, —займусь хорошенько нравственным самоусовершенствованием, начитаюсь всласть. Одно только обстоятельство меня немного смущало: рядом с комнатой, где я жил с товарищем, жила молодая особочка, красоточка ничего себе. Думаю – смущать будет, лучше уеду. Квартиру искать – это тоже, черт возьми, имеет свою приятность. Пожалуй, и про самоусовершенствование позабудешь. Однако я твердо стоял и все собирался себе подходящую уединенную компанию подыскать.

А тут, пока я собирался, то обнаружилось такое обстоятельство, которое устраняло все затруднения, и дело, по-видимому, могло устроиться к полному моему благополучию. Оленька (так звали красоточку), оказалось, втюрившись в Сашку состояла. Такие нежные объяснения в любви мне вдруг пришлось выслушать, что чертям тошно.

Соображаясь с этим, я конечно и решил: «Коли тут такая нежность существует, так зачем же мне и уезжать: не стану я в самом деле приятелю пакостить, счастье разрушать его. Значит и соблазна никакого быть не может». Смекнув так дело, я на радости, что без таскания по квартирам обошлось, полному благодушию предался, по три самовара в день выпивал, нежные арии распевал и все мечтал, как с отъездом Сашки я разным Миллям и Спенсерам предамся³².

Наконец настал и желанный день. Сашка уехал. Слетать в библиотеку за книгами минутное дело. Притащил их, ну, теперь засядем! Первым делом принял разные предварительные меры, устроился так, чтобы ничто, значит, тебя не смущало, чтобы никакие посторонние мысли и желания тебя не развлекали.

А потом и засел. Так все лето по возвышенной поэзии и занимался…

Резонерство в тебе одно, брат, и им ты уже давно всякое непосредственное чувство ухлопал. Вот что. Ну, наплевать!

_______________

Несколько листков в середине рукописи и перед самым концом ее мы не печатаем по недостатку наборщиков, с одной стороны, не желая утомлять Читательницу изложением обстоятельств и соображений и без того понятных – с другой.

Метеорологический бюллетень

Нынешний вечер едва ли не первый хороший вечер после вашего отъезда. Вам не представить того, что мы пережили здесь за этот месяц. Если вы легкомысленно отнесетесь к этим словам; а, дескать, дошло же, наконец, дело и до погоды – я не желал бы вам другого наказания, как этой погоды.

Я уверен, что иной самоубийца этого месяца, не будь этого вечного дождя, холода, полумрака, или совсем бы отложил свое намерение, или по крайней мере позатянул бы с жизнью. Наверное, подсудимые, по милости этого неба, немало потерпели от присяжных. Досталось, наверное, больше против обыкновенной порции всяким подчиненным от их начальников. Детям и ученикам от их родителей и учителей, разыгралось больше семейных сцен и т. д. и т. п. Насчет самоубийств и обвинительных приговоров, я так думаю, было бы назидательно всерьез обратиться к статистике.

Таким образом, нынешний вечер – праздник Питера, в котором я принимаю участие не менее всякого.

Объявление

Получит большое вознаграждение тот, кто укажет в вопросе о русской революционной партии больше, чем в вопросе о дворниках всей России. С указаниями обращаться в Канцелярию С. Петербургского Генерал-Губернатора.

Смесь

«Попался» не может, дорогая Читательница, исполнить вашу просьбу о научении отличать в нашей газете звон, жестикуляцию и правду: потому что он и сам иногда в этом затрудняется.

Я с удовольствием буду жить, Читательница, хоть на короткое время, чтобы ответить на какие-то интересующие вас вопросы.

Занимаюсь, Читательница, только по новой системе. Не по заранее определенным часам, а как только выпадет свободная минута.

Поправка, описки

В третьем нумере, на последней странице, первой строке, вместо заголовка «Объявление» нужно читать «Неожиданная полемика».

Ответа, ответа, Сара Васильевна!

С надеждой, редактор, издатель

Ив. Павлов.

Июля 21 дня № 5 и 6

«ЧУДНЫ ДЕЛА ТВОИ, ГОСПОДИ»

бывшее «Попался»

Еженедельное издание случайного происхождения и т. д.

Объяснения Редакции с ее публикой

Благополучно вступая во второй месяц существования, Редакция бывшего «Попался» нашла старый титул издания устаревшим. Так как теперь едва ли для редакции дело ее можно представлять как промах, обузу. О, совсем напротив. Это ее радость, ее жизнь. Редакция надеется, что и вас, Читательница, берет немалое удивление пред совершившимся фактом – такой долговечностью нашего издания. Редакция всего законнее нашла именно это чувство и выразить в новом заголовке своего издания.

Не удивительно ли?! Редактор, так прославившийся своей ленью вообще, и в писании писем в особенности, почти единолично ведет довольно обширное еженедельное издание! Поистине: чудны дела твои, господи! Мы живем среди чудес… и лесов дремучих, – бессмысленно дополняя в голове по обыкновению.

Счет же будет продолжаться старый. Редакция, связанная требованием аккуратности, считает долгом объяснить происхождение нынешнего двойного нумера. Она надеется, что это происходит без малейшего ущерба для Читательницы. Из последнего вашего письма, Читательница, мы убедились, что вследствие нашей неточности, допущенной отчасти по неведению, наши нумера доходят до вас недели через полторы. Такая судьба должна была постигнуть и пятый нумер, который мы могли опустить в почтовый ящик только в среду вечером. В таком случае, мы нашли удобным слить два нумера и послать их в понедельник, чтобы оба попали к нормальному сроку шестого нумера. Надлежащий объем этого нумера, как видите, добросовестно выполнен. Продолжаем помещение статьи «критический период», автор которой немножечко одурел от радости, что его Читательница возымела такой интерес к ней. Такой интерес! Такой интерес! Такой интерес! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

Итак, приведенные свойства молодого ума оказались очень приятными и выгодными для человека. Но прежде, чем с основанием желать их на всю жизнь, нужно ближе уяснить, – откуда они взялись, при каких условиях существуют. Вместе с этим дополнится и характеристика молодого ума, которая доселе умышленно до пущей резкости была начерчена односторонне.

Что мудреного, что молодой ум так деятелен, прыток? На то он и молодой. Осмотритесь внимательней! Эта прыткость не в нем одном. Посмотрите, как бесконечно подвижны, деятельны мышцы ребенка, с какой страстью ищут себе работы мышцы молодого человека. Да что – человек! Посмотрите на любое молодое животное: котенка, медвежонка, цыпленка. Везде та же подвижность, жажда деятельности: беспрестанные игры и в одиночку, и в компании, всевозможные предприятия, постоянное любопытство.

Что мудреного, что деятельность молодого ума такая живая, страстная! Ведь он так мало знает, ведь для него так много нового, новое всегда, во всех областях человеческой души, имеет такую силу прельщать, возбуждать. Возьмите человека, какого ни на есть возраста и развития, обставьте его чем-нибудь новым, необыкновенным – он разахается от интереса, он засыплет вас вопросами: как, что, почему!

Что мудреного, что молодой человек стремится философствовать, все знать и все свести в систему! Это так естественно. Если действительно интересно знать, то почему же только это, а не то. Понятно, что подавай сюда все. Это смелое желание могло бы сдерживать, охлаждать только представление о бесконечной трудности задачи, о недостатке сил, средств, времени. Но молодому уму мир представляется таким маленьким! Он совсем не знает, как достаются человеческому уму истины, сколько их выработано, сколько остается их еще открыть. Оттого он с таким легким сердцем гуляет из одного конца вселенной в другой, как по саду.

Что мудреного, что молодой ум без предрассудков восприимчив! Предрассудки – это укоренившиеся мнения. У него таких нет. Он открыт для всех встречающихся идей, как магазин для всех покупателей.

Кто будет отрицать, что все сказанное сейчас правда! Это и есть дальнейшая характеристика молодого ума. На этот раз я не стараюсь моих положений подтвердить отдельными фактами и примерами. Во-первых, потому, что они и так часто приводятся пожившими для собственного утешения и для назидания молодых. А во-вторых, иначе я не кончу мои статьи через целые месяцы.

Ну что же следует из сопоставления первой и второй половины характеристики? Следует ли то, что обыкновенно следует. Действительно ли, раз прошла пора молодого возбуждения, разум бедного проскочил мимо сокровищ человеческой мысли, убедился в страшном труде, потребном для философского взгляда; действительно ли естественно, необходимо возвратиться к умственной деятельности человека: конец радостям и горю ума, интересу предмета человеческой мысли, философским стремлениям.

О, конечно нет. Все образумливающее время вовсе не требует этого. Объективно надобно помирить первую половину характеристики со второй. Это и есть – решить наши задачи о «критическом периоде» в умственной жизни человека. Пойдем дальше медленно, не спеша, потому что здесь главная важность.

Молодое возбуждение – возбуждение непременно временное, особенность только известного физиологического периода. По одному этому оно не может быть рекомендовано как нормальное состояние на всю жизнь. Вот что скажет прежде всего в свое утешение и защиту всякий, расквитавшийся с молодостью, практик. Иза него, по-видимому, говорит так много. Действительно, нужно согласиться, что часть энергии, живости, молодости – неизбежно временна.

На это указывает, во-первых, что подобное явление наблюдается и у животных. Этот занятный теперь медвежонок – любопытный, веселый, подвижный – со временем обращается в ленивого, равнодушного, неподвижного медведя. И нельзя же думать, что и у медведя это вышло вследствие каких-нибудь ошибок молодости, каких-нибудь несовершенств медвежьей цивилизации.

Это доказывают, во-вторых, постоянные завистливые взгляды на молодость, которые бросают на нее люди, кажется бы и не имеющие основания быть недовольными и своими поздними годами – всевозможные поэты и философы. Мне представляется, что здесь мы, действительно, имеем дело с одним из трагических моментов человеческой жизни. Я думаю, что многим эта тоска по необходимо временным радостям молодости стоит счастия всей остальной жизни. Интересно бы с этой целью перерыть повнимательнее поэтов и философов.

В этом отношении давно обратило на себя мое внимание одно из парижских писем Золя в «Вестнике Европы»³³, где он пишет об Альфреде Мюссе³⁴. Если не ошибаюсь, он приходит к такому заключению. Мюссе, как известно, обладавший большим поэтическим талантом, с годами почувствовал упадок его. Ему так трудно было расставаться с этим даром богов, что он стал употреблять разные искусственные средства для возбуждения: вино и т. д. – и кончил тем, что сгубил себя. Не происходит ли эта история в более обширных размерах? Не сюда ли хоть отчасти относятся Помяловские, Никитины³⁵ и т. д.? А может быть и некоторые из окружающих нас?

Где-то, у кого-то из поэтов или философов мне припоминается следующая фантазия. Какую-то душу, по приказанию бога, ангел привел к дверям рая, приотворил их – ив щелку дал этой Душе несколько полюбоваться тем, что делается в раю. А потом дверь захлопнулась – и Душа возвращена на землю. Но вид в щелку так запал в Душу, что она осталась с вечной тоской по раю – и все земное было бессильно развлечь, утешить ее. Не про рай ли молодости рассказана эта сказка?

(Продолжение в следующем нумере).

Фельетон

ЛЮБОВЬ ИНВАЛИДОВ

Беллетристический опыт

Глава I

Два приятеля: Помело и Дубина

Первым делом, наша Читательница, позвольте представить вам моих героев: Помело и Дубина. Как водится, сначала о наружности. О внутренних качествах теперь скажу только мельком. Надеюсь, что мои герои не преминут сами развернуть перед вами свои внутренние миры, показать свои духовные сокровища.

У Помело и Дубины большею частью все врозь. У Дубины лицо моложавое с неизменным оттенком похмельности: «хватили, мол, жизни на наш пай порядочно». У Помела лицо старообразное, с выражением бессмысленной задумчивости, как будто бы говорит: «покопаемся, покопаемся в нашей милой грязи» (т. е. в душе, Читательница!). Слушаешь Помело – как будто часы ходят: так долго и так однотонно. Дубина говорит, что ворона каркает, также отрывисто и музыкально. Помело несет большей частью околесицы. Дубина предлагает слушателю только серьезное. В жизни Помело кисельно-раздумчив: на него требуются шпоры. Дубина топорно решителен: к нему надо мундштук.

Я понимаю, что Читательницу начинает интересовать вопрос: что же связывает моих героев, каким образом они оказались вместе, рядом? О, это совершенно просто. Да вполне так же, как в лавке старьевщика лежат одна около другой полинявшие испачканные ленты от головного убора и изношенные дырявые резиновые калоши. Но мои герои, однако, одушевленные предметы, одаренные умом и сердцем, и потому не только помещаются один около другого, но и развлекают друг друга по силе возможности, делают жизнь друг другу.

Вспомните, как развлекались в «Старосветских помещиках» Гоголя. Возьмет, бывало, Афанасия Ивановича с Пульхерией Ивановной духота семейного однообразия, так сейчас Афанасий Иванович и начинает освежащие облака на горизонт наводить. То нарочно пирожки забракует, то какой-нибудь страшный сон выдумает. Пульхерия Ивановна в слезы. Афанасий Иванович за ней. Затем взаимные утешения, смех, радость. Духота сменилась свежестью после дождя. Так ведь и у моих героев: Дубины с Помелом. Как сойдутся, так и устраивают тучку. Помело начинает несть, как будто задирающую Дубину, чепуху: Дубина нравственно удивляется и бьет Помело по шее и т. д. Оба чувствуют: один горечь оскорбления и сладость отомщения, другой – самолюбивую радость подсмеивания и боль пинков. Оба взаимно благодарны за доставленные ощущения и дружелюбно расстаются до следующей тучки. И, таким образом, они жили припеваючи…

Но с некоторого времени и над ними все чаще и чаще начинает парить злой гений земли, как ястреб над цыплятами. В их мирные души он напускает по временам какие-то странные, новые желания. Мне становится искренне страшно, Читательница, за моих милых героев. Мало ли что может случиться с ними на новой, им совсем незнакомой дороге.

Не знаю, насколько Вам, моя благосклонная Читательница, симпатичны мои Помело и Дубина, но я их люблю, как любит мать своих детей, все равно, уроды ли они или красавцы, как Шекспир, вероятно, любил своих и Дездемону, и Макбета, и Офелию, и Ричарда III.

Что это за беда сторожит моих героев – узнаете из следующей главы.

Глава II

Сборы к любви

Ночь. Неприветливое петербургское небо и мокрые панели. Помело поздно возвращается с приятельской пирушки и на ходу разговаривает про себя. Но романистам дано искусство подслушивать эти никому неслышные разговоры – и потому, Читательница, вы узнаете о них.

Помелу что-то тяжело. Отчего? Этого, однако, не знает ни ветер, ни сам Помело. Мало ли отчего! Душа человека так безмерно сложна и тонка. Может быть, немножко гам утомил, может, желудок в претензии:

– Э, черт побери! Тоска какая!

– Ну что там? Какой-то обязательный шум, какое-то странное взаимное наливание вином – без радости, без приятности, без искренности. И эта болтовня! Диво бы трогающая, задирающая, а то говорит, как макака, выбирает всякую чепуху, лишь бы не молчать! Эх! Что бы такое поинтереснее, посерьезнее, поживей!

Длинный ряд точек во внутреннем разговоре. Затем как молния пролетает в голове фраза: «не влюбиться ли уж?», и Помело душевно расхохотался среди ночной тишины, так что дворник, мимо которого он в то время проходил, проснулся и заругался:

– Эк его занимает нелегкая!

Чудак! Ему и в голову не могло придти, что в этот момент в душе Помела впервые раздался голос могучей человеческой страсти.

_____________

Метель. Пять часов пополудни. По Дворцовой набережной плетется Помело восвояси. Очевидно, он устал и не в духе! И еще бы не устать! С шести часов утра он встал, бегал туда и сюда, перебывал во всяческих активных и пассивных ролях. Как обезьяна в известной басне Крылова он все более и более запутывался в разных делах.

И еще бы быть в духе? Что ни мечталось сначала: глубокая добросовестность, страстное увлечение и т. д. А выходит один шиш; как-то и времени нет серьезно позаняться.

Помело слазил в карман за духовной плетью и начинает легонько себя подстегивать.

– Скверно! Дела кажется порядочно, а радости – маловато. Как-то все пресно… Экий дуралей! Разве маловато? Погуще, что требуется! Подвига, сильного чувства надо. Это верно. Да. Надобно влюбиться. Ведь все, что в романе описывают – все те дела делаются. Подвиги отламываются! Может быть, и мы что-нибудь отломаем. Плеть убирается снова в карман. И милая улыбка успокоено разливается по образу Помела.

Вечер. Комната Помела, заваленная книгами. На столе расположены всевозможные орудия умственного труда: чернила, костяной нож и т. д. Помело – дома. На лице выражение какого-то ни того, ни сего. Не то ему скучно, не то хорошо. Начинается обычный разговор про себя. Только заниматься! Ни тебе – никуда, никто – к тебе. Заниматься, черт побери! Нередко заниматься – так даже приятно. Какой-то аппетит! Но что же взять? С чего начать?

Помело отправляется к книгам и долго роется. Наконец отбирает пять и кладет на стол. Энергически несколько раз прогуливается по комнате и садится за стол, перед книгами. Берет верхнюю.

– Начнем с этой!

Задумчиво перевертывает листья.

– Или ту?

Берет другую. Ладно. Читает. Напряженно ведет глазами по первой странице.

– Что-то не интересно! Лучше, не эту ли?

Берет третью и так до последней книги. Помело с сердцем бросает последнюю и сердито ходит по комнате.

– Что же это такое? Выходит дурак дураком! И время есть удобное, а дело не идет. Нет, это недаром. Это, вероятно, от каких-нибудь неудовлетворенных потребностей. Нет, видно с толком сказано, больше себя не будешь. Хоть и не любил, и не хотел любить, а без того не должно обойтись! Влюбиться! Непременно влюбиться!

Лицо Помела горит огнем решимости.

Читательница! Разве вам не ясно, что Помело изображает теперь кучу горючего материала. Одна искра и он запылает.

Не менее тревожный период переживает и приятель Помела – Дубина. К нему и отправляемся теперь, Читательница (продолжение в следующем нумере)

Письмо в редакцию^[6]

г. редактор!

В нумере 2 Вашей уважаемой газеты в отделе хроники появилось известие, что я сожалею о рюмках перед обедом, которые я теперь не могу испивать вследствие обета любви. Такого сожаления я не обнаруживал, вероятно, поводом к этому слуху послужила моя фраза, что мне всего труднее стоило отвыкать от этих рюмок, моих хороших знакомых еще с 14-летнего возраста.

Однако Вашему, хоть и неверному, известию очень много и много одолжен, потому что оно дало слухи Вашей глубокоуважаемой Читательнице выразить в бесконечно дорогую для меня веру в мою решимость пережить себя.

Примите истинные уверения и т. д.

С. X.

Многое бы могла Редакция «Чудны и т. д.» сказать по поводу последнего Вашего письма, Читательница, но, усталая, оставляет до следующего нумера. Однако, не может умолчать: пусть ваши письма, Читательница, [кажутся вам] достойными смеха, но нам присылайте их чаще. Без них «Чудны и т. д.» неминуемо перестанут существовать.

Единственной Читательнице, Саре Васильевне, привет от редактора Ив. Павлова

В виде приложения пусть идут изделия от нашего ветреного сотрудника.

Кое о чем

(написано не Иваном Петровичем)

пустой лист

21 августа №№ 7, 8, 9

«ЧУДНЫ ДЕЛА ТВОИ, ГОСПОДИ» бывшее «Попался»

Еженедельное издание случайного происхождения и т. д. Объяснение Редакции с публикой