Глава 6. Гатчинский след

Константин Павлович раздраженно размял в пепельнице папиросу и запустил руку в волосы, разрушив так тщательно наводимый час назад перед зеркалом пробор. На столе лежала раскрытая папка с допросами числящихся за Рождественской частью «желтобилетниц». Ничего примечательного в этих исписанных листках не содержалось, они были уже многократно перечитаны, и Маршал лишь надеялся таким образом отвлечься от мыслей о вчерашнем фиаско в «Дононе». Но сквозь чернильные строки то и дело проступали задумчивые и грустные глаза Зины.

Константин Павлович встал, снова закурил, отворил окно. Удивляться тому, что Зина не пришла вечером, было бы глупо. Ясно, что он ее обидел. Но и проснувшись, Маршал обнаружил, что он в квартире один. Завтракать было нечем, и на службу Константин Павлович прибыл почти на час раньше обыкновенного. И вот теперь от курения натощак во рту была неприятная горечь, а воображение с готовностью нарисовало образ высокого молодого брюнета, так некстати вчера помешавшего им закончить объяснения.

Тряхнув головой, отгоняя неприятные мысли, он вернулся к столу, взял лежащий отдельно от основной стопки листок с перечнем девиц. Красным карандашом были отчеркнуты те, коих допросить не удалось ввиду их отсутствия в столице. Таких было всего две: Анастасия Карлова и Ольга Берштейн, и обе были объявлены в розыск. По словам «коллег», за несколько недель до убийства Блюментрост обе собирались домой – Карлова в Гатчину, а Берштейн на Псковщину. Опять же из показаний следовало, что должны бы они уже и вернуться. Запросы по адресам были отправлены как раз накануне праздника, а вчерашний день Константин Павлович пропустил.

Потушив очередной окурок, он снял со спинки стула пиджак. Телеграфист сидел на первом этаже. Проходя мимо кабинета Филиппова, Константин Павлович на всякий случай подергал ручку. Заперто. Закрыт оказался и кабинет с телеграфным аппаратом, пришлось идти за дежурным.

Зато открыв папку с вечерними сообщениями, Маршал моментально забыл и о высоком брюнете, и о бурчащем животе – на оба запроса были получены ответы. Обеих барышень нашли, обеих опросили. Телеграмма из Псковской губернии была короткой и лаконичной: Берштейн обнаружена, по интересующему столичный сыск делу показать ничего не может. А вот Гатчина докладывала весьма интригующе: «Прост. А. Карлова задержана. Напугана. Имеет сведения, представляющие интерес».

– Есть что-то, стоящее внимания? – Маршал от неожиданности вздрогнул. На пороге стоял Филиппов. – Я вчера после обеда опять в высокие кабинеты ездил, не видел вечерней корреспонденции, – пояснил Владимир Гаврилович.

Константин Павлович молча протянул листок с гатчинской телеграммой. Филиппов прищурился, вчитываясь.

– Что ж, – поднял он глаза на помощника. – Вызывайте мотор, едем успокаивать госпожу Карлову. А я предупрежу коллег о нашем визите.

* * *

Дорога до Гатчинского полицейского управления прошла в тишине, если можно назвать тишиной почти двухчасовой клекот двигателя. Константин Павлович не был расположен к беседе, а Владимир Гаврилович научился чувствовать настроение своего товарища и с расспросами не приставал.

Наконец автомобиль свернул с Павловского проспекта к собору, нырнул на Михайловскую и замер у двухэтажного приметного здания с каланчой, пропустив перед собой облачко дорожной пыли. Коллеги откинули дверцы и с удовольствием спустились на мостовую – Константин Павлович даже не сдержался и присел, разминая затекшие после долгой езды ноги, отчего у стоявшего у дверей управления городового недоуменно дернулась бровь.

Столичные гости вошли внутрь, представились дежурному и были проведены к начальнику управления. Им навстречу вышел из-за стола невысокий господин в пенсне, с расчесанной надвое густой угольной бородой – Петр Ильич Кокорев, хозяин кабинета.

– Владимир Гаврилович, Константин Павлович, ожидаем вас, как же, – пожимая поочередно руки гостям, несколько торопливо, будто конфузясь, произнес Кокорев.

– Петр Ильич, – начал Филиппов, усевшись в кресло для посетителей, – мы вас надолго не отвлечем, нам бы повидаться с девицей Карловой.

– Ну разумеется, коллеги. Как только вы протелефонировали, я тут же отправил за ней.

Кокорев щелкнул крышкой серебряного портсигара с монограммой, протянул его столичным сыщикам, сам закурил.

– Но вот ведь какой фокус вышел. – Кокорев смущенно крякнул, закашлялся, подавившись дымом, застучал графином с водой о стакан. Гости молча наблюдали за этими терзаниями. – Не оказалось Карловой дома. Я тут же соединился с вашей частью, но вы уже убыли.

– И куда же она делась? – Филиппов ткнул папиросой в пепельницу, обернулся на Маршала.

– Мать сказала, что та еще вечером спешно собрала дочь – у Карловой нагулянная малолетняя дочь, жила у бабки, пока мать промышляла в столице, – и ушла. Куда – не известно.

Молчавший до сей поры Маршал раздраженно хлопнул ладонью по столу:

– Так какого же черта вы ее не задержали вчера?!

Кокорев запунцовел, судорожно стащил с носа пенсне и начал яростно протирать и без того чистые стекла.

– Вы вот что, господа, – видно было, что он с трудом подбирает слова, – вы там у себя в столице, может, и умеете людей безо всяких оснований в камеру запирать, а мы тут, знаете ли, не привыкли к подобному ведению дел. У нас место покойное, не ваш содом. Гражданские права привыкли уважать, невзирая на профессии и регалии.

Он водрузил обратно оправу на переносицу и гордо блеснул стеклышками, выставив вперед свою ухоженную бороду.

– Константин Павлович! – укоризненно покачал головой Филиппов, глядя на помощника. – Простите, Петр Ильич, просто дело и впрямь нервное, на контроле у градоначальника. Что Карлова вчера рассказывала? Вы телеграфировали, что у нее есть сведения по нашему делу?

– Да. – Кокорев раскрыл лежавшую на сукне бумажную папку. – Анастасия Степановна Карлова, 27 лет, русская, вероисповедания православного, вчера показала, что в середине мая один из клиентов пытался на нее напасть с ножом. Вот, прочтите сами. – Он протянул Филиппову несколько листков.

Тот принял через стол бумаги, начал читать вслух, время от времени поднимая взгляд на помощника:

– Записано со слов А. С. Карловой дознавателем Афанасьевым С. А.: «В мае месяце, аккурат перед Вознесением, позвал меня господин один. Повел с площади в сторону по Калашниковскому, сказал, что у него там комната имеется. Да только как склады пошли, я что-то засомневалась, откуда там комнате-то взяться? Спросила, куда ж он меня ведет, что я под забором не согласная. Он меня за руку ухватил и тянуть начал, а сам второй рукой что-то из кармана тащит. И приговаривает так: «Дура, радости своей не понимаешь, я тебе такое добро сделаю, что всю жизнь улыбаться станешь, не заплачешь больше ни разу». Я, понятное дело, орать начала, а он все тащит. А людей-то нет, кому ору, не знаю, но ору. А он уж вторую руку выпростал, там ножик кривой, как у турок сабли на картинках, только меньше. Я напужалась – жуть, и, видно, Богоматерь мне сил дала, заступница. Двинула я ему что есть мочи, по коленке попала или еще куда, куда мужчинам-то больнее всего. Он охнул, руку мою бросил, тем и спаслась. Убежала, только на углу Херсонской раз оглянулась. Нету никого. Знать, сам испугался».

Дознаватель Афанасьев: «Что ж ты в полицию не заявила? Там же и часть рядом была твоя?»

Карлова: «Испугалась я. Да и что б я заявила? Чай, сама себе долю выбрала, чего уж жалиться».

Дознаватель Афанасьев: «Кому рассказывала о случившемся?»

Карлова: «А кому рассказывать-то? Чай, дружбу-то промеж себя особо никто среди барышень не водит, нет желания лишний раз поминать-то, чем на хлеб зарабатывать приходится».

Дознаватель Афанасьев: «Что после делала?»

Карлова: «А ничего. Собрала вещички, денег, что скопила, и домой уехала. Раз уберегла меня Божья Матерь, то не просто так это. Значит, знак то мне, что хватит собой торговать. Вот и отринула все это, дочь буду растить, грехи замаливать».

– Набожная особа, однако, – протянул задумчиво Маршал. Филиппов посмотрел на помощника, но, ничего не сказав, продолжил чтение:

– Так, где это? А, вот: «Дознаватель Афанасьев: «Описать того клиента сможешь?»

Карлова: «Так чего ж там описывать? Обыкновенный мужчина. Молоденький, но с бородой. Усов нет. Сутулый, как глагол. В пальто был по пятки, хоть уже и тепло было. В шляпе. Башмаки, должно, с набойками – цокал на всю улицу. Чего больше-то?»

Владимир Гаврилович перевернул листок, убедился, что на обратной стороне тоже ничего нет, и снова посмотрел на Маршала. Тот в задумчивости ерошил рыжеватую бороду.

– Похож на нашего клиента, – резюмировал Филиппов.

– Похож, – отозвался Константин Павлович, – и, судя по всему, имеется у нашего резателя и ритуал. Прав доктор насчет улыбки. Да и география, кажется, тоже вырисовывается – пока от Знаменской площади до Калашниковской набережной. Фотография или словесный портрет Карловой есть? – обернулся он к Кокореву.

Тот пожал плечами:

– Фотографировать мы ее не стали. А на словах? – Он наморщил лоб. – Субтильная барышня, из тех, что сейчас интеллигенция предпочитает. Грудь небольшая. Роста тоже невеликого, вершка три, не больше^[4]. Волос длинный, темный. Глаза карие. Лицо чистое. Пожалуй, что и все. Единственно что еще, так это возраст. Ей двадцать семь, а выглядит как гимназистка, больше восемнадцати не дашь.

– А вот и предполагаемый портрет потенциальных жертв – эта Карлова по описанию сойдет за сестру убитой Блюментрост.

Владимир Гаврилович согласно кивнул на комментарий Маршала, повернулся к притихшему Кокореву:

– Вот что, Петр Ильич. Мы Карлову в розыск, само собой разумеется, объявим. Общеимперский. А вас я попрошу очень настоятельно установить надзор за матерью барышни. Не верю я, чтоб та не знала, куда дочь с внучкой отправились. И незамедлительно обо всем телеграфируйте.

Глава 7. «Дунай» – это вам не «Англия»!

Зина еще раз придирчивым взглядом оглядела гостиную и прихожую, удовлетворенно кивнула, отметив идеальный порядок. Улыбнулась своему отражению в зеркале, поправила шляпку и уже потянулась рукой к зонтику, как в дверь бешено забарабанили.

– Зинаида Ильинична! Зинаида Ильинична! Вы дома? Откройте, это Отрепьев!

– Сейчас!

Зина повернула ключ. На лестничной клетке стоял тяжело дышащий письмоводитель из Казанской части Николай Антипович Отрепьев. Он нередко бывал в квартире Маршала по разным служебным надобностям, но обычно всегда аккуратный молодой человек сегодня предстал перед Зиной в довольно растрепанном виде: пробор нарушен, волосы на высоком лбу слиплись от пота и висели тонкими сосульками, борода всклокочена, а фуражку он держал в руке. Судя по виду, он взлетел бегом не только по лестнице, а преодолел в той же манере весь путь от службы до Мойки.

– Господи, хвала тебе, вы еще дома!

– Что стряслось, Николай Антипович? С Константином Павловичем что-то? – Зина схватилась за дверной косяк.

– Нет, слаба богу, с господином Маршалом все хорошо. Но они настоятельно просили вас их дождаться, не уходить. У нас там жуть очередная приключилась, опять барышню злодейски умертвили. Очень Константин Павлович обеспокоены, просят вас без них сегодня из дому не выходить. Вот, записку передали.

Зина развернула сложенный вчетверо листок, пробежала глазами по ровным, аккуратным строчкам.

«Зина! Это очень важно! Заклинаю, дождись меня. Я уважаю твое нежелание оставаться у меня и вечером провожу тебя до дома. Знаю, что ты очень смелая, и потому не ради себя, а ради моего спокойствия повторяю – дождись меня».

Тон записки в отличие от ровного почерка был непривычно эмоциональным. Обычно Константин Павлович волю чувствам не давал, потому Зина покорно сняла шляпку и повернулась к отдышавшемуся Отрепьеву.

– Николай Антипович, давайте я вас кофе угощу.

Тот снова сорвал с головы только что надетую фуражку:

– С удовольствием, Зинаида Ильинична, только лучше бы сперва воды, а после чаю. Я кофе не очень…

Зина направилась в комнату, а Отрепьев на короткое время задержался в прихожей – внимательно осмотрел себя в зеркале, тщательно восстановил с помощью гребешка порядок в куафюре – и только после этого прошел в гостиную. Николай Антипович пребывал еще в довольно юных годах и потому к внешности своей относился с повышенным вниманием, особенно находясь в обществе столь же молодых и приятных дам.

Пока Зина хлопотала с чашками, заваривала чай, раскладывала салфетки, Отрепьев молча и с достоинством восседал у большого стола, закинув ногу на ногу и сцепив руки в замок на колене. Справедливости ради стоит отметить, что пару раз он делал робкие попытки предложить свою помощь, но они были решительно пресечены Зиной. Однако как только она разлила душистый чай, а после достала из буфета и поставила на стол корзинку с утренними пирожками, Николай Антипович, утратив всякое стеснение, громко сглотнул, схватил пирожок и проглотил его в два укуса, практически не тратя время на такое глупое занятие, как пережевывание пищи.

– Простите покорно, Зинаида Ильинична, но ведь маковой росинки целый день во рту не было, – смущенно извинился юноша. – Как с самого утра в «Дунай» на убийство уехали, так и ни минутки не выдалось для удовлетворения естественных надобностей.

Зина улыбнулась было, глядя на поспешность письмоводителя, но на словах об убийстве снова нахмурила брови:

– Так что же у вас там произошло, Николай Антипович?

Отрепьев уже более степенно дожевал второй пирожок, отпил из чашки горячий чай, с сомнением посмотрел на ждущую ответа Зину. Казалось, он никак не может решить, стоит ли делиться с посторонним человеком служебной информацией. Потом, решив, что вряд ли Зинаиду Ильиничну можно отнести к людям вовсе уж посторонним, и проникшись благодарностью за угощение (а еще и потому, что очень уж хотелось ему хоть с кем-нибудь обсудить увиденное и услышанное этим хлопотливым днем), начал:

– Опять убийство, сударыня, и опять зверское, не русское какое-то. Уличную девушку умертвил какой-то изверг совершенно изуверским способом. – Зина подперла подбородок кулачком, приготовилась к долгому рассказу. – С утра позвонили нам из Рождественской части. Господин Иноверцев. Ну как нам, – слегка смутился Отрепьев. – Владимиру Гавриловичу, само собой. Я просто в кабинете у них был, распоряжение записывал. В гостинице «Дунай» на Лиговке найдена мертвой барышня. Господин Филиппов мне махнули – мол, следуй за мной, а сами к Константину Павловичу прошествовали. Я сначала подивился – ну убили и убили, Лиговка же, не Миллионная. Но выяснилось, что умертвили опять «желтобилетницу», и по всем признакам тот же душегуб, что и восемнадцатого числа другую девушку зарезал, ту, что из Невы вытащили на Калашниковой набережной. Ну да вам Константин Павлович про тот случай, должно быть, рассказывали?

Зина поспешно кивнула, хотя Маршал привычки делиться служебными историями не имел и про первое убийство она ничего не знала.

– Так вот. Вызвали два мотора, погрузились: в первый Владимир Гаврилович с Константином Павловичем и доктором, во втором пристав, фотограф и я. Ажитация такая, что про меня только на месте уж вспомнили, мне-то там быть не по чину. Но мне думается, что господин начальник даже обрадовались, что я под рукой оказался. «Смотрите, – говорит, – Отрепьев, не все ж вам с бумажками возиться». Хотя, скорее всего, просто Владимиру Гавриловичу очень уж не хотелось там самим быть, уж больно жуткий натюрморт мы в номере застали. Они-то как вошли, так сразу к окошку, створку отворили и не сходили с места, только распоряжения через платок давали. А мы с Константином Павловичем и доктором ничего, и покойницу осмотрели, и комнатку тоже. Пристав-то за столом сидел, писал, а мы, стало быть, расследование чинили.

Юноша приосанился, гордый тем, что оказался выдержаннее самого Филиппова, украдкой бросил взгляд на слушательницу – как она, оценила ли его смелость?

Зина оценила, для пущей убедительности даже охнула и руками развела.

– А дальше и рассказывать-то жутко, Зинаида Ильинична. Я человек хоть и не робкий, а и то не думаю, что усну нынче, а вам-то и вовсе незачем страсти эти знать, – предупредил Николай Антипович, но тут же все и выложил, в самых ярких красках: – Все тело истыкано, вся постель в крови, лицо покромсал, ирод, да так, что рот раскроил от уха до уха. Но самое жуткое – это доктор сказал – все это он над живой вытворял, изувер, всю ножиком исколол. А потом удушил подушкой.

Молодой человек замолчал, наблюдая за реакцией, которую произвел его рассказ. Эффект был вполне удовлетворительный – Зина сидела, прикрыв рукой округлившийся от ужаса ротик и широко распахнув глаза, забывая даже моргать, а по щекам ее двумя дорожками ползли слезы. Отрепьев галантно предложил даме белоснежный платок, та благодарно кивнула, вытерла глаза и спросила:

– А что же гостиничные служащие-то? Неужто не слышали ничего?

– Ох, Зинаида Ильинична, так то «Дунай», а не «Англия». Там же гостиница – название одно. Дешевые номера, какие можно хоть на час снять. Истинный вертеп, к крикам там все коридорные привычные. Да и не станет никто на Лиговке на крики-то прибегать, скорее в другую сторону припустят. Но странно не это. И не просто странно, а даже страшно.

– Чего уж еще страшнее-то? – испуганно протянула Зина, опять прикрывая рот ладонью.

– Страшно то, что умертвил мадемуазель Герус убийца еще вечером, сразу по приходу в номер, а ушел из него, по показаниям того же коридорного, лишь под утро. Всю ночь на одной кровати с мертвым телом провел. Что с вами, Зинаида Ильинична?

Зина побледнела, глаза стали совершенно круглыми, рот судорожно хватал воздух.

– Как?.. Как вы ее назвали?..

– Кого?

– Девушку!

– Екатерина Герус… Да что случилось, Зинаи…

– Откуда вы узнали ее имя?! – Зина умоляюще сложила на груди руки в надежде, что сейчас услышит что-то, что вернет ей хоть самую малость, хоть толику, хоть крупинку веры в то, что это какая-то ошибка, что это не Катя.

– Так при ней бланк^[5] был, как положено. На имя Екатерины Алексеевны Герус, 1889 года рождения.

С глухим стоном Зина соскользнула со стула в спасительный обморок.

* * *