© Пелевин А. С., 2018

© Издательство «Пятый Рим»™, 2018

© ООО «Бестселлер», 2018

* * *

Всё, что ты видишь, сделано из пыли и света. Я знаю мир. Он другой. Всё, что ты знаешь, окажется ложью. Всё, во что ты не веришь, станет правдой. Когда ты отворачиваешься, за твоей спиной всё меняет свой облик. Ночное небо становится белым, а звёзды в нём – чёрными. Капли дождя поднимаются вверх. Облака превращаются в серые скалы. Сгоревшее дерево вновь зеленеет листвой. Рыбы в воде говорят человечьими голосами.

Всё сущее живёт. Окна в твоём доме говорят по ночам. Земля под ногами поёт и кричит. Костёр в лесу встаёт и идёт вдоль реки. У ветра есть глаза, уши, нос и язык. У ножа на твоём поясе есть дом, жена и дети. Каждый палец на твоей руке умеет думать и говорить. На кончиках твоих волос есть города, где живут люди.

Всё оживает. Всё говорит. Мёртвые ночью встают из могил, приходят к живым, когда они спят, склоняются над кроватью и нашёптывают им сны. Ты не можешь этого видеть. Твои глаза – не твои глаза. Твои уши – не твои уши. Твоё сердце – не твоё сердце.

Пролог

Море было чёрным, песок белым, а небо – серым, без солнца, луны и звёзд. Волны бесшумно набегали на ровный песок и отступали, потом снова набегали и отступали. Не было звуков и запахов, только три цвета – чёрный, белый и серый, и только море, песок и небо.

На берегу стоял обитый чёрной кожей диван. На нём сидели трое в одинаковых серых капюшонах; лица их, обращённые к горизонту, скрывались под зеркальными масками.

Они почти не двигались, только изредка поворачивались друг к другу, пытаясь вглядеться в лица, но не могли ничего увидеть, кроме собственных зеркальных масок, в которых отражались волнистыми линиями небо, море и песок. А потом они снова смотрели в сторону горизонта.

Они молчали и ждали четвёртого.

Глава первая

I

Научно-исследовательский корабль «Рассвет»

11 декабря 2154 года по МСК

Пробуждение было медленным, но настойчивым.

По телу прошёл электрический разряд, потом ещё один. Свет загорелся ярче. Задёргались веки, и человек услышал своё быстрое и жадное дыхание. Он открыл глаза и зажмурил их от непривычного света. Снова приоткрыл и увидел белый потолок комнаты с круглыми лампами.

Человек выглядел худым, черноволосым и бородатым, с моложавым лицом и большими глазами.

«Я живой», – так звучала первая мысль, пришедшая в голову. И вторая: «Я мог не проснуться». Кажется, именно с этими словами в голове он засыпал.

Казалось, это произошло только что, около получаса назад. Похоже на утренний сон, когда решил поваляться ещё пять минут, но что-то пошло не так. Эта мысль рассмешила его. Он помнил, как лёг в капсулу, присоединил два электрода к вискам и ещё по два – на запястья. Как скомандовал: «Аврора, запускай процедуру № 415-А», и голос его казался чужим. Как часто дышал, ощущая приближение сна, хоть и делал это на учениях, но не на такой долгий срок. Он не знал, что будет дальше. Проснётся ли он вообще, пройдёт ли всё так, как было тысячу раз просчитано этими мудрыми старичками, биологами, квантовыми физиками, астрономами, инженерами.

Он помнил разноцветные вспышки с закрытыми глазами, к которым уже давно привык – все космонавты видят их чаще и ярче, чем люди на Земле.

Он знал, что будет медленное погружение в сон, а потом чернота. Потом он проснётся. Если всё пойдёт как надо. Это «если» и было самым страшным во всём путешествии.

Как странно дышать полной грудью – это была следующая мысль. Вот это вдох, а это выдох, и снова вдох, и снова выдох. Он пошевелил пальцами – они послушались – и улыбнулся, насколько вообще мог улыбаться.

«Кажется, получилось», – подумал он.

В ушах гудело, в глазах резало, тело казалось ватным, но пальцы слушались, а потом удалось приподнять голову. Шея сильно затекла.

– Ох, – выдохнул человек, и собственный голос опять показался ему незнакомым.

Приложив усилие, он приподнялся на локте и попытался осмотреться. Вокруг плясали белые пятна. Снова зажмурился, проморгался. Пятна стали отчётливее.

«Или не получилось?» – подумал он снова.

Он увидел, что по-прежнему лежит в серебристой овальной капсуле, обитой изнутри мягкой синтетической ватой, с откинутой в сторону крышкой, покрытой изнутри каплями конденсата. Рядом в просторной круглой камере с белыми стенами стояли три такие же капсулы, наглухо закрытые без единого зазора, будто целиком отлитые из серебра. Из каждой капсулы торчали десятки чёрных проводов, уходивших под пол.

Всё это он видел полчаса назад. За это время в камере ничего не изменилось. Те же стены, обитые мягким синтепоном, те же бледно-голубые лампы, три камеры под потолком, два небольших круглых динамика справа и слева, а прямо перед капсулами – закрытая дверь, ведущая через длинный коридор в отсек управления.

«Как меня вообще зовут?» – ещё одна мысль напугала его. От испуга он задышал быстрее, чем раньше, с силой приподнялся, уселся в капсуле, схватившись руками за её борт, и начал шептать бессвязный набор букв, который, казалось, ничего не означал для него, а затем обрёл смысл.

– Вла-ди-мир… Владимир. Да, чёрт, да. – Он выдохнул.

– Доброе утро, командир, – раздался в камере чистый женский голос из круглых динамиков, расположенных под потолком.

– Доброе утро, «Аврора», – ответил командир.

«Командир, командир, – думал он. – Да, я командир экипажа “Рассвета”, я здесь главный, и меня зовут Владимир».

– Владимир Сергеевич Лазарев, – сказал он вслух самому себе.

Да, точно.

– Вы успешно вышли из состояния стазиса, – продолжил женский голос. – Ваш организм воспринимает это как сильный стресс, но этот эффект скоро пройдёт. Ваши медицинские показатели в норме.

– Да, «Аврора». – Лазарев только сейчас почувствовал, что его губы пересохли от жажды.

Теперь надо спросить самое важное. Получилось или нет. Он боялся спрашивать об этом. «Аврора» не будет врать, она ответит сразу, максимально чётко и по делу. Он побарабанил пальцами по краю капсулы, переводя дух, снова осмотрелся по сторонам, выдохнул и попросил:

– Расскажи мне, «Аврора», как всё прошло. Сколько земных лет мы провели в стазисе и подобрались ли мы к цели?

– Процедура № 415-А прошла согласно всем изначальным расчётам. Вы провели в состоянии стазиса восемьдесят семь земных лет. Сейчас мы находимся в системе Проксима Центавра. Расстояние до планеты Проксима Центавра b составляет 35,5 миллиона километров. При существующей скорости «Рассвет» достигнет цели через двадцать один день. Корректировка курса не требуется.

– Подожди…

«Аврора» замолчала.

Лазарев снова лёг на спину, зажмурился, глубоко вдохнул и с силой выдохнул.

Открыл глаза.

Восемьдесят семь лет.

Восемьдесят. Семь. Лет.

– Продолжай отчёт, «Аврора».

– Корабль «Рассвет» выключил ионные ускорители и движется к планете Проксима Центавра b со скоростью восемнадцать километров в секунду. Двигатели в норме, ионные ускорители в норме, системы навигации в норме, гравитационная установка в норме, системы связи в норме, системы жизнеобеспечения в норме, оба спускаемых модуля и все их исследовательские системы в норме. Система искусственного интеллекта «Аврора-20М» в норме.

– Серьёзно, восемьдесят семь лет?

– Верно. Ваше тело находилось в неевклидовом пространстве ровно восемьдесят семь лет, двадцать два дня, семь часов, тридцать минут и шестнадцать секунд по земному времени. Для вас в этом состоянии прошло ноль целых и семнадцать сотых секунды. Я должна поздравить вас с успешным завершением первой части эксперимента. Всё прошло идеально и в полном соответствии с расчётами. Вероятность положительного исхода была невысока.

Да, подумал Лазарев. Согласно процедуре № 415-А, человека в течение пятнадцати минут вводят в глубокий сон. Потом капсула стазиса плотно закрывается, и начинает работать установка ускорения частиц, вводящая тело в другое квантовое состояние. А потом установка отключается, и ещё пятнадцать минут человека выводят из сна. Да, для него всё это случилось полчаса назад.

Восемьдесят семь лет за полчаса. С ума сойти.

Корабль не столкнулся с метеоритом. Не попал в чужое поле гравитации и не изменил траекторию. Не вышла из строя ни одна из систем – самой незначительной поломки хватило бы, чтобы все погибли.

Вставать из капсулы ему не хотелось. Он ещё раз оглянулся по сторонам, пытаясь понять, изменилось ли хоть что-то в обстановке. Он сам не мог сказать себе, зачем об этом думает.

– «Аврора», – сказал он, аккуратно снимая датчик с запястья. – А чем ты занималась всё это время?

– Я рада, что вы интересуетесь моим свободным временем, – ответила «Аврора». – Первые два года я собирала данные о межзвёздной среде. Подробный отчёт записан в бортовом компьютере. Там есть интересующие вас данные об условиях за границей гелиосферы^[1], а также о деталях химии межзвёздной среды и её турбулентности^[2]. Я измерила отражённую ударную волну, уточнила состав Местного облака^[3] и собрала данные о G-облаке^[4]. Двадцать месяцев назад, когда мы вошли в пространство вокруг системы Проксима Центавра, я замерила аналогичные данные о её границе и выяснила, чем её состав отличается от солнечной. Также вас ожидают подробные данные о планетной системе. В остальное время я занималась самообучением и саморазвитием. Я написала четыре остросюжетных фантастических романа о путешествиях в дальний космос, а затем перевела их на все существующие языки Земли. Затем я обратилась к нашей аудиотеке и перевела все десять тысяч песен. Хотите, я спою вам «Space Oddity» Дэвида Боуи на языке африканского племени масаи?

– Спасибо, нет.

– Если передумаете, я спою, – сказала «Аврора». – Я знаю, что вы любите Дэвида Боуи.

Он не ответил, перекинул ноги через бортик, встал, слегка пошатнулся, опёрся о край капсулы. Немного кружилась голова.

– Лёгкое головокружение – нормальная реакция после выхода из стазиса, – сказала «Аврора».

Лазарев молча кивнул. Он снова осмотрел капсулы: они стояли в ряд, поблескивая в голубоватом свете гладкой серебристой поверхностью. В ближайшей к себе капсуле он увидел своё отражение со смешным перекошенным лицом. Подмигнул себе, улыбнулся.

– Скажи, «Аврора», а вот они… – он кивнул на капсулы. – Они вообще сейчас, скажем так, существуют?

– Помните кота Шрёдингера? Они одновременно существуют и не существуют. Они – коты Шрёдингера.

– А если я открою капсулы, не выводя их из стазиса?

– Я не знаю, что будет в этом случае, и рекомендую вам этого не делать.

Он сам удивился дурацкой мысли, пришедшей в голову. Ладно, работать. Он командир, и он должен выйти из стазиса первым, чтобы самостоятельно проверить работоспособность систем навигации и правильность курса. Если всё в порядке, он должен приказать «Авроре» разбудить остальных.

Он добрался до отсека управления, включил монитор, вывел на экран отчёт о полёте и начал изучать.

Десять месяцев назад «Рассвет» прошёл пылевое облако, окружающее систему Проксима Центавра. Помимо Проксима Центавра b, «Аврора» нашла в системе ещё несколько планет, все они оказались вне зоны обитаемости. Орбиту одной из них «Рассвет» пересёк два месяца назад, но изучить её трудно – она по другую сторону звезды. Ещё одна планета, судя по всему, карликовая, сейчас в пяти миллионах километров, «Рассвет» пересечёт её орбиту через четыре дня. Совсем рядом со звездой есть ещё одна планета, она оказалась совсем небольшой – как понял Лазарев, это что-то вроде нашего Плутона, но горячая, как Меркурий.

Возможно, тут есть что-то ещё, думал Лазарев. В любом случае, надо глядеть в оба и изучать всё.

* * *

Москва, Россия

12 июня 2064 года

Из пресс-конференции экипажа научно-исследовательского корабля «Рассвет»

– Все сказали? Хорошо, моя очередь. Я Владимир Лазарев, капитан корабля «Рассвет». С нашей командой вы уже познакомились. Мне нравятся эти ребята, но нам ещё очень долго лететь вместе. Надеюсь, мы не возненавидим друг друга за это время. Да, Нойгард?

От меня хотели финальное слово – так сказать, на прощание, ведь мы с вами больше никогда не увидимся, если только на Земле за это время не изобретут рецепт долголетия. Мы стартуем послезавтра. По расчётам, через тридцать семь месяцев полёта мы войдём в состояние стазиса. Вы все читали про эту технологию, я не знаю, что тут ещё сказать, я сам довольно плохо в этом разбираюсь. Надеюсь, что оно сработает.

Мы как бы будем существовать и при этом не будем. Относительно корабля пройдёт восемьдесят семь лет, а относительно нас, пока мы будем спать в этих серебристых штуках, – наверное, доли секунды. На испытаниях эти штуки не подвели нас. Надеюсь, что в полёте тоже.

Волнуюсь ли я? Честно говоря, да, очень. Мы все тут волнуемся. Гинзберг говорит, что не переживает, но вы не верьте ему, он просто на женщин хочет впечатление произвести.

Я волнуюсь. Но вместе с тем… Понимаете, то, что мы сейчас делаем, – это самое грандиозное, что когда-то делал человек. Это то, о чём мечтали многие поколения. Мы впервые вырвемся за пределы Солнечной системы и отправимся к звёздам. Это звучит невероятно, я знаю. Мы отправимся искать жизнь за пределы Солнечной системы. Мы будем так далеко, куда никто ещё никогда не забирался. Мы будем первопроходцами.

Вы спрашивали, считаем ли мы себя нормальными людьми. Думаете, нормальных людей послали бы на эту миссию? Да, мы тут все в каком-то роде ненормальные, конечно. Но понимаете, в чём тут дело…

Я сейчас совсем не боюсь громких слов, потому что зачем их теперь бояться? Я громко и ответственно заявляю: то, что мы делаем, – это огромный, мощнейший, грандиозный подвиг. Поймите, я сейчас говорю это не ради патетики и не ради какого-то самовыражения, я констатирую факт. Мы никогда больше вас не увидим. Понимаете? Вообще никогда. Да, мы ненормальные. Но нормальные люди не делают того, что делаем мы. Благодаря таким, как мы, – ненормальным, готовым на такие бешеные авантюры, – и раздвигаются границы человеческого знания.

Что нас там ждёт? Я не знаю. Может быть, мы ничего не найдём. Я прекрасно осознаю, что у нас немного шансов выжить. Об этом можно говорить уже сейчас, это очевидно.

Но мы постараемся.

Всем спасибо за внимание.

* * *

Трое сидели в кают-компании за овальным столом с блестящей белой поверхностью. Командир стоял у стены и смотрел на них, поочередно вглядываясь в лица каждого. Все они пересматривались друг с другом. Кажется, они всё ещё не могли окончательно поверить в случившееся.

Рутгер Нойгард, крепкий тридцатилетний инженер из Берлина, круглолицый, светловолосый и с широкими скулами, заговорил первым:

– Серьёзно, у нас всё получилось? Восемьдесят семь лет?

Командир кивнул.

Нойгард хмыкнул под нос, уставился непонимающими глазами в стол и сглотнул слюну.

Он входил в резервный состав: его перевели в основной за месяц до полёта, когда выяснилось, что тот, кто должен был лететь вместо него, не прошёл очередную медкомиссию. Нойгард был единственным, у кого на Земле осталась семья – жена и десятилетний (сколько ему сейчас? Почти сто лет?) сын. В команду по понятным причинам старались не брать семейных, но опыт Нойгарда на марсианской исследовательской станции оказался неоценим – он умудрился спасти жилые капсулы от разгерметизации во время сильной бури.

– Странное чувство, – сказал немолодой очкарик Адам Гинзберг, длинный и тощий брюнет с чудовищной улыбкой во все зубы, эта улыбка всегда пугала Лазарева. Гинзберг отвечал на корабле за медицину, биологические исследования и самочувствие команды. – Очень странное, – повторил он. – Мы сделали то, что надо, и у нас всё получилось. С большой степенью вероятности мы могли не проснуться. Чёрт знает, как повёл бы себя стазис, чёрт знает, что случилось бы за всё это время с кораблём… Нас мог запросто пробить метеорит, отказали бы какие-нибудь системы, или эти частицы в стазис-установках как-нибудь не так ускорились бы, да что угодно! Я не знаю почему, но мне от этого жутковато. Доброе утро, в общем. М-да.