6. Верхом на торпеде

Внутри парикмахерской все оказалось таким же, каким он видел снаружи, – но сейчас, после разгрома, это казалось не перспективным бизнесом, а каким-то музеем восковых фигур.

Замерли парикмахерши. Администраторша в сером жакете тоже так и не двинулась с места, и на ней просто лица не было.

Даже клиенты окаменели в креслах с волосами торчком, совершенно обескураженные.

Черский был единственным, кто здесь двигался.

Он прошел на середину небольшого зала, хрустя подошвами по зеркальным осколкам, и улыбнулся ошеломленной администраторше.

Она робко улыбнулась в ответ. Молодая женщина в жакете явно гадала, что устроит этот незваный клиент.

– Я мог бы вам помочь с поисками этого человека, – сообщил он.

– Н-не надо, – осторожно заговорила администраторша. – Не надо тут у нас войну устраивать. Мы все подметем, все почистим. Все равно это случилось…

– Моя помощь не может ничего отменить, – согласился Черский, – но поможет избежать повторения.

– Если это так, то…

– Самый главный вопрос – вы под кем ходите?

– Что вы хотите…

– Бросьте, в наше время бизнес без этого невозможен. Кто вас охраняет? Кто решает ваши проблемы?

Сама эта мысль вызывала невольную тошноту – но Черский слишком хорошо понимал, что это правда. Эту неприятную правду не рискнула бы напечатать самая радикальная оппозиционная газета – ну разве что отбитые анархисты-юмористы из «Чернобыльского Ежика», которым сам черт не брат, и именно поэтому они вне политики.

А дело было вот в чем: весь этот криминал полез наружу, потому что был неизбежен.

Это тем, кто вещал о «целях и задачах перестройки», казалось, что надо просто ввести сухой закон и свободную торговлю, и все получится – хотя, казалось бы, было ясно, чем начнут торговать в первую очередь. А что, у комсомольцев вот получалось.

Между тем достаточно было хоть немного пошевелить мозгами, чтобы разглядеть очевидное: если бы можно было просто так брать и переделывать людей на нужный лад, то зачем эта вся канитель с перестройкой и ускорением? Строили бы сразу коммунизм – и дело с концом!

Но человек, как его ни гни, все равно все по-своему сделает. Особенно если поставлен в такие условия, когда вертеться надо. Потому и получается, что строят коммунизм – а получается черти что.

Пока люди что-то выращивали в огородах и мастерили на дому, а ОБХСС приходил к ним пересчитывать теплицы и мерять линейкой швейные машинки, все это казалось простым и естественным. Ну отвяжитесь вы от фарцовщиков, дайте им торговать спокойно – и вся страна будет носить модные джинсы и слушать модную музыку. Но вот от них вроде бы отвязались – а спокойствия не прибавилось. Потому что все участники «производственного процесса» моментально перессорились и начали кидать друг друга на деньги.

Вот что ты сделаешь, если тебе поставили сырье, а оно гнилое? Или прислали заготовки, а они ржавые и никуда не годятся? И ты не можешь просто выкинуть это в мусорку и запить обиду холодной водой.

Но от тебя тоже ждут заказа. А ты деньги уже отдал за эту дрянь, и негде их больше взять. И что ты теперь сделаешь? Цепочка производства оборвалась на тебе – и теперь ты падаешь в пропасть! Потому что деньги тоже не в банке брал, а у знакомых бандитов, стараясь не думать, чем они заработаны. Сейчас поставят на счетчик – и привет!

Или еще просто: заказал поставку, а товара все нет. И что ты будешь делать?

Можешь идти в суд. Но суд если и состоится, то в лучшем случае через год. Потому что при советской власти судов было очень мало, потому что в Советском Союзе живут очень дружно и счастливо. А сейчас их стало еще меньше, потому что при переходе от социализма к капитализму госаппарат должен сокращаться. Почти как дедушка Ленин любил рассуждать о постепенном отмирании государства.

И даже когда суд состоится, и даже если его получится выиграть – ему просто выдадут исполнительный лист и наилучшие пожелания удачи. Удача действительно пригодится, чтобы получить по исполнительному листу хоть что-то.

Поэтому пострадавший шел на поклон к бандитам. Прямо как в том фильме: «В этой стране не найти правды. И я пришел за правдой к дону Корлеоне». Потому что у них исполнительная власть. И никаких судебных издержек. Наоборот: клиент и тем более подопечный всегда прав. Потому что если он в беде, то крыше меньше достанется.

– Мы думали, что милиция…

– Все ясно, красная у вас крыша. Выбор хороший, тем более для такого места. Но очень большая организация. Для вас у них может просто не хватить ресурсов. Будут говорить, что все порешают, а потом просто скажут – ну не повезло тебе, проблема у тебя вышла. В жизни вообще часто несчастья случаются. Покупай теперь новое зеркало и внимательно следи, кто заходит. Ну или название смени, раз оно кого-то так раздражает. Хотя, если подумать, – такие могут хоть до столба доколебаться.

– Да, мы понимаем. Будем как-то решать, у нас же клиенты, – и она кивнула в сторону посетителей, которые тоже понемногу оттаивали.

– Вы не беспокойтесь, к вам обратятся с предложением порешать быстро, раз милиция не справляется. Ну, вы понимаете – такой бизнес возникает там, где государство не справляется. Или где его официально нет, как с проституцией.

– Вы предлагаете нам согласиться?

– На что соглашаться – это ваше дело. Но кто бы этого мудака ни искал – действовать он будет примерно одинаково. И я могу ему помочь в поисках. Пусть выходит на связь.

– Вы намекаете, что, – администраторша сделала паузу, подбирая достаточно нейтральное слово, – могли бы отыскать его сами. И заставить ответить, само собой.

– Это исключено. Просто так получилось, что у меня тоже к нему определенные счеты. И я примерно знаю, где он водится. Так что сдать его – не жалко.

– Понимаю.

– Если все-таки решит привлечь мою помощь – пусть даст в нашу «Сороку» вот такое объявление, – он чиркнул в блокноте несколько строк и передал, соприкоснувшись с холодными пальцами удивленной женщины. – Телефон, понятное дело, для связи с ним. Я позвоню. Не хочу свой номер светить. Понимаете?

– Да, понимаю… Спасибо!

Это и было самым жутким во всей этой системе бригад и сфер влияния, которую Черский изрядно изучил за годы журналистики, хотя и старался сильно не мараться. Те, кого рэкет крышевал, запугивал, ставил на счетчик, – совсем не ощущали себя угнетенными. Наоборот, охотно натравливали крышу на конкурентов. Никакой классовой солидарности не наблюдалось. А кто понаглее, и вовсе воспринимал крышу не как жестоких хозяев, а как что-то вроде частной охранной компании – и это был тот самый случай, когда границу провести почти невозможно.

«Брама», где он работал, была газетой вполне респектабельной – но даже ее кое-кто крышевал. Причем этот «кое-кто» оказался по-настоящему страшным человеком.

Если хорошенько вспомнить курс истории за шестой класс, то и государство так начиналось: князь ездил по стране, собирал дань с подданных и устраивал проблемы конкурентам. Иногда бывало так, что какое-то племя уже под хазарами ходит, а дань у них вкусная. И тогда говорил грозный князь Святослав: «Не давайте хазарам, но мне давайте!»

В лицо дохнуло прохладой – Черский сам не заметил, как вышел на улицу. Оборачиваясь, он увидел, что за янтарно-желтой витриной понемногу начиналось движение. И посетители, и персонал словно стряхивали с себя морок и возвращались к жизни.

Его взгляд снова упал на вывеску, и он словно в первый раз прочитал название заведения: «Агент».

Агент, стало быть. Почему-то даже сейчас это скорее такой особый чекист, который защищает советскую власть за границей.

А ведь в чекисты шли, думал он, когда уже шагал дальше по улице, тоже те, кто был готов наводить порядок любыми средствами. Те, кто насмотрелся сначала на мировую войну, а потом на гражданскую, потом вернулся в родной, немного растрепанный поселок и увидел, что там творится и как новые хозяева жизни всех в оборот взяли. Какая партия, какой коммунизм. Это были самозваные шерифы, которым давали мандат и маузер – и езжай куда пошлют, устанавливать нормы социалистической законности всеми доступными средствами.

Что, конечно, обеспечило определенную жестокость первых десятилетий советской власти.

…А тот придурок о таком даже не задумывается. Он просто уверен в своей безнаказанности.

Да, никто, даже Черский, не запомнил его лица. Да и нечего запоминать там было. Лицо спрятать можно, но безмозглость ничем на замаскируешь. А мозгов у этого придурка хватило бы только, чтобы работать торпедой в очередной недолговечной бригаде.

Ну так оно и лучше.

К торпедам у Черского были и свои вопросы.

И он уже знал, где и как будет этого деятеля искать.

Причем тут были не боевые навыки, а банально навыки газетчика. Которые куда важнее для выживания в большом городе.

А что важно для выживания, полезно и для охоты.

Охоты на человека.

Который послужит приманкой для других людей. Тех самых, кто считает себя хозяевами этой жизни.

***

Он снова шагал мимо золотистых витрин, но на душе было свободней. У него наметился какой-то путь – хотя Черский и не мог быть уверен, куда этот путь ведет.

Но кто в наше время может быть в этом уверен?

Тем временем витрины закончились, и его обступали сумрачные здания с темнотой на первых этажах – это уже были корпуса государственного университета, химический и международных отношений.

Но людей тут было по-прежнему неожиданно много, и не все из них были студентами. Необычайно много даже для нашей вроде бы столицы – после войны ее отстраивали как город будущего, с широченными проспектами и высотными домами.

Здесь силуэты были уже неразличимы. Но в переулке у химического факультета тоже шла торговля, просто сумрачная и скрытая, немного в духе тех прежних дней под старой водонапорной башней.

Интересно, а где в этом городе торговали всякими пластинками? В таком большом городе должно быть несколько таких мест, и привокзальная площадь вполне для этого подходила: и центр города, и место проходное, и не мозолит глаза партийным органам.

Со временем о временах фарцовки будут слагать легенды – якобы это были такие благотворители, которые из одной любви к советскому народу обеспечивали его джинсами и пластинками. А еще люди, которым свербела предпринимательская жилка, так что они покупали билеты на ВИА «Самоцветы» за 20 копеек, чтобы перепродать за 25. Но он слишком много прожил и даже писал в ту эпоху, причем в пограничном городе. Так что отлично усвоил, что важнейшей частью фарцовки является, конечно, умение объегорить доверчивого покупателя. Купишь у дружелюбного негра Back in Black, полюбуешься при свете фонаря на великолепный нетронутый винил, принесешь домой, поставишь на проигрыватель – и заиграет «Лебединое озеро».

Купишь на толкучке упакованные джинсы у настырного блондина с латышским прозвищем – и уже дома обнаружишь, что это только левая. Потому что если купить джинсы, а потом разрезать их так пополам и хорошенько упаковать, то прибыль будет 100%.

А за прибыль в 300% – могли и ножиком пырнуть, чтобы на собственной шкуре ощутил известную цитату из Карла Маркса.

Отец, впрочем, рассказывал, что в послевоенные годы могли и просто за пару ботинок прирезать. Особенно часто это бывало в поездах – потому что на ходу было удобно выбрасывать трупы. В сытых эмигрантских газетах этот послевоенный бандитизм называли национально-освободительным движением и приписывали им захват Новогрудка, Малориты и других городков, до которых никому не было дела.

Про нашу эпоху, бестолковую и жестокую, понятное дело, тоже со временем легенды сложат… Вон, у одного уже случился национальный подъем в полный рост.

– Дорогой, красной икры надо? – осведомился голос с фирменным южнорусским прононсом.

Голос доносился из сильно ржавой автомашины с такими же ржавыми украинскими номерами. А водителем был почему-то азиат, причем не с узкими глазами, но зато со странной серо-желтой кожей лица.

Журналист невольно остановился – он не собирался покупать, только осмыслить. А водитель уже затирал про какой-то хороший сервиз ГДР-овский. Быть может, эта была даже легендарная в прошлом «Мадонна».

Среди достоинств сервиза упоминалось и то, что водителю до Одессы на бензин не хватает.

В финале азиат чуть не заплакал – но Черский уже шагал дальше, размышляя, что по части впаривания всякой ненужной фигни мы пока еще очень сильно отстаем от цивилизованного человечества. Судя по рассказам бывшего редактора Лобановича о его поездке (с неназванной целью) в Рим, на улицах Вечного города тебе всеобязательно что-нибудь всучат, даже если из гостиницы не выходить. Рим знал тысячу лет славы – и полторы тысячи лет впаривания паломникам и туристам. А наш город только-только столицей заделался – и не факт, что это надолго.

Черский ожидал, что в следующей машине, как это бывало в восемьдесят девятом, будут продавать водку прямо из багажника. Но дальше горел приветливыми огнями симпатичный ампирный кинотеатр. В такие кинотеатры, пожалуй, ходили чекисты после тяжелой работы – а теперь они считаются элитными, куда ходят смотреть модные фильмы те, кому родительские доходы оставляют возможность повздыхать о культуре.

Плакаты до сих пор, по советской традиции, рисовали от руки и как умели. Умели, надо сказать, очень коряво.

Тот плакат, что был возле входа, рекламировал новейший байопик «Оппенгеймер». На фоне был нарисован стандартный ядерный взрыв, может быть, что и над той самой пустыней. А на переднем плане был сам знаменитый физик, почему-то в плаще и широкополой шляпе и потому похожий на крутого сыщика из нуарного кино.

Зато слоган фильма был интересный: «Теперь я смерть, разрушитель миров. Бхагавадгита».

Кто такая эта Бхагавадгита, Черский не знал, хотя само слово было смутно знакомым, а с цитатой он был, в принципе, согласен.

Лет пять назад такое стало бы хитом сезона, очередь аж до самого вокзала бы тянулась. Но теперь, когда в молодую демократию того и гляди приедет сам американский президент, а в мире официально наступила вечная либеральная демократия, сама идея термоядерной войны казалась несколько устаревшей.

Он уже поворачивал в сторону небольшой площади, где взмывала в небо бетонная офисная высотка, похожая на огромную коричневую коробку из-под холодильника. И вдруг его атаковало следующее торговое предложение:

– Возьмите книгу, у вас глаза, как у философа! – послышалось прямо над ухом.

Черский повернулся – не столько на предложение, а скорее на знакомый голос.

В полумраке стоял и улыбался бритый налысо бугай с ангельскими глазами. И без особой надежды протягивал книгу «Нектар преданности».

– Рябинников, ты? – Черский сам не верил своим глазам. Ничего себе прогулочка. На каждом шагу новые встречи и приключения.

– О, товарищ сержант. Здравия желаю, – произнес Рябинников. Он убрал книгу и даже стоял теперь ровнее, словно по стойке «смирно». – А я и не знал, что вы в городе.

– Недавно переехал. И как-то не подумал кого-то разыскивать. И даже не подозревал, что ты в кришнаиты подашься.

Черский отлично помнил его – хотя Рябинников был и сам из тех, кого трудно забыть. Необычайно здоровенный для снайпера, он уже тогда старался бриться налысо и постоянно мечтал, как, дембельнувшись, раздобудет электробритву и больше ни копейки не отдаст парикмахерам. Будет каждый день безопасно бриться.

Да, конечно, были у Рябинникова свои заскоки. Но при этом он сам был таким человеком, с которым эти заскоки казались чем-то невинным. У всех свои заскоки, но не с каждым об этом вспомнишь. Такой, как Рябинников, может как угодно экономить на парикмахерах – но точно не пойдет громить парикмахерские.