ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И НАРОД

Противопоставление двух предметов рассмотрения в названии так же, как, например, в названиях некоторых произведений Дмитрия Мережковского или Григория Померанца, не говоря уже о статье Александра Блока⁹, восходит к традиции Плутарха описывать исторические персонажи (или избранные объекты) парами в сравнении или противопоставлении их характерных черт или аналогичных ситуаций. Такого рода название позволяет, в частности, перепрыгнуть через стадию поисков адекватного определения неких изначальных понятий. Например, вопрос: является ли интеллигенция частью народа? Здесь я тоже попробую применить метод противопоставления, полагая, что в некотором нестрогом смысле «народ» и «интеллигенция» являются двумя главными составляющими множества, называемого нацией. Очевидно, что эти множества пересекаются, но я предполагаю, что область пересечения мала. Те же, кто причисляет себя к двум множествам одновременно, рискуют тем, что подвергнутся осуждению и даже бойкоту с обеих сторон в случае расхождения групповых интересов. Возникает и специальный случай индивидуума, не принадлежащего ни одной из групп, но об этом позже.

В поисках определений

Так или иначе, я предполагаю, что и интеллигенция, и народ обладают отличными друг от друга характеристиками, обусловленными объективными законами общественного устройства. Таким образом, интеллигентный¹⁰ человек, благодаря своим личным связям ставший частью интеллигенции как некоей отдельной группы населения, демонстрирует черты и мысли, объединяющие его с другими членами этой группы. Это похоже на отношения людей, собравшихся на митинг, каждый со своим пониманием ситуации. Изначально далеко не все пришедшие разделяют эмоции и мнения большинства, но, как правило, в дальнейшем наступает консолидация и, если угодно, единодушие собравшихся по отношению к цели митинга.

В советской школе нам говорили, что интеллигенция – это прослойка между двумя классами с несовпадающими интересами, как-то буржуазия и рабочие. Хочу заметить, что помимо подпольных предпринимателей, в СССР официально не существовало эксплуататорских классов. Но так называемая интеллигенция всё равно называлась прослойкой по старой традиции, унаследованной от дореволюционных марксистов. Она состояла из людей, которым в целом разрешалось не работать физически. Сюда формально входили и партийные работники, и служащие и часть военных. Однако в обиходном смысле интеллигенцией, как я тогда понимал, считали людей умственного труда, не принадлежавшиx к номенклатуре, и так называемых творческих работников. Они были членами достаточно чётко очерченного социального множества со своей субкультурой и своими неформальными лидерами – властителями дум, если угодно. Интересно отметить, что большинством их кумиров на Западе были или крайне левые, или вообще прокоммунистически настроенные деятели культуры. Другое дело, что с появлением легально разрешенного частного предпринимательства в конце восьмидесятых XX века интеллигенция, наконец, нашла себе место в качестве настоящей прослойки между классами эксплуататоров и эксплуатируемых, как их понимала марксистская наука. Иными словами, её члены всё ещё не трудились в поле или на производстве, но и не владели достаточными средствами, чтобы не быть вынужденными обслуживать интересы аппарата управления и частично слившегося с ним класса новой буржуазии. Впрочем, самые активные и прогрессивные интеллигенты присоединились к числу открытых эксплуататоров, стараясь всё же не потерять интеллигентного выражения на лице. Сказанное всё ещё не позволяет мне считать, что определение найдено. Обратимся теперь к сравнению.

Интеллектуалы или интеллигенты

Тут будет уместно поговорить о бытовавшем у нас в течение десятилетий понятии западного интеллектуала. Вдобавок к требующей специальных знаний профессии, знакомству с мировой литературой и элементарными знаниями таких гуманитарных предметов, как этика и психология, здесь должно было присутствовать умение отличить добро от зла, то есть то, чем, как мне кажется, не обладает значительная часть современных «интеллектуалов». Как это случилось? В общем случае уметь отличать добро от зла традиционно требовалось для того, чтобы избежать наказания в этой жизни и адских мук в будущей. Иными словами, не делать зла диктовалось элементарной трусостью перед последствиями. Это детское отношение, по-видимому, разделялось большой частью так называемых простых людей, что со стороны создавало впечатление натурально доброй натуры, приписываемой народу. Впрочем, привычка могла стать второй натурой. Интеллектуал же выбирал добро сознательно, то есть не из страха, а из рациональных соображений. Таким образом, возникало чувство (которое я считаю формой гордыни), что ни боязнь ада, ни сама вера в божественную справедливость не нужны человеку с развитым сознанием для того, чтобы правильно выбирать свой путь. Так появился и закрепился идеал атеиста, способного судить о добре и зле из соображений разумности, о чем было написано немало стихов и философских трудов. Здесь я себе позволю заметить, что этот идеал не подтверждается практикой, а именно, что атеизм большинства современных нам интеллектуалов и их кумиров привёл к очевидному для непредвзятого наблюдателя размыванию понятий добра и зла в терминах так называемого морального релятивизма, то есть допущению, что какие-то специальные случаи, которых становится всё больше вокруг нас, позволяют оправдать зло в смысле нарушения даже таких простых правил, как 10 заповедей. И тем не менее, до сравнительно недавнего времени¹¹ интеллектуал, часто находившийся в воображаемом контакте с иными временами и мыслителями, не обязательно был вовлечён в злободневную политику. Так сказать: «какое милые, тысячелетье на дворе?»¹².

В отличие от интеллектуалов, интеллигенция, существуя в социалистическом государстве, с позволения и даже для пользы властей предержащих (независимо от собственных индивидуальных преференций), так или иначе политикой интересовалась, особенно «на кухне», как было в конце советской эпохи, и принимала в ней разрешённое участие. Так учёный, неспособный заниматься абстрактными проблемами на переднем краю научного познания, обращается к прикладным вопросам, где его знания и способности оказываются достаточными для того, чтобы приносить ощутимые результаты.

Мне хочется также заметить, что и в современных странах Запада большинство интеллектуалов составляет верхушку значительной по числу участников социальной группы, которую можно условно назвать интеллигенцией. Это так называемые «белые воротнички»: работники офисов, адвокатских контор и многочисленных государственных служб различного назначения: от разведки до налогового управления или организаций по охране природы. Все они – выпускники колледжей. С течением времени таких людей становится всё больше, так что и они составляют значительную группу, прослойку, если угодно.

Интеллигенция послесталинского СССР

Во времена хрущёвской оттепели и возникшей возможности познакомиться с особенностями западного образа жизни благодаря книгам, кинофильмам и радиопередачам из-за рубежа, советские интеллигенты достаточно часто говорили, что понятие интеллигенция – чисто русское, предупреждая не путать его с употребляемым на Западе понятием «интеллектуал». И действительно, наша «интеллигенция» в её обыденном смысле не совсем подходит под понятие интеллектуалы. Дело в том, что в России интеллигентов отличали не по уровню интеллектуальной активности, а по особым правилам поведения в обществе, профессии (в хорошие времена, а не в те, когда не принимают на приличную работу по причине классовой или национальной чуждости), порядочности (тоже в хорошие времена, когда не приходится подличать, чтобы выжить или, допустим, хорошо питаться и так далее) а часто и некоему творческому началу. Короче, быть интеллектуалом, то есть уметь процитировать философские труды помимо классиков марксизма было не обязательно. Интеллигенту, как члену социальной группы было предписано в качестве минимума соблюдение определённых моральных принципов, интерес к книгам иностранных писателей или к отечественным книгам религиозно-философского содержания, импрессионизму (или старым иконам) и классической музыке. В целом эти люди участвовали в производстве общественного богатства доступным им способом, отличным от физического труда или поддержания общественного порядка силовыми методами. Здесь придётся упомянуть слово «образованщина», введённое в обиход А. И. Солженицыным, желавшим подчеркнуть отсутствие «настоящей» интеллигенции в Советском Союзе. Но это его частное мнение не отменяет предмета моего рассмотрения.