Верстачная лирика

 
С утра вскочу, скривлюсь в зевке
И – марш бегом в столярную!
Успеть сточить на верстаке
Одну строку коварную.
 
 
Никак не взять её пером —
Вечор пришлось помучаться.
Но нынче – дудки! – топором
Хвачу, авось – получится.
 
 
А там – в тисы и под резец,
По-новому заточенный,
Поскольку – длинный образец,
А нужен – укороченный.
 
 
Один резец, потом другой —
Какая стружка пышная!
Гвоздей – в нее, загнуть дугой.
Ну, как? Есть что-то лишнее?
 
 
Давай стамеску, долото —
Долбить её, сучкастую.
Зачем – перо? Перо – не то!
Оно лишь мажет пастою.
 
 
А тут, гляди: запил, овал,
Резьба, заточка с фаскою.
«Гаврила хлебы продавал…» —
Пойду жене похвастаю.
 
 
Принес, а баба мне в ответ,
Проклятая изменница:
– И так топить поленьев нет,
Неси, дурак, в поленницу.
 

1988 г.

Весенний дождь

 
Весенний дождь – слепое окропило —
Шел от людей опустошать дворы
Где девочка красивая так мило
Меня под гром держала за вихры.
 
 
Проплачет дождь, а значит и отмолит
Наш малый с этой девочкой грешок.
Утонет мир, но нас ничто не смоет.
Мы выжгли ночь. Нам было хорошо.
 
 
Пролилось сто дождей. Холодным жезлом
Коснулась луж бесчувственно зима.
Не я пропал. Не девочка исчезла.
А просто, чувства были без ума.
 

2016 г.

Влюбился, девушка, в тебя

 
Плыл по ветру теплый вечер
И за горизонтом гас.
Ты попалась мне навстречу
В первый раз.
 
 
Твоя улыбка певчей птицей
Растаяла в ночи,
И замелькали встречных лица:
Ищи ее, ищи.
 
 
Помнил я, за ней шагая,
Все черты ее лица,
Но вела меня другая
Улица.
 
 
И полетело время свистом,
Как камень из пращи,
Аэропорт гудел и пристань:
– Ищи ее, ищи!..
 
 
Город в суете извечной
Вряд ли встречу принесет.
Кто я ей? Обычный встречный,
Вот и все.
 
 
Меняет мир свои одежды,
Но в огоньке свечи
Живет всегда тепло надежды.
Ищи ее, ищи.
 
 
Я влюбился, девушка, в тебя.
 

2008 г.

Во дворе

 
Во дворе, где радиола на конце иглы держала
Нить мотива и луны лимонный диск,
Пробивал гитарой-соло какофонию квартала
Такт за тактом ливерпульский гитарист.
 
 
А потом игла чихала, открывалась дверь балкона,
Дом полночный пестрой шторой делал вдох…
В послезвучье возникала темноглазая икона,
И отскакивали пальцы от ладов.
 
 
И шептал полночный идол в огорошенное небо
То ли имя, то ли рифму, то ли бред.
И казалось мне, обронит: «Милый мой, сейчас я выйду,
Мне родительское слово не запрет».
 
 
Мирно спал киоск с газетой, где объявлен был крамолой
Этот парень, что с пластинки хрипло пел.
Но парили над запретом эта девочка и соло,
И над ними – звезды, белые, как мел.
 
 
А вчера на углу, там где очередь кольцом,
Мы столкнулись с ней к лицу лицом.
– Я узнал вас по ногам и духам.
Не узнали и подумали вы: хам.
 
 
Вот ведь время лица как подправило —
Ни на ощупь не узнать, ни на глаз.
И разговор у нас по правилам:
Хвастайтесь, я радуюсь за вас!
 
 
…Толстый, глупый и довольный, вот он,
Как павлин, как майский мотылек,
Щурится со свадебного фото —
Ваш уже законный кошелек.
 
 
А фото мне не нравится, но я совсем не злюсь
За то, что на картиночке не я вас приласкал.
Но в складках платья вашего спит дорогая грусть.
И в кольцах изумрудных – зеленая тоска.
 
 
А вчера на углу без запиночки и в лоб
Оценили вы мне свой гардероб.
И что на скрипочках у вас детвора —
То ли дело! – А что я вам пел – мура.
 
 
Вот ведь слово – как назло застряло в горле —
Не пропеть, не выговорить враз.
И разговор у нас по форме:
Хвастайтесь, я радуюсь за вас!
 
 
…Звоном, хрустом и шуршаньем полный
Снимочек – не взять, не упрекнуть:
Катят вас брильянтовые волны
Золотому берегу на грудь.
 
 
А остальное мелочи. И я гляжу вдогон —
Всего тебе хорошего, пей сладко и до дна.
А все-таки та девочка выходит на балкон,
И в платье ее грошевом спит медная струна.
 

1990 г.

Воробьи

 
Проститутки на Тверской, как воробьи,
Жмутся с холода к шныряющим авто.
Подобрал бы кто, уж тут не до любви —
Под дождем стоять, распахивать пальто.
 
 
Поиграл бы кто хоть в теплые слова
(Ну, какие, к черту, «бабочки» в мороз!).
Где же ездишь ты, богатая братва —
Глазки синие, как медный купорос?
 
 
Где бы выловить, чтоб – денег три мешка?
Поделили, всем хватило бы расцвесть.
А что возьмешь с приезжего лошка —
На помаду да на пару раз поесть.
 
 
И столичная презлая суета
Не поверит ни слезам и ни словцу.
Время – за полночь. Ну, где ж вы, блатата?
Привезли бы, что-ль, богатую овцу.
 
 
Синим пламенем гори она, дыми,
Папиросочка кайфовая в горсти.
На Тверскую со студенческой скамьи —
Мать узнает, зарыдает, не простит.
 
 
И красива, и собой не лимита,
И с артистами могла бы покутить.
Может, просто улица не та?
На Лубянскую пора переходить.
 
 
Что за осень – на асфальте ни листка,
От неона ночи светлые, как дни.
Вот и розочки голландские с лотка
Тоже маются – приезжие они.
 
 
Тоже ввалятся сегодня в чей-то дом.
(Ну какие, к черту, жрицы от любви!)
Принцы… Ротшильды… Но это все потом.
А сегодня – на Тверской. Как воробьи.
 

1997 г.

Воспоминание

 
Смеется девушка чему-то у фонтана,
Ей все обыденное – сказочно и странно,
И провожатый – молод, мил и мимолетен —
Смешит ее стихом на самой верхней ноте.
 
 
Талдычат голуби и кланяются низко
На шпаги ног прелестной чудо-гимназистки.
Я – провожатый. В одиночестве – беда нам.
Горит июль. Мы оба в небо бьем фонтаном.
 
 
На кон замётано, что юность накопила —
Кривится девушка над горечью у пива.
Слова срываются с проворством воробьиным,
Улыбка мается собой в бокале винном.
 
 
И фонари вокруг в почтительном поклоне
Купают ноги в акварелевом неоне.
Две тени сходятся, и путаются космы.
Смеется девушка так ветрено и просто.
 
 
Все как в кино. Все на пределе, как на гонке.
И только нет ни тормозов, ни кинопленки,
И за пустяк в душе сражаются армады,
И вкус победы – вкус пронзительной помады.
 
 
Смеется девушка чему-то у фонтана,
Ей все обыденное – сказочно и странно.
И весь сюжет случаен, чист и мимолетен.
И оборвется он на самой верхней ноте.
 

1990 г.

Вот мы и допели

 
Вот мы и допели,
Дошагали, долюбили, как могли.
Давние капели
Нас дождями в эту осень занесли.
Как случилось, если
Не заладилось ни сердцу, ни уму —
Лето были вместе,
Ну а в осень забрели по одному.
 
 
Помнишь, пели птицы,
Наряжая в побрякушки тишину?
Как тут не влюбиться,
Как на мысли не повесить пелену,
Как не рваться летом,
Загоняясь на попутном лихаче?
И молчать об этом,
Засыпая ранним утром на плече.
 
 
Я к другому дому
Зашагаю по заснеженной поре,
Ты споешь другому
В позолоченном нагретом сентябре.
Тихими кругами
Подрожит и успокоится вода.
Все, что было с нами,
Не вернется ни за что и никогда.
 
 
Где же ты?
В далеком городе
Ветер кружит желтые листы.
След простыл —
Мы оба гордые.
Где же ты?
 

2009 г.

Вчера

 
Плясал вчера на крышах города
Со снегом дождь.
И мне казалось, из-за холода
Ты не идешь.
А мне казалось, что назавтра ради нас придет жара.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
И звали ветки, ветром всклочены,
Тебя одну.
Орали трубы водосточные
Сквозь тишину,
Что завтра лето прошлогоднее опять придет с утра.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
И никому на свете дела нет,
Где этот зной.
И почему похолодело – в снег —
Перед весной?
Наверное завтра всем черемухам цвести опять пора.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
Под танго водосточных труб
Среди двора,
Гляди, танцуют на ветру
Мое с твоим Вчера.
 

2007 г.

Вы бросили якорь

 
Волны сдвинулись с такта,
И рассыпался в клочья прибой.
Вы, как белая яхта
С белокруглой вихлявой кормой,
 
 
Протаранили ночью
Все, что встало на вашем пути,
И якорь бросили прочно
До утра у меня на груди.
 
 
И глядел исподлобья
На меня солнцедиска колосс,
Как взрываю я хлопья
Золотых несусальных волос.
 
 
И, забывши про иней,
Холодящий рассудок виска,
Ниже всех ватерлиний
Опускается сладко рука.
 
 
Я в войне с целым миром,
Я собой над войсками – верховн.
Источаюсь, как миром,
Золотыми слезами стихов.
 
 
Я – поэзии дьякон,
Причитая, у моря бродил.
Вы здесь бросили якорь.
Так пришлось – у меня на груди.
 

2005 г.

Выпейте с поэтом

 
Девки в мини-юбках,
Выпьемте со мной,
Бляди ли, голубки,
Водки ледяной.
 
 
В этом шуме-гаме
Вам ли невдомек,
Что набит деньгами
Я, как кошелек.
 
 
Выпьем, девки, в сквере,
Просто, без спанья —
Нынче кто поверит
В слово без вранья.
 
 
Завершают сутки
Стрелки – скок-поскок.
Девки-проститутки,
Жены на часок.
 
 
К разъядреной маме
Гнать бы вас в пинки,
Да виной пред вами
Все мы, мужики.
 
 
Виноваты – слабы,
В чем-то знать хворы,
Коль хватают бабы
Негров за херы.
 
 
Горькие причины
По нутру скребут —
Ихние мужчины
Наших баб ебут.
 
 
Доллары-бумажки
Лэйблово шмотье.
Эх, вы дуньки-машки —
Катанье-мытье.
 
 
Злобой-беленою
Что тут исходить —
Сами мы виною,
Нам ли баб судить?
 
 
Поздно бунтоваться —
Век давил испуг.
Голь и гром оваций —
Дело наших рук.
 
 
Ах, вы сони-вари —
Круглища румян,
Тьмой бесполых тварей
Век наш обуян.
 
 
Сверху – кнут без меры.
Снизу – сплошь гробы.
Крестит поп без веры
Толоконьи лбы.
 
 
Потому, простите,
Каюсь, виноват.
Потому крестите
Нас в ядреный мат.
 
 
Выпейте с поэтом,
Чтоб вовек веков
Помнило об этом
Племя мужиков.
 

1990 г.

Гитара и шарманка

 
Гитара спорила до хрипоты
С невозмутимою шарманкой:
«Как можешь ты, как можешь ты
Одно и то ж до поздноты,
И в ясный день, и спозаранку?»
 
 
Терзался струнами потертый гриф,
Шарманка сонно отвечала.
Но иссякал ее мотив,
На полуслове прекратив,
И начиналось все сначала.
 
 
Я играю, я играю,
По чужим дворам шагаю,
Наша музыка – «шарман».
 
 
Жучка, шляпа вниз тульею —
Мы живем одной семьею,
Право-слово, не обман.
 
 
При свечах или при звездах
Звуки легкие, как воздух,
Слух ласкают и парят.
 
 
Для глухих, немых, незрячих
Верно служит старый ящик
Много, много лет подряд.
 
 
Я играю, я играю,
Не хвалю и не ругаю,
Мой хозяин мил-хорош.
 
 
Как бы ручку ни крутил он,
Отвечаю я мотивом —
Мы поем одно и то ж.
 
 
А продаст меня другому,
Хоть плохому, хоть какому,
Как наскучившую кладь —
 
 
В ту же стойку встанет жучка,
Так же в руку ляжет ручка,
И начнется все опять.
 
 
Мой хозяин звезд не схватит,
Но зато за это платят,
И врагов не наживешь.
 
 
А вот твой – поэт ретивый —
Ищет новые мотивы —
Так и сгинет ни за грош.
 
 
Я играю, я играю,
Восемь нот перебираю.
Скажут: «Смолкни!..» – Я молчу.
 
 
А твоим певцам-страдальцам
Рубят головы и пальцы.
А я ручку, знай, кручу.
 
 
А я ручку, знай, кручу.
А я ручку, знай, кручу…
 

1985 г.