Парней становилось все больше, Мирков понимал собравшуюся перед ним силу. Чувство подсказывало, что не умно отвечать на грубость и хамство тем же, разумнее предложить дипломатичный разговор. Он был добр и хотел такого же отношения.

– А сколько тебе лет? – услышал ироничное. – Двадцать один.

Раздался протяжный гул в несколько голосов.

– А почему так поздно призвался? – полюбопытствовал, с улыбкой другой.

Александр только поморщился, опустил глаза.

– Техникум дали закончить, да еще и после девятого класса…

Образованность новичка получила одобрение, большинство имели лишь среднюю школу.

– У-у… – загудели насмешливо, ведя свою игру.

Маленький старшина легко присел перед ним, уставился лукаво. Александр не придал этому значения, но наглый взгляд становился все навязчивее.

– Как вижу, тебя служба в отряде ничему не научила… – смело оборвал его маленький старшина, уверенно чувствуя себя в окружении единомышленников. Александр понимал, к чему клонится дело, но старался сдерживаться.

Все притихли и ждали, как ждал и заводила-старшина.

– Почему, – Саша поднял глаза и по-доброму улыбнулся им, – научила…

Послышались смешки и хихиканье.

– Что-то я не вижу… – подхватил старшина, широко раскрыв глаза, улыбнулся, поглядел по сторонам на товарищей. – И чему же она тебя научила?

– Разному, – ответил тот сдержанно, бледнея. Понял, что попал под жернова какой-то интриги. Перестал играть.

– И что – и «годки» в отряде есть?

Подтвердил это, чем вызвал новый смех. Больше не мог терпеть, сказал сурово:

– Я не понимаю, почему ты меня все время допытываешь?

Эти слова шокировали маленького старшину, не привыкшего к подобному тону. Встретив норовистого смельчака, толпа с новой силой дружно подняла его на смех. Собственный грубый тон умилял их, купались в своем могуществе.

– А почему… ты со мной так грубо разговариваешь?.. – возмутился старшина, по-прежнему улыбаясь. – Почему ты меня обижаешь? Если я захочу, ты будешь ко мне только на «вы» обращаться, несмотря на то, что мы с тобой в одном звании, и носовым платком палубу мыть.

Горло перехватило от возмущения, Александр взирал то на теснившего его взглядом старшину, то на остальных. Те ждали ответа.

– Как я разговариваю? – спросил мягко.

– Грубо, – уточнил старшина, продолжая начатую игру. – Послушай, послушай, Санек, – трещал он весело, дергал дурашливо за рукав. – Ты хоть понимаешь… – воздел над головой руку, – где ты находишься? – на полном серьезе он вознамерился объяснить непутевому его место в матросском обществе.

– Понимаю… – буркнул тот настороженно.

Но это не убедило, старшина горько заметил, сожалея:

– Ни хрена, как я вижу, ты не понимаешь. Да прекрати играть, когда с тобой «годок» говорит, – недовольный, он рукой накрыл струны и подарил улыбки товарищам, которые поддержали шутку.

Александр сник совсем, оставил инструмент, захотелось все бросить и уйти. Очень устал, болела голова, но удержался.

– А почему ты на меня наезжаешь? – спросил сурово, готовый опрокинуть противника.

Маленький старшина изобразил беззащитную улыбку и притворился шутом, вызвав у товарищей веселый смех.

– Это что, и в отряде так разговаривают с «годками»? – продолжал он, когда утих шум.

Александр понял, что угодил в западню, которую устроили эти люди, и признал про себя, что переход на корабль ничего не изменил.

– Да как сказать… – подбирал нужные слова, – везде одинаково…

– И все у вас в отряде такие, как ты? – пытал маленький старшина.

Вопрос не понравился Александру, промолчал.

– Корж, он, наверное, не понимает, с кем разговаривает? – раздался сверху ленивый голос.

Старшина 2-й статьи Коржов внимательно оглядел настырного новичка.

– Да, – заметил громко и отрывисто, дернулся игриво. Приблизил самодовольное лицо, рассматривал бесстыдно. – Ты… хоть понима-аешь (поднял вверх указательный палец), где ты находишься и с кем разговариваешь?

Все сосредоточенно ждали ответа.

Затянувшаяся до неприличия пауза тяготила обе стороны. И Александр сказал, но совершенно не то, чего ждали.

– Да неужели мы с вами не найдем общего языка? – и столько было в этой фразе чистоты и наивной надежды, что все замерли на мгновение, но тут же взорвались смехом. Никто не мог и представить, что совершенно взрослый человек может сказать такую неслыханную глупость.

Такое дикое восприятие ошеломило Сашу, он отпрянул, словно получил пощечину. Оставалось лишь не обращать внимания на хохотавшие лица.

– О, о, он, – громко смеялся Корж так, что перехватывало дыхание, – он мне нравится!.. – Совсем изнемогая от безудержного веселья, положил руку ему на колено и поднес близко размякшее лицо, которое вертел по сторонам. – Нет-нет, этого быть не может! Ты действительно такой или притворяешься?! Или, может, думаешь, что если ты старшина, – кивнул на его погончик, – да еще и второй, так тебе все дозволено?! Может, ты хочешь, чтобы мы по стойке смирно стояли перед тобой и обращались на «вы»?!

– Ничего я не хочу, – морщась, буркнул он зло, понял, что окружен врагами.

– У-у-у… как ты с «годками» разгова-ариваешь… – за всех ответил Корж, хмуря брови. – С нами, позволь мне дать тебе, Санек, совет, так разговаривать не надо… Позволь мне дать тебе еще один совет: дружи с нами и делай все, что говорят старшие – то есть мы, «годки». То, что тебе уже, к великому сожалению, двадцать один год, это, извини, всем до задницы, и твои сопли никому не нужны. Для всех нас ты – «карась», и этим все сказано. Вот послушай, послушай. Ты хоть отдаешь себе отчет, – пытался заглянуть в глаза, – где ты находишься?! – Мирков поежился. – Вот смотри, вот смотри, кто стоит перед тобой, – указал пальцем на соседа. – Матрос. Но это не просто матрос, а ма-а-атро-о-ос-«годок». – Последний снисходительно улыбался. – А ты кто такой?.. – ухмыльнулся. – Какой-то старшина 2-й статьи… Вот он, – указал на крупного увальня, – он Человек, он морской Волк, оттрубиввший весь срок. А ты кто? – скривил лицо. – Какая-то козявочка… старшина 2-й статьи… Это мне ни о чем не говорит… Вот смотри, ему осталось служить полгода, вот этому уже через два месяца домой, а мне через год. А ты, – Корж горько укорил, – так грубо с нами разговариваешь…Нехорошо-о… надо с нами дружить…Александру все было противно, и он молчал. Утомленный натиском, сносил унижения, но держался мужественно. И тут прозвучала команда на обед.

Его оставили в покое и побрели мыть руки. Через минуту вбежали пятеро матросов с медными бачками в руках, принялись старательно накрывать три стола, из шкафчиков доставали посуду, раскладывали. Чтобы не мешать им, Мирков нашел удобное место и оттуда с интересом следил за жизнью нового коллектива.

Первыми заняли места «важные люди», на царственных лицах которых застыла маска снисхождения к снующим в заботах бачковым, за которыми надолго была закреплена тяжелая и неприятная работа, требовавшая полной самоотдачи. При первой же просьбе те обязаны были вмиг исполнить любую прихоть «годка». Остальные матросы покорно ждали своей очереди, стоя в сторонке. Роли каждой группы были определены раз и навсегда: лениво жующие «годки», кандидаты в «годки» и рабы-лакеи с вечно уставшими лицами и потухшими глазами.

Морской закон, гласящий, что самый медлительный за обедом убирает стол и моет посуду, здесь совершенно не работал. На флоте такого закона не существует, а возможно, никогда и не существовало! Первыми за стол усаживаются старшие, а значит, «самые уважаемые», добившиеся признания силой кулаков. Насытясь, нехотя уступают место другим, чтобы те, в свою очередь, дали место рабочей скотине. Таким образом, посрочным правом наводился порядок на столе, распределялась пища.

Бессменное годовое рабство не было бы таким позорным и обидным, если бы не унизительная жестокость тех, кто присвоил себе право помыкать младшими, и поэтому служба на корабле была кромешным адом. И когда не подозревающие об этом молодые матросы попадали сюда прямо из учебки, то, ужаснувшись, долго не могли понять, что же происходит. А осмыслив, были вынуждены принять установившиеся правила и безропотно тянуть проклятую лямку.

Вместе с товарищами ел неспешно и Андропов. Мирков глядел на них и все же надеялся, что эти люди примут его в коллектив и станут товарищами и друзьями.

«Годки» жевали и время от времени поднимали взгляды на новичка. Обслуживал их высокий худощавый матрос с впалыми щеками и носом с горбинкой; весь его внешний вид – костлявые плечи, выпирающие ключицы и впалая грудь – свидетельствовал о надломленности.

По другую сторону находился другой матрос, явно татарин. В отличие от напарника он делал все медленно, демонстрируя отвращение к работе бачкового. Демилюк лениво взглянул на Миркова, но когда их глаза встретились, быстро отвел свои, не дрогнув ни единым мускулом, посмотрел на ложку и неторопливо отправил пищу в рот. Бачковой крутился юлой, принимал, подавал, менял упавшую ложку, наливал добавку, словом, откликался на взгляды, жесты и покашливания жующих людей. Засаленные рукава и грязное пятно на животе производили впечатление безмерной неопрятности. Довольные своим положением, остальные лишь молчали, одобряя тем самым жестокость тех правил, которые сами же и установили. Бачковой беспрекословно исполнял любую прихоть, успевал разливать по кружкам компот из чайника и, собрав грязную посуду, убрать в ящик.

За всем молча следил строгий татарин. Если Шикаревский замешкался или не уразумел чей-то знак, он самолично быстро исправлял оплошность. В черных раскосых глазах сквозила все та же тоска и недовольство жизнью. Прослужив год, Шайдулин заработал право считаться «старшим», а значит, «ленивым». Но судьба словно насмехалась над ним: вместо двух полагающихся матросов в их БЧ поступил всего лишь один. Полгода он сам обслуживал всех, но вместо благодарности за унижения и терпение получил с последним призывом в подмогу лишь одного Шикаревского. Это стало трагедией, сопоставимой лишь с потерей ближайших родственников. Один подчиненный не решал проблему, и, по корабельному закону, Шайдулин остался на прежней «должности». По решению старших его определили в учителя Шикаревскому, что означало работу впаре. Даже сейчас, после года службы, он выслушивал матерную ругань, получал «скворца» уже за Шикаревского, что оскорбляло вдвойне. Возмущенный такой несправедливостью, он истязал несчастного Шикаревского, выжимал из него все соки, заставляя работать за двоих. С приходом новичка Шайдулин возрадовался ниспосланному свыше подарку, собираясь Мирковым заткнуть прореху. Его час пробил! Вовсе не озаботил тот факт, что «карась» был старшим по возрасту, на мичманской должности и носил старшинские галуны.

Конец августа восемьдесят третьего года выдался жарким, и температура крепко держалась у тридцатиградусной отметки. Палящее солнце раскаляло железные корабли, отчего в кубриках было душно. Не спасали ни постоянно открытые крохотные иллюминаторы, ни люк на верхнюю палубу. Обливаясь потом, матросы задыхались, выполняя каждодневные работы, хватали воздух, словно выброшенные на горячий песок рыбы.

Мирков с интересом наблюдал за всеми. Ели вяло и с неохотой, поминутно утирали рукавами пот, раздраженно погоняли бачковых. Загнанный Шикаревский метался вокруг стола, утирал грязным подолом рубахи заливавший глаза пот и снова кидался к бачку. Александр обратил внимание на матроса с болезненно бледным лицом, который прислуживал за столом, где главным был старшина 2-й статьи Корж. Все, что ни делал бачковой: нарезал хлеб, подносил тарелки с едой или кружки – вызывало руганьи резкие окрики. Раздражительность Коржа и терпеливая покорность матроса удивили Александра.

Старшина 1-й статьи Лукин первым допил компот, буркнул невразумительное «спасибо» и с безучастным видом посмотрел на Миркова, стоявшего за спиной. Движением руки деликатно пригласил занять его место, Александр вежливо отказался. Лукин повторил жест, но Мирков вновь ответил отказом. Кубрик оживился, проникся интересом. Александр сдался, с благодарностью занял предложенное место, оказавшись возле Андропова. Чувствовал, что здесь кроется какая-то каверза, но и отказ вызвал бы недовольство.

Лукин тут же приказал Шикаревскому немедленно обслужить новенького. Матрос метнулся: быстро поставил тарелку с борщом, положил хлеб, окинул взглядом стол.

Александр принялся есть, настороженно чувствуя косые взгляды.

– Ну как, вкусно? – неискренне поинтересовался Лукин, положив руку на плечо Александру, натянуто посмотрел в лицо. Тот поднял голову, заставил себя улыбнуться, но улыбка вышла растерянной.

– Нормально.

– Ничего, ничего… у нас хорошо кормят… Лучше, чем в отря-яде… Ты ешь, не стесняйся; здесь все свои, – подвинул блюдце с маслом, уговаривая: – Вот, бери масло, клади во второе.

– У вас на обед масло дают? – удивился Александр.

– У нас все есть, – отметил Лукин. Александр чувствовал, что тот не сводит с него глаз. – Это нас Шикаревский балует.

Не понимая, каким образом названный матрос может «баловать маслом» команду, Мирков лишь удивился в слух. Кто-то засмеялся.

Лукин отступил назад и прислонился к спинке койки. Заговорщицки, пальцем, поманил к себе татарина.

– Вот, теперь смотри, Шайдулин. Ему разъяснишь все наши порядки. Сегодня еще не трогай – пускай присмотрится. А дня через два-три можно начинать. И пускай тащит на всю катушку. Подключай Шикаревского, пусть растолкует, что надо.

Александр поразился услышанному, будто разговор шел не о человеке, а о приручении дикой кобылы.

– Ну, ты сам понимаешь, – тихо продолжал Лукин, – это твоя смена, и чем быстрей он освоится, тем быстрееты отделаешься от бачка. Так ведь?

– Да, – ответил не задумываясь Шайдулин.

– Ну, раз понял, тогда давай, начинай.

Лукин направился к выходу, обронил на ходу Александру:

– Ты кушай, кушай… – и удалился, шаркая тапочками. Все, кто заканчивал есть, бормотали под нос «спасибо», что было не выражением чувства благодарности, а скорее ритуалом, и шли на перекур.

Положение Шикаревского действительно было тяжелым. Шайдулин все больше отлынивал, сваливая на него огромный объем работы и обязанностей, которые тот должен был исполнять в обязательном порядке. Матрос носился по кораблю, обремененный многочисленными заботами и проблемами, озабоченный тем, как получше обслужить и накормить своенравных «годков». Старался изо всех сил, но просто физически не успевал все делать, да еще нес вахту радиста. Сослуживцы, которым было наплевать на его проблемы, считали его тяготы делом сугубо личным. Они жаловались Шайдулину, который, устав от бесконечных обращений, закатывал рукава и кулаками учил «меньшого брата». Он применял закон физической передачи энергии – чем чаще слышал упреки от старослужащих, тем нещадней колотил и осыпал отборной бранью «неуправляемого» Шикаревского.

Шайдулин дождался, когда за столом никого не осталось, и только теперь, противопоставляя себя двоим, позволил себе сесть. С наигранной неторопливостью налил в тарелку оставшийся в бачке борщ, вспомнил о двоих помощниках, заглянул, оставил малость. Шайдулин ел показномедленно, растягивал наслаждение. Только сейчас он мог пожить в свое удовольствие, размышляя о мерзости общества, в которое попал и которому был вынужден прислуживать. Презирая себя за слабость, был вынужден унижать других, тем самым возвышал себя в собственных глазах.

Шикаревский ненавидел своего истязателя, который, как оборотень, изображал сдержанного интеллигента с физиономией тихого человека. Быстро складывал посуду в ящик, исподлобья недобро поглядывая на беспечную позу драчуна.

Шикаревский слил из бачка борщ, оставил немного Миркову.

– И тебе тут осталось, – буркнул впервые ему.

Шикаревский торопливо глотал все подряд, хмуро поглядывая то на снисходительного старшину, то на ненавистного Шайдулина.

Впервые Шайдулин пообедал довольный, затем, сутулясь, медленно перенес ногу через скамью.

– Шикаревский, слышал, что Лукин говорил? – сказал безразлично, холодно посмотрел на помощника. – Сегодня его не трогай, а завтра показывай, что к чему. Понял? – Понял, – отмерил тот сквозь зубы, глядя враждебно. Шайдулин стерпел грубость, теперь мог позволить себе подобное. Поднялся лениво, шаркая тапочками, важно пошел к двери, по примеру других. Вяло добавил, повернув голову – Да, про масло не забудь, чтобы на ужин было.

– Ладно… – протянул недовольно бачковой, проводив матроса взглядом, полным ненависти.

Шикаревский быстро доел кашу, допил компот, доверху заложил посудой пищевой бачок, из ящика собрал крошки и отправил в скопище посуды.

– Ничего-о… уже фигня-я… три месяца осталось… Немножко потерплю, а потом и молодых пригонят. Сейчас мне нужна помощь, а то одному трудно. Этот Шайдулин уже не хочет ничего делать. Думает – если прослужил на полгода больше, хотя мы с ним одного года рождения, то все можно. Уже не желает, видите ли, бачковать. Ему стыдно, что его призыв уже не бачкует, а он из-за того, что некому, вынужден. «Годкам» же все равно, только бы было все как надо. А его, видите ли, гордыня заедает… А вместе мы бачок спокойно потянем. Я один со всем справлялся, и ничего, а вдвоем мы запросто, – радовался Шикаревский долгожданной помощи, впервые улыбнулся, просветлел. – Главное, чтобы ты запомнил все, а там легче будет.

Александр не понимал, зачем ему это.

– Вот смотри: здесь – ерунда. Самое главное – запомнить, чья посуда, потому что они за это бьют. Не дай бог, не ту подашь – можешь за это хорошо схлопотать.

Матрос взял кружки и, двигая ими, что-то говорил. Мирков не понимал стараний соседа. Но в голосе того слышалась мольба о помощи, и, не устояв, Александр искренне захотел ему помочь, не предполагая, что это требует каких-то дополнительных обязательств. Вдруг осознал, что тот разговаривает с ним уже как со своим напарником, указав, что если Саша не будет выполнять требуемое, то будет жестоко наказан. Александр воспротивился, но что-то говорило внутри о тщетности сопротивления коллективу.

– Вот смотри, – объяснял Шикаревский, держа кружку, – видишь царапину? Это кружка Лукина, того самого гада, который так любезно тебя усаживал. Он – командир отделения радистов и старший по бачку и больше всех за него дерет. Ты ему в первую очередь подавай еду. А вот эта – твоего Андропова.

Матрос брал каждую кружку и по каким-то, только ему ведомым, признакам определял их хозяина.

«Не хочу, – твердил себе Александр, – не буду все это запоминать, это дикость какая-то: щербинки, царапины, надколы…»

От кружек Шикаревский перешел к тарелкам и ложкам. Показывал места, называл их владельцев, давал краткие, но красочные характеристики каждого, при этом ни один не удостоился похвалы, все были гадами, гнилыми людишками и сволочами. Отметил лишь Андропова, который не имел личной посуды принципиально.

– Что еще? На обед и ужин всегда должно быть масло. Слышал, что Шайдулин сказал? Их не волнует, где возьмешь. Воруй из холодильника, одалживай у других – если они тебе еще дадут, бегай на другие корабли, но чтобы масло было обязательно. Где хочешь, там и доставай. На завтрак выдают, а остальное – твое дело, но только попробуй не принести – сразу напомнят кулаком. После того, как все поедят, идешь с бачком на камбуз, моешь посуду и несешь сюда; ставишь в шкаф на вторую полку. Тарелки обязательно протираешь газетой, с этим строго. Самое главное: следи за тем, чтобы вовремя подавать и менять посуду. «Годки» ничего не говорят: ты должен сам понять, чего они хотят, и быстро сделать. Они страшно не любят медлительности и бестолковости.

Матрос взглянул с улыбкой.