Видя торжество своих противников, Иван Шуйский в гневе устранился от дел и перестал присутствовать в думе; власть же перешла в руки Бельского, после чего дела приняли тотчас же другой оборот: князь Иван Бельский никого не преследовал и не заточал; напротив, вместе с митрополитом Иосафом он ходатайствовал об освобождении из заключения жены умершего в темнице дяди великого князя Андрея Иоанновича Старицкого и его малолетнего сына Владимира. Затем для прекращения алчных вымогательств воевод и наместников, так развившихся во время Ивана Шуйского, правительство стало выдавать в большом количестве так называемые губные грамоты горожанам, пригородам и волостям; грамотами этими самим жителям давалось право выбирать из боярских детей губных старост и голов для разбора всех душегубных дел и для ловли разбойников и татей. Эти же губные головы вместе с земскими присяжными людьми, или целовальниками (целовавшими крест при вступлении в свои обязанности), приводили в исполнение и приговоры по уголовным делам. Наконец правительство во главе с Иваном Вельским решило дать отпор и татарам.

Против Сафа-Гирея Казанского, стоявшего под Муромом, была выслана рать; услышав о ее движении, он поспешил вернуться в Казань. Это было зимой 1540 года, а летом 1541 года от наших степных сторожей, или станичников, пришла на Москву весть, что Саип-Гирей Крымский идет со всей ордой, оставя дома только детей и старцев; шло тысяч 100, если не больше, причем и турецкий султан прислал крымцам в помощь свой отряд с артиллерией; наш изменник, князь Семен Вельский, служил татарам путеводителем.

Вид Казани в XVII веке

Но московские полки, в предвидении этого похода, еще с весны были собраны у Коломны на левом берегу Оки. Сюда же приезжал их осматривать и 11-летний государь.

При вести о движении хана со всей ордой юный Иоанн вместе с братом Юрием со слезами молился в Успенском соборе пред иконою Владимирской Божией Матери и ракою святого Петра Чудотворца. Затем, призвав митрополита в думу, он предложил вопрос: где ему быть ввиду приближения врага: оставаться ли в Москве или удалиться? После обсуждения митрополит и бояре приговорили: «Ввиду малых лет великого князя ему оставаться в Москве, надеясь на милость Божию, покровительство Пречистой и московских угодников».

Столица, при общем одушевлении жителей, стала деятельно готовиться, чтобы выдержать крепкую осаду; в войска же на Оку великий князь послал грамоту, в которой требовал, чтобы между воеводами не было розни, а когда крымцы переправятся за Оку – то чтобы они за святые церкви и за православных христиан крепко постояли, с царем Саипом дело делали бы, а он, великий князь, рад жаловать не только их, но и детей их; которого же Бог возьмет, того он велит в помянник записать, а жен и детей будет жаловать. Прочтя эту грамоту, воеводы умилились душою, прослезились и решили все умереть за государя; у которых же между собой распри были, те просили смиренно друг у друга прощения. Когда грамота великого князя была сообщена войскам, то ратные люди отвечали: «Рады государю служить и за христианство головы положить; хотим с татарами смертную чашу пить».

Между тем Саип-Гирей быстро двигался, но не смог взять Зарайска благодаря храброй защите воеводы Нестора Глебова; хан подошел к Оке 30 июля 1541 года и, готовясь к переправе, открыл огонь из пищалей и пушек. Встретя, однако, сильный отпор и видя огромное количество русских, он со стыдом побежал назад, выразив свой гнев Семену Вельскому, обещавшему ему легкий успех, и оставив в наших руках часть турецких пушек. Это были первые взятые нами турецкие орудия, которые в последующих столетиях русские доблестные войска брали в огромном количестве.

После отступления татары подошли к городу Пронску; Саип-Гирей обступил его и хотел непременно взять. Но в Пронске начальствовал храбрый Василий Жулебин. Он с презрением отверг предложение сдаться, а для защиты города вооружил всех граждан и женщин.

Видя непреклонную решимость Жулебина защищаться и узнав о приближении высланных для преследования татар князей Микулинского и Серебряного, Саип побежал дальше.

Конечно, вся Москва радостно встретила весть о поспешном бегстве крымцев, и малолетний великий князь щедрой рукой сыпал милости воеводам и ратным людям.

Светлые дни, наступившие после перехода власти в руки Ивана Вельского и митрополита Иосафа, продолжались недолго. Скоро против них составился заговор во главе с Иваном Шуйским, которому Вельский не только оставил свободу, но даже дал воеводство во Владимире. Здесь Шуйский вступил в сношения со многими боярскими детьми и со своими сторонниками, которых особенно много было среди новгородцев, так как в Новгороде в последние дни его вольности сидел приглашенный его жителями князь Шуйский-Гребенка, почему потомки этих вольных новгородцев и сохранили особую преданность роду Шуйских. И вот, собрав 300 надежных всадников, Иван Шуйский поручил их своему сыну Петру, который ночью 3 января 1542 года внезапно появился в Кремле, произведя там ужасную тревогу; заговорщики схватили Ивана Вельского и посадили его в тюрьму, а также и верных его друзей Хабарова и князя Щенятева, взятого в самой палате государя. Митрополит Иосаф был разбужен камнями, которые стали кидать в его келью; он бежал во дворец и хотел спрятаться в спальне великого князя; но наглые заговорщики ворвались и сюда, приведя в ужас Иоанна, после чего Иосаф был увезен в Троицкое подворье, где его чуть не убили новгородцы; затем он был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь. Вельский был тоже сослан на Белоозеро и через 3 месяца умерщвлен по приказанию Шуйского; на место же Иосафа был поставлен Новгородский владыка, уже знакомый нам архиепископ Макарий.

Иван Шуйский, вернувшись вторично ко власти, недолго пользовался ею, так как скоро сильно заболел; важнейшим из дел, совершенных за это время, было заключение нового перемирия с Литвой на семь лет, с 1542 по 1549 год.

Власть от заболевшего Ивана Шуйского перешла к трем его родственникам, князьям Ивану и Андрею Михайловичам Шуйским и Феод ору Ивановичу Скопину-Шуйскому, людям корыстным и властолюбивым, причем особой властностью отличался князь Андрей Шуйский.

Этим новым временщикам, конечно, должны были быть крайне неприятны все люди, к которым имел склонность подрастающий государь; и вот 9 сентября 1543 года они вместе с другими своими приспешниками стали нападать в думе в присутствии великого князя и митрополита на любимца Иоаннова Феодора Семеновича Воронцова, обвиняя его во многих преступлениях; затем они вскочили, как неистовые, силою вытащили его в другую комнату, стали там мучить и хотели тут же убить. Взволнованный государь просил митрополита спасти несчастного, и только благодаря настоянию святителя и бояр Морозовых Шуйские, как бы из милости к Иоанну, обещали оставить Воронцову жизнь, но били его, а затем заключили в тюрьму. Иоанн просил их вторично, если нельзя оставить его любимца в Москве, то хоть послать на службу в Коломну, но государя не послушали, и Воронцов был сослан в Кострому; эти переговоры за Воронцова вел от имени великого князя митрополит Макарий, причем ему пришлось вынести от Шуйских немало оскорблений; один из их сторонников, Фома Головин, споря с Макарием, в знак презрения даже наступил ему на мантию и изодрал ее ногами.

Торжество Шуйских продолжалось после этого возмутительного насилия над Воронцовым, совершенного с полным пренебрежением к личности государя, до 29 декабря 1543 года. В этот день Иоанн, еще не достигший 14-летнего возраста, встал во время заседания думы и, неожиданно для всех, твердым и властным голосом начал перечислять вины и беззакония временщиков, захвативших власть, а затем приказал схватить главнейшего из виновных – князя Андрея Шуйского – и передать его в руки псарям, чтобы отвести в тюрьму. Но псари переусердствовали и по дороге убили Шуйского. Его же сообщников, Феодора Скопина, Фому Головина и других, разослали по разным местам.

«С той поры, – говорит летописец, – начали бояре от государя страх иметь и послушание».

Конечно, Иоанн, умный и впечатлительный от природы ребенок, оставленный после смерти матери без всякого призора и постоянно оскорбляемый в своих лучших чувствах, должен был уже с самого раннего детства задумываться над своим положением: во время приема послов и при других торжественных случаях ему оказывались величайшие почести, но в обыденной обстановке он видел, что бояре, оказывавшие ему такое почтение при народе, обращались с ним в высшей степени пренебрежительно. Рано выучившись грамоте и проявив к ней большие способности, государь, по-видимому, уже с детства стал охотно читать Священное Писание, русские летописи, Римскую историю, Творения Святых Отцов и с жадностью искал в них ответы на мучивший его вопрос о том, что же собственно такое государь великой державы, какие его права и как к нему должны относиться другие люди?

Конечно, он задавал эти вопросы и окружавшим его боярам, захватившим власть в свои руки; они же вместо того, чтобы стараться воспитывать в своем повелителе те душевные свойства, которые столь необходимы правителям, и посвящать его в трудное дело устроения государства, как это делали старые доблестные московские бояре времен Димитрия Иоанновича Донского, старались, наоборот, отвлечь его внимание в другую сторону и потакали развитию в нем любви ко всякого рода забавам, не исключая и самых жестоких. «Егда же начал приходити в возраст, аки лет в дванадесять, – говорит про малолетство Иоанна его современник князь Андрей Курбский, – начал первее бессловесных (животных) крови проливати, с стермнин высоких мечуще их (…с крылец або с теремов), також и иные многия неподобныя дела творити…». Когда же Иоанн приблизился к 15-му году, продолжает Курбский, то принялся и за людей. Собрав вокруг себя толпу знатных детей-подростков, он начал с ними носиться верхами на конях по площадям и улицам «и всенародных человеков, мужей и жен, бити и грабити, скачуще и бегающе всюду неблагочинне. И воистину дела разбойническия самыя творяше и иныя злыя исполняше, их же не токмо глаголати излишно, но и срамно…». Ласкатели же все это на свою беду восхваляли, говоря: «О! Храбр будет этот царь и мужественен!» Таково было боярское воспитание.

Разумеется, оно вместе с чувством глубокой обиды за наносимые оскорбления как ему, так и памяти родителей должно было развить в Иоанне большую сердечную жесткость и неуважение к человеческой личности; внезапные же и страшные потрясения, которым Иоанн стал подвергаться смолоду, когда от него насильно отторгали преданных ему лиц, причем, как мы видели, врывались для этого даже ночью в его покои, несомненно, должны были развить в нем крайнюю подозрительность и чрезвычайную раздражительность и гневливость, тем более что и по природе своей он отличался большой впечатлительностью.

С падением Шуйского власть перешла в руки князей Михаила и Юрия Глинских, родных дядей государя, людей так же неспособных к государственным делам, но тоже корыстных и жестоких. Под их влиянием последовала опала князей Кубенских, Петра Шуйского, Александра Горбатого, князя Палецкого и других.

При этом обращает на себя внимание, что Иоанн весьма быстро подвергал людей опале, но так же весьма быстро и снимал ее. По убиении псарями князя Андрея Шуйского любимец государя Феодор Воронцов был, конечно, тотчас же возвращен из ссылки; скоро он стал думать, как бы занять положение Андрея Шуйского; но опала неожиданно постигла и его, вероятно, под влиянием дядей государевых; впрочем, она продолжалась недолго, и по ходатайству митрополита Макария в декабре 1545 года Воронцов был прощен вместе с другими князьями.

Однако в мае следующего 1546 года этому же Феодору Воронцову пришлось сложить свою голову на плахе. Готовясь отразить нападение крымцев, Иоанн отправился к войску в Коломну; выехав погулять за город со своими приближенными, он был остановлен отрядом новгородских пищальников, которые стали ему о чем-то бить челом. Иоанн не был расположен выслушивать это челобитье и приказал своим боярским детям их отослать.

Как было исполнено это приказание, неизвестно, но пищальники начали кидать в посланных своими колпаками и грязью; те отвечали им, и скоро начался настоящий бой, причем человек десять с обеих сторон были убиты; конечно, это произвело сильное впечатление на Иоанна, тем более что в разгаре свалки его не пропустили проехать к стану, и он вынужден был сделать окружный объезд. Разгневанный этим происшествием, которое легко можно было принять за настоящее возмущение, он послал близкого к себе дьяка Василия Захарова исследовать сущность дела. Захаров донес, и притом, по словам летописца, ложно, что пищальников подучили бояре: князь Кубенский да двое Воронцовых, Феодор и Василий. Известие это привело Иоанна в чрезвычайную ярость, и он тотчас же приказал виновным отрубить головы.

Так шла юность Иоанна – 15-й, 16-й и 17-й годы.

Предоставляя правление государством Боярской думе с Глинскими во главе, он был занят постоянными разъездами по своим владениям, то для осмотра войск, то по монастырям, то на охоту; но делами во время этих поездок не занимался. «Государь наш князь великий Иоанн Васильевич был в Великом Новгороде и с своим братом князем Юрием, – пишет летописец против 1548 года, – да и во Пскове был в вотчине другую ночь на Вороночи был, а третью ночь был у Пречистей на Печорах, паки во Пскове в среду, и быв немного, и поеде к Москвы… а князь Юрьи брат его оста, и той быв немного и поеде и той к Москве, а не управив своей отчины ничего; а князь великий все гонял на мсках (ямских лошадях), а христианам много протор и волокиты учинили».

С Литвой за эти годы, ввиду перемирия, не было никаких дел. Крымцы же, после понесенного поражения 1541 года, продолжали тревожить московские границы; они были успешно отражаемы вплоть до 1544 года, когда татарам удалось увести из наших пределов большой полон, так как воеводы, высланные против них, князья Щенятев, Шкурлятев и Воротынский, рассорились между собою.

После этого успеха Саип-Гирей дерзко писал Иоанну: «Король (польский) дает мне по 15 000 золотых ежегодно, а ты даешь меньше этого; если по нашей мысли дашь, то мы помиримся, а не захочешь дать, – захочешь заратиться – и то в твоих же руках; до сих пор ты был молод, а теперь уже в разум вошел, можешь рассудить, что тебе прибыльнее и что убыточнее». Получив это письмо, Иоанн рассудил прервать сношения с Крымом и вместе с тем направить свои силы для овладения Казанью, которая после поражения Саип-Гирея в 1541 году присмирела.

В 1545 году государь объявил поход на Казань. Отряд князя Семена Пункова пошел водой на стругах; князь Василий Серебряный шел из Вятки, а воевода Лыков из Перми. Пунков и Серебряный сошлись под Казанью в один день и час, как будто вышли с одного двора, и удачно опустошили ее окрестности, за что Иоанн щедро наградил всех участников похода; воевода же Лыков пришел позднее, потерпел неудачу и был убит.

Таким образом, этот поход был сам по себе незначительным, но он обострил и без того сильную борьбу сторон в Казани. Сафа-Гирей стал подозревать московских доброхотов, говоря им: «Вы приводили воевод московских», и начал их избивать. Тогда многие из казанских вельмож приехали в Москву и просили Иоанна опять послать свою рать к Казани, обещая выдать Сафа-Гирея и его крымцев. Государь согласился и зимой отправился во Владимир, где получил известие, что с января 1546 года Сафа-Гирей уже изгнан из Казани. Тогда боярин князь Димитрий Вельский^[1] посадил там царем, по желанию московской стороны, нашего старого знакомого Шиг-Алея. Однако не успел Вельский выехать из города, как в Казани снова восторжествовала крымская сторона; Сафа-Гирей появился на Каме, а Шиг-Алей бежал, чтобы отдаться под покровительство великого князя. Вернувшись в Казань, Сафа-Гирей стал, разумеется, избивать всех предводителей противной себе стороны; успевшие же бежать спешили искать себе спасения в Москве и вновь просить защиты против Сафа-Гирея. Через несколько месяцев и подвластная казанцам горная черемиса прислала бить челом Иоанну, чтобы он послал свои войска на Казань, обещая идти вместе с его полками. По этим челобитьям были высланы наши полки, успешно повоевавшие Казанские владения вплоть до устья реки Свияги.

Между тем Иоанн приближался к 17-му году своей жизни. 13 декабря 1546 года он призвал к себе митрополита Макария и долго с ним беседовал. Макарий вышел от него с веселым лицом, отпел молебен в Успенском соборе и послал за боярами, даже и за опальными, и вместе с ними был опять у государя. Бояре вышли от него, выражая так же, как и митрополит, на своих лицах радость.

Ф. Солнцев. Панагия патриарха Иоасафа

Святейший патриарх Московский Иоасаф. Царский титулярник

Через три дня был назначен большой съезд митрополиту и всем знатным лицам к великокняжескому двору. Когда все собрались, то Иоанн, помолчав немного, сказал, обращаясь к Макарию, следующее:

«Уповая на милость Божию и Пречистую его матерь и святых заступников Петра, Алексия, Ионы и прочих чудотворцев земли Русской, имею намерение жениться; ты, отче, благословил меня. Первою моею мыслию было искать невесты в иных царствах; но, рассудив основательнее, отлагаю эту мысль. Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, могу не сойтись нравом с иноземкой, и не будет у нас счастья; и вот я решил жениться в своем государстве, по воле Божией и по твоему благословению».

Митрополит и бояре, говорит летописец, слыша эти слова, заплакали от радости. Затем Иоанн, опять обращаясь к ним, продолжал: «По твоему, отца моего, митрополита, благословению и с вашего боярского совета я хочу перед женитьбой, по примеру наших прародителей и сродника нашего, великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха, который был венчан на царство, также исполнить тот чин венчания на царство и сесть на великое княжение. И ты, отец мой, Макарий-митрополит, благослови меня совершить это».

Это венчание на царство последовало ровно через месяц, 16 января 1547 года. Утром государь вышел в столовую комнату и передал своему духовнику на золотом блюде Животворящий Крест, царский венец и бармы Владимира Мономаха, которые были торжественно перенесены в Успенский собор. Туда же, сопровождаемый всеми вельможами, проследовал затем и Иоанн; он приложился к иконам, отслушал молебен, поднялся по 12 ступенькам на амвон посреди храма и сел на приготовленное здесь место, одетое золотыми паволоками; рядом с ним, на таком же месте, расположился митрополит. Затем Иоанн и Макарий встали; архимандрит передал последнему крест, бармы и венец; митрополит возложил их на государя, громогласно произнося слова молитвы, чтобы Господь оградил его силою Святого Духа, посадил его на престол добродетели, даровал ему ужас для строптивых и милостивое око для послушных. После этого певчие пропели многолетие нововенчанному царю. При выходе же из церкви, в дверях и на лестнице, князь Юрий Васильевич осыпал старшего брата золотыми деньгами из мисы, которую нес Михаил Глинский.

Святейший патриарх Московский Иосаф Царский титулярник

Таким образом венчался на царство великий князь московский, и с тех пор во всех сношениях своих он уже стал именоваться царем. В этом звании утвердил его и Константинопольский патриарх Иосаф соборной грамотою 1561 года, подписанной 36 греческими митрополитами и епископами, в которой говорилось: «Не только предания людей достоверных, но самые летописи свидетельствуют, что нынешний властитель Московский происходит от незабвенной Царицы Анны, сестры Императора Багрянородного, и что митрополит Ефесский, уполномоченный для того Собором Духовенства Византийского, венчал Российского великого князя Владимира на Царство».