером для XII и начала XIII в., особенно в объяснение, как возникло «удельное» или «вотчинное» дробление политического властвования. Единство обширной земли – прочнее и устойчивее на русском северо-востоке, чем в какой-либо иной русской области; и яснее тут, чем где-либо, выступает опора земского единства в боярстве и сплоченных им общественных силах. «Сильная земля Суздальская» живет своими местными интересами, политическими и торговыми, чем дальше, тем больше отрывая своих князей от более широкого «общерусского» кругозора. Но южный поэт – автор «Слова о полку Игореве» – был прав, когда обратил укоризну в забвении прежних традиций Русской земли не только к Всеволоду Юрьевичу, но и к Ярославу Осмомыслу Галицкому, к волынским Мономаховичам, смоленским и полоцким князьям. Разъединение политических интересов отдельных областей – общая черта русской исторической жизни XII в. Суздальщина становится особым семейным владением одной линии княжеского рода вслед за землями Полоцкой, Галицкой, Черниговской, одновременно со Смоленской и Волынской. Повсюду это обособление областей связано с упадком политического значения «вечевого гражданства» и с усилением княжеской власти. Повсюду наблюдаем усиление влияния бояр на внутренние и внешние судьбы земель-княжений, и борьбу с ними князей «самовластцев». Борьба эта успешнее на севере и дает более прочные результаты, но и тут не приходится говорить о падении политического преобладания «руководящих классов местного общества». Наконец, в стремлении к «подчинению младших родичей, как подручников, старшему князю государю-самовластцу» Андрей Боголюбский и Всеволод Юрьевич идут по следам Владимира Мономаха и Мстислава Владимировича, осуществляя исконную тенденцию старейшинства «в отца место». Князья русского северо-востока сохранили единство своего «великого княжения», построенного на традиционной основе, до грозной годины татарского нашествия^[99]; пережило оно и эту грозу.