Цитаты из книги «Искусство оскорблять»

Основная проблема заключается в том, что культуре бог необходим. Культура – это главный бастион бога. (Он неприступен, в отличии от церкви, которую нескольким поколениям вольнодумцев удалось превратить в мумию.) Идти в лобовую атаку на этот бастион бессмысленно. (Такие попытки уже предпринимались, но всегда выглядели очень забавно.) Именно через культуру метафизическая идея становится сверхвлиятельной и подчиняет себе любое мировоззрение. (Отметим, что при этом аннулируются примитивные признаки богопочитания в виде поцелуев рук жрецам или тому подобных нелепостей. Исчезает необходимость в поиске вульгарных чудес.)

Они обречены вечно враждовать, нанося друг другу увечья. Культура утверждает величие, непостижимость и уникальность человека. А наука доказывает его ничтожность, изучаемость и банальность. (Чаще всего это происходит невольно, но все же происходит). Конфликт здесь неизбежен, так как реалистическая картина не имеет ничего общего с лестным мифом, который крепко укоренен через культуру.

Нравится нам это или нет, но определить, где заканчивается метафизика и начинается культура, категорически невозможно. По сути, метафизика и культура – это две стороны одной монеты. Они неразделимы. Принимающий догматы культуры через них вольно или невольно принимает и загадочного «хозяина». В обывательском представлении именно этот хозяин – подлинный автор симфоний и поэм. И только он делает одного Моцартом, а другого оставляет безвестным «клавишником». Он автор (или по крайней мере, соавтор) всего того, что номинируется, как «гениальность». Именно через это понятие человек подпитывается верой в наличие некой внефизической силы, управляющей миром. Наличие Баха или Байрона, их необыкновенная, с точки зрения homo «одаренность» становится доказательством «бога» более могущественным и убедительным, чем любые сочинения Августина или тексты евангелий.

Конечно, и он порой ошибался. Но лишь когда давал себя увлечь или увлекался сам. Это бывало, но редко. В основном он был строг и сверхъественно внимателен, развивая в себе, по его выражению, «ясновидение действительности». Он упрямо резал, зашивал, наблюдал, снова резал и ставил фистулы, отведя себе роль наблюдателя, всегда подчиненного авторитету эксперимента.

Это была как раз та ситуация, когда идея уже родилась, а

доказательства (в виде ТУР) на свет еще не появились. Напомню, что такая ситуация не редкость в науке. Джеймс Дальтон в свое время высказался о особенностях атомов, но подтверждение его мыслей стало возможно лишь через сто лет. Гюйгенс в XVII веке разгадал волновую природу света, но предоставить убедительных доказательств не смог.

Доказанная Пастером возможность происхождения «живого лишь от живого» неотвратимо означала только одно: первым звеном всей жизненной цепочки был мощный, высокоорганизованный, и наделенный способностью к бесконечным сознательным трансмутациям начальный организм. Чтобы дать возможность развиться всему многообразию органической жизни, он должен был раздробить себя на десятки тысяч совершенно разных начал, дать жизнь всем видам и «собраться» обратно, чтобы курировать и направлять развитие. Тут-то по-настоящему и запахло богом. Причем таким, какого не способно было породить никакое религиозное воображение. Никогда еще за всю историю человечества реальность божества не была такой яркой и убедительной.

В лабораториях одна за другой разгадывались загадки природы, а вместе с каждой разгадкой погибала и частичка «всемирной тайны». Издыхающая метафизика, спасаясь от кислот и ланцетов, заползла в первоначальные пласты времени, в эпоху образования планеты и зарождения на ней жизни.

«Надмирная тайна» метафизики действительно может существовать только в режиме необъясненности и несформулированности. Ее очарование – в ее полной неопределенности, а ее язык – молчани

В отличии от магии, которая обросла уязвимой фразеологией и забавной атрибутикой, «надмирная тайна начала бытия» никогда не облекалась ни в какие конкретные слова и образы. Благодаря этому она долго оставалась неуязвимой для злословия.