Но, несмотря на все эти льготы, данные Сигизмундом, большинство русских земель, а именно: земли Полоцкая, Витебская, Смоленская, Чернигово-Северская, Киевская и часть Волыни и Подолии, остались верны Свидригайле, который с ополчением, собранным в них, стал вести борьбу против Ягайлы и Сигизмунда. Русские люди дрались за Свидригайлу с большим одушевлением, надеясь освободиться от латинского засилья. Особенно был грозен для поляков мужественный защитник Волыни, православный князь Феодор Острожский, принявший впоследствии иноческий чин и причтенный к лику святых.

Предпринятая борьба могла бы окончиться в пользу Свидригайлы, если бы в 1431 году в Витебске он не совершил ужасного преступления: он позволил себе сжечь православного митрополита Герасима, заподозренного им в измене; вслед за тем обнаружились и его сношения с папою, у которого он искал поддержки, обещая за это соединить Русскую церковь с Римскою. Приведенные два обстоятельства отшатнули, конечно, большинство западнорусских людей от Свидригайлы, вскоре он потерпел сильное поражение от Сигизмунда и в конце концов удержал за собою только Кременец и восточную часть Подолья.

Ягайло умер во время этой борьбы со Свидригайлой, достигнув 86-летнего возраста. Сохранив до глубокой старости страсть к охоте и лесной природе, он вышел в холодную весеннюю ночь послушать пение соловья, простудился и скончался недалеко от Львова.

Плодом долговечного царствования этого достопамятного государя была, с одной стороны, Польско-литовская уния, а с другой – дальнейшее ослабление королевской власти в Польше. По своему беспечному, уклончивому нраву он был именно тем государем, которого желали польские дворяне и духовенство, чтобы приобретать себе все больше и больше прав за счет крестьян и королевской власти и расхищать государственное достояние. По их стопам старались идти и окатоличенные литовские бояре, почему скоро они сделались богаче и влиятельнее своих же природных князей, потомков Рюрика и Гедимина.

Ягайле наследовал на Польском столе его 10-летний сын Владислав. Разумеется, королевская рада во главе с епископом Збигневом Олесницким, любимцем молодой вдовы Ягайлы, всецело захватила в свои руки управление страной и еще деятельнее стала поддерживать Сигизмунда.

Сигизмунд, однако, недолго правил в Литве. Его мстительность к сторонникам Свидригайлы, притеснение православных и неслыханные жестокости скоро возбудили против него множество недовольных, и в 1440 году он был убит русским удельным князем Иваном Чарторийским в Троках. Престарелый Сигизмунд, не выходя из своей опочивальни, слушал обедню, совершавшуюся в соседнем покое. При нем в качестве верного сторожа была ручная медведица, которая в это время как раз гуляла по двору. Медведица имела обыкновение, возвращаясь в покои Сигизмунда, царапать лапою о дверь, после чего он ее отворял. Зная это, Чарторийский с одним сообщником стали подражать царапанью медведицы. Сигизмунд впустил их и был тотчас же убит железными вилами.

Смерть Сигизмунда подняла опять вопрос об избрании князя. После многих пререканий и козней выбор остановился на младшем брате юного польского короля Владислава – Казимире Ягайловиче. Поляки согласились его отпустить в Вильну только наместником польского короля и отправили его туда с целым сонмом польских советников. Но литовцы, которые хотели иметь не наместника, а своего венчанного великого князя, очень ловко обманули польских гостей. Они усердно их угостили на роскошном пиршестве и напоили всех допьяна, а на следующее утро, когда хмельные польские паны-сенаторы еще спали, они посадили Казимира на великокняжеский стол в соборе, надели на него шапку Гедимина, подали меч и покрыли великокняжеским покрывалом. Проведенным таким образом польским панам ничего больше не оставалось, как уехать домой. Юный же Казимир стал княжить, окруженный литовскими вельможами.

О союзе с Польшей, а тем более о подчинении ей Литовского княжества не было и помину. Поляки, разумеется, страшно негодовали против этого порядка вещей и стремились к расчленению владений Казимира на несколько частей, но вдруг случилось событие, неожиданно изменившее дальнейшие судьбы Польши и Литвы. Молодой король Польский Владислав был избран в 1439 году и королем Венгрии, поэтому он должен был вести войну с турками, наседавшими уже с Балканского полуострова на пограничные владения Венгрии и Австрии, и в 1445 году – во время этой войны с турками – Владислав был неожиданно убит у крепости Варны, не оставив потомства. Тогда поляки выбрали на его место Казимира, который остался при этом и великим князем Литовским, чем поставил себя на всю свою долголетнюю жизнь в крайне затруднительное положение, так как должен был все время колебаться между притязаниями поляков на литовские владения, с одной стороны, и стремлениями литовцев к полной независимости от поляков – с другой. Часто Польша и Литва бывали им недовольны, и подымался порой вопрос об избрании нового короля для первой и нового великого князя для второй.

Быстро подпавший под влияние католического духовенства и опасаясь потерять свою польскую корону, Казимир делался все более и более уступчивым по отношению к латинской знати. В его время распущенность и изнеженность польских панов, когда-то храбрых и бесстрашных воинов, дошла до невероятных пределов: попойки, бахвальство и щегольство чисто женского пошиба были отличительными чертами их жизни; они одевались в шелк и бархат и проводили целые часы перед зеркалом, расчесывая свои длинные волосы и завивая их в затейливые кудри. Так же одевались и причесывались богатые польские жиды. Но что к лицу торговцу-иудею, то не подобает воину, и в царствование Казимира же польские паны понесли жестокое наказание за свою изнеженность. Во время одного сражения в Венгрии, в Буковине, они потерпели поражение, причем, быстро отступая через густой лес, множество знатных панов, подобно библейскому Авессалому, повисло своими кудрями на сучьях и было безжалостно избито врагами. Как это зачастую бывает, изнеженность мужчин повела за собой огрубение нравов среди женщин. В Польше в описываемое время появилось много разбойниц, грабивших по большим дорогам, причем среди них были и принадлежавшие к шляхетскому сословию. «Каждый в Польше, – говорит польский историк Иоахим Лелевель про это время, – мог поступать как хотел, поэтому многие злоупотребляли своей свободой».

Что касается отношения к русским, то Казимир, подобно своим предшественникам и, как увидим, подобно многим из преемников, играл в две руки. Одной рукой он старался привлечь к себе обитателей Восточной России, соприкасавшихся с его владениями в Литве, и так же, как Витовт, заигрывал с Новгородом, стремясь подкапываться под московских князей и не брезгая для этого тайными сношениями с татарами. В то же время другой рукой он разрушал первейшую основу западнорусской жизни – православие – и всеми силами старался покровительствовать унии, то есть присоединению Греческой церкви к Латинской, вопрос о чем неоднократно подымался папами и раньше, но с особенной силой разгорелся в XV столетии, во время великого княжения Василия Васильевича на Москве.

К XV веку папы потеряли значительную часть своей силы и обаяния в Западной Европе; с ними давно уже вели борьбу светские властители: князья, короли и германские императоры, которым было крайне тягостно вмешательство в их государственные дела целого ряда властолюбивых пап. Борьба эта шла успешно для светских властей, так как большинство населения было возмущено распущенностью нравов католического духовенства, хотя в числе его представителей встречалось, конечно, немало людей и с самыми высокими нравственными качествами. Тем не менее существование таких монашеских орденов, как орден «Веселых братьев» в Италии, открыто пользовавшийся для мотовства и распутства своими преимуществами, данными ему папой, должно было разрушать в народной среде веру в непогрешимость Латинской церкви. Еще более ужасен был орден монашествующих рыцарей Гроба Господня, или храмовников; создан он был предварительно в Святой земле с самыми высокими целями, а затем под влиянием разных тайных восточных учений, в том числе и иудейской каббалы, о которой подробнее мы скажем ниже, не только отрекся от христианства, но даже кощунствовал над Святым Крестом в своих обрядах и занимался при этом беспощадным ростовщичеством. Французский король Филипп Красивый положил конец этому возмутительному ордену: по его настоянию храмовников судили и затем многих из них сожгли. К сожалению, однако, в Западной Европе есть еще и до настоящего времени тайные последователи их возмутительного учения, о чем мы будем говорить впоследствии.

Следствием описанных непорядков в самом корне латинства было возникновение опасных для него ересей, с которыми папы начали бороться учреждением особых страшных судилищ, так называемых инквизиционных, где подозреваемых в ереси предавали ужаснейшим и утонченным пыткам, а добившись от них сознания в виновности, сжигали затем на кострах. Начало этих судилищ относится к XIII веку, и в XV столетии костры, на которых сжигали еретиков, пылали уже во всех концах католической Европы, причем в Литве инквизиция была введена в 1436 году, во время великого княжения мрачного и жестокого Сигизмунда Кейстутовича.

Однако, несмотря на инквизицию, крупные нестроения и ереси в Католической церкви продолжались. В XIV веке один из французских королей занял Рим и силой вывез из него пап к себе во Францию, в город Авиньон, где они прожили 70 лет. В начале же XV века возникли учения Виклифа в Англии, а затем и Иоанна (Яна) Гуса в Чехии, имевшие множество последователей.

Учения эти осуждали невоздержание католического духовенства и указывали на крайне соблазнительное для нравственности паствы поведение пап. Действительно, в это время как раз были сразу три папы, которые низлагали и взаимно проклинали друг друга.

Для прекращения всех этих непорядков был созван в 1414 году Констанцский собор, осудивший, между прочим, Гуса и его друга Иеронима Пражского на сожжение. На собор этот, как мы говорили, Витовт отправил поставленного им митрополита Западной Руси Григория Цамблака хлопотать об унии или присоединении Греческой церкви к Латинской. Конечно, эта мысль об унии была как нельзя более на руку папам ввиду сильного падения их обаяния в это время в Западной Европе: присоединение к латинству всех исповедующих православие сулило им огромнейшее влияние в обширных владениях Литвы и Руси, сопряженное вместе с тем с получением с этих земель богатейших денежных средств. Как мы видели, Цамблак приехал к концу Констанцского собора и успеха в своем посольстве не имел.

Тем не менее папы продолжали лелеять мысль о полном подчинении себе православия под видом унии. Скоро для этого представился благоприятный случай. Мы видели, что уже к началу XV века турки овладели Балканским полуостровом и держали в осаде несчастную Византию, причем только крепкие стены Царьграда, а затем и разгром Тамерланом Баязета отсрочили на несколько десятилетий падение этой когда-то великой державы. С целью спасти себя от предстоящего ужасного порабощения турками византийский император Иоанн VIII Палеолог, предшественники коего на протяжении многих веков были столь крепкими ревнителями православия, решил искать сближения с папой, рассчитывая при его помощи поднять всю Западную Европу против турок. Такого же образа мыслей держался и царьградский патриарх Иосиф. Желание их встретило горячий отклик в лице папы Евгения IV, низложенного как раз в это время громадным большинством голосов на Базельском соборе, причем на его место был избран другой папа (Мартин V).

Не обращая никакого внимания на свое низложение, Евгений IV поспешил собрать другой собор в Италии, в городе Ферраре, перенесенный затем во Флоренцию, для решения вопроса столь огромной важности, как соединение греческой церкви с Латинской. На собор этот прибыл византийский царь Иоанн VIII Палеолог с патриархом Иосифом, множество высшего латинского духовенства и 22 представителя Православной церкви, в том числе и преданный всецело папе митрополит всея Руси.

Кто же был этим митрополитом?

После смерти митрополита Фотия великий князь Василий Васильевич Московский вместе со всеми другими князьями решил поставить в митрополиты уже знакомого нам Иону, бывшего тогда епископом Рязанским и снискавшего святостью своей жизни общую любовь и уважение, причем еще митрополит Киприан, увидя его в первый раз молодым монахом, предсказал ему в будущем этот великий сан. Однако святому Ионе суждено было не скоро стать действительно митрополитом всея Руси. Как мы знаем, назначение митрополита зависело от патриарха Царьградского. А в том же 1432 году, когда Василий избрал Иону, Свидригайло Литовский, очевидно, не связавшись с московским князем, самостоятельно просил патриарха Иосифа назначить в митрополиты его избранника – епископа Литовского Герасима, что и было исполнено в Царьграде. Когда же Свидригайло сжег Герасима в Витебске, подозревая его в сношении с врагом своим Сигизмундом, то великий князь Василий Васильевич отправил Иону в Царьград с просьбой поставить его в митрополиты всея Руси. Но, очевидно, в Царьграде, где уже замышлялась уния с папой, не мог быть по душе такой крепкий православный человек, как Иона, а потому его встретили там известием, что митрополит для Руси уже поставлен. Это был ловкий и хитрый грек Исидор, всецело посвященный в замыслы Иоанна Палеолога и патриарха Иосифа и уже успевший побывать у папы и снискать его расположение. Поэтому смиренный Иона должен был отправиться из Царьграда обратно в Русскую землю вместе с Исидором в качестве простого спутника последнего.

Прибыв в Москву, Исидор стал тотчас же собираться на собор во Флоренцию, который он выставлял как восьмой Вселенский. Конечно, этот собор, созываемый в неправославной стране, должен был показаться подозрительным великому князю Василию, но отклонить Исидора от поездки на него он не мог. Однако, предчувствуя недоброе, великий князь, отпуская митрополита, сказал ему: «Смотри же, принеси к нам древнее благочестие, какое мы приняли от прародителя нашего Владимира, а нового, чужого, не приноси; если же принесешь что-либо новое и чужое, то мы не примем».

Исидор поклялся великому князю не изменять православию и отправился в дорогу в сентябре 1437 года, сопутствуемый большой свитой, в коей был и суздальский священник Симеон, оставивший любопытные записки об этом первом путешествии русских в Италию.

Когда Исидор прибыл в Дерпт (Юрьев), то он с благоговением приложился сперва к латинскому кресту, а затем уже к православным иконам. Спутники его ужаснулись и потеряли к нему всякое доверие, со страхом ожидая его вероотступнической деятельности на соборе, но само путешествие произвело на них очень благоприятное впечатление.

В это время Западная Европа, надежно прикрытая грудью православных восточных славян – руси, болгар и сербов – от убийственных вторжений азиатских кочевников, не испытывала вовсе тех ужасных опустошений, которым подвергались они, и могла свободно развивать свою торговлю, а также совершенствоваться в науках, искусствах и ремеслах. Уже город Юрьев, переименованный немцами в Дерпт, поразил наших путешественников своим видом: «Палаты в нем чудные, мы таких не видывали и дивились», – писал священник Симеон. Еще больше им понравился Любек, главный город Ганзейского торгового союза, к которому, как мы знаем, примыкал и Новгород. «Город Любек очень дивен; сады прекрасные, палаты чудные с позолоченными верхами; товара в нем много всякого; воды проведены в него, текут по всем улицам по трубам, а иные из столпов, студены и сладки». Славный город Нюрнберг в Баварии показался им хитрее всех прежде виденных городов: «Сказать о сем убо не можно и недомысленно». Но больше всего удивили русских путешественников итальянские города: Венеция и Флоренция. Про Венецию отец Симеон писал: «А той град стоит в море, а сухого пути к нему нет; а среди его проходят корабли, а по всем улицам воды, и ездят на барках… Есть в граде том церковь Святого Евангелиста Марка, каменная, столпы в ней чудные, гречин писал мусией». Про Флоренцию же он говорит: «Град Флоренция велик весьма, и такого не обретохом в прежде писанных градех… Есть же во граде том лечебница велика, и есть в ней за тысячу кроватей, и на последней кровати перины чудны и одеяла драгие… И есть во граде том икона чудотворна: образ Пречистой Божией Матери, и есть пред иконою тою, в больнице, исцеливших людей за шесть тысяч доспеты вощаны, во образ людей тех… И суть во граде том Божница устроена велика, камень мрамор бел да черн; а у Божницы той устроены столп и колокольница, и хитрости ей недоумевает ум наш».

Однако, недоумевая своим умом о хитростях строения флорентийских зданий, суздальский иерей Симеон своим чистым сердцем сразу постиг измену митрополита Исидора и не дал себя обмануть его хитрыми и сладкими речами на соборе, где, как мы говорили, кроме папы и царя Иоанна Палеолога^[3], собрались патриарх Константинопольский, 22 православных митрополита и епископа и множество высшего латинского духовенства. Этот собор сразу же оказался таким, каким его себе и представлял Василий Темный. Он вовсе не задавался целью искреннего соединения церквей, о чем у нас молятся за каждой обедней и для чего латиняне должны бы были отстать от своих уклонений от православия, а задался исключительно целью подчинить папе всю Греческую церковь; самыми главными и опасными предателями в этом деле были митрополиты: наш Исидор и Виссарион Никейский.

Достойным же их противником выступил епископ Эфесский Марк, причинивший своею твердостью огромные досады папе. Тем не менее после долгих и жарких прений уния, то есть союз Православной церкви и Латинской, при полном подчинении первой последней, состоялась на этом соборе решением всех голосов против одного – Марка Эфесского, наотрез отказавшегося, несмотря на все угрозы, подписать грамоту об унии. Когда об отказе Марка узнал папа, то он воскликнул с негодованием: «И так мы ничего не сделали».

Исидор больше других старался об унии и уехал из Флоренции с великим пожалованием от папы: он был назначен папским кардиналом – «легатом (наместником) от ребра апостольского». Заковав в железо бежавшего было от него бесстрашного иерея Симеона, который постоянно спорил с новым кардиналом и, ходя с ним по божницам, не хотел «приклякать» (приседать) по-латински перед изваяниями святых, Исидор торжественно вернулся в Москву в 1441 году, приказав нести перед собою большой латинский «крыж» (крест) и три серебряные палицы.

Прибыв в Успенский собор, куда собралось вместе с великим князем Василием Васильевичем все боярство и высшее духовенство, он стал служить обедню по-новому: поминать на ектении вместо вселенского патриарха папу, а по ее окончании велел читать грамоту о соединении церквей, в коей было указано, вопреки православному Символу веры, что Святой Дух исходит от Отца и Сына, что хлеб бесквасный и квасный одинаково может претворяться в тело Христово, и прочие латинские новизны. Все растерялись. «Все князи умолчаша и бояре и инии мнози…» – говорит летописец.

Не растерялся только один великий князь Василий Васильевич, обыкновенно столь уступчивый. Он назвал Исидора латинским «ересным прелестником» и лютым волком, а не пастырем, велел свести с митрополичьего стола и заключил под стражей в Чудовом монастыре.