Читать книгу «Минотавры за кулисами» онлайн полностью📖 — Александра Мирлюнди — MyBook.
image
cover

– Вы, друг мой, обпились уксуса? Ах, где вы купили столько уксуса? Мне тоже нужен уксус! – громко с хохотом шутил он, увидев кого-то с кислой миной.

Худрук был молод, полон жизни, и казался сам себе любимым своим актером Олегом Меньшиковым в фильме «Покровские ворота».

Поэтому в театре тоже все казались себе молодыми, веселыми и ходили с улыбками.

Все, кроме Ирины. Нет, она, конечно, смеялась, когда действительно находила шутку нового худрука смешной, и улыбалась, когда действительно хотела улыбаться. Но не боле. Если ей было скучно на репетиции, то она скучала, если печально, то она печалилась, если трагично, то… Но во всяком случае, она не смеялась несмешным шуткам и уж тем более не старалась угодить. Иной раз она представляла собой одинокого Пьеро в окружении хохочущих Арлекинов.

И кто знает, как бы она себя вела иначе, если бы не Народный… А точнее, потеря его. Отца у нее не было. Вернее, он был и, возможно, даже жил где-то, но Ирина его никогда не видела. Какие-то непонятные школьные романы со слюнявыми поцелуями в подъезде. И Шерри… Спасибо ему огромное, что привел на встречу с Народным. Славный он малый все-таки был, Царствие ему Небесное… В студии при театре тоже что-то было, но как-то тоже несерьезно. А Народный… Учитель, Худрук на курсе и в театре, Любимый Режиссер и Партнер по сцене. Человек, смотревший на нее без толики вожделения, но с огромной любовью. Человек, вопреки всему изменивший ее судьбу… И смерь этого человека затмевала собой на данном этапе все. И нового худрука, и новые роли, да и вообще, что творится вокруг. Она даже не осуждала внутри себя, как ее коллеги стелются перед новым руководителем. Хотя бы потому что и не замечала этого. Или не старалась замечать.

И надо сказать, Виктор Ильич никогда не делал ей замечаний, в отличие от других, что она невесела, не смеется и т. д. Напротив, в общении с ней он был крайне тактичен и даже менял интонации. На репетициях он не позволял себе шутить или подтрунивать над Ирой. Он говорил серьезно и мелодично:" Вот сюда, Ирина! Да, именно так! Отлично!». Виктор Ильич принимал Ирины предложения и правки. Других это задевало.

Но самое обидное было, когда однажды, обсуждая какого-то персонажа, Виктор Ильич сказал:" Ну вот посмотрите, он ведь в окружении толпы льстецов и при этом сам по себе. Ну, это как вы вертитесь передо мной, юлите, а Ирина на своей лодочке тихо-тихо так плывет!».

Все посмотрели на Иру. Ира вздохнула и отвернулась. Виктор Ильич посмотрел на растерянные лица актеров и громко-громко захохотал. Он любил эпатаж и резко куда-нибудь вывернуть. Обожал поставить других в неловкое положение, и наслаждаться видом жертв.

Не сказать, что Ирину после этого невзлюбили. Нет, но внутренне это отдалило ее. Хотя и после смерти Народного Ира стала замкнута, нелюдима и, если перед спектаклем много и громко говорили, то стала жестко делать замечание:" Кто там шиздит за кулисами?!»

Но всем было неприятно. Очень неприятно. Что они сделали? Почему они льстецы? Они просто хотели не то чтобы понравится новому руководителю, но… ну да! Чего греха таить, а какой артист не хочет понравится! Да и человек Виктор Ильич хороший, почему бы не посмеяться его шуткам? Что, из-за этого они твари и подхалимы?

И они были правы. Они действительно искренне хотели понравиться. И они, точнее большинство из них, никогда при этом не были льстецами и подхалимами.

Это понимала и Ирина. Роль какой-то духовной одиночки тяготила и раздражала ее. Хотя бы потому, что Ира понимала, что никакая она не духовная одиночка. Ей очень, до глубины души была неприятна шутка Виктора Ильича. Более того, Виктор Ильич стал делать ей намеки на ухаживания. Это еще больше разъярило Ирину.

От коллег она отдалилась. Режиссер-весельчак ее раздражал. Но главное, все тут стало как-то неинтересно и скучно без Народного… Театр стал казаться не храмом, а огромным нелепым зданием, таким, каким она и увидела его в первый раз. Надо было что-то менять.

Кто-то пустил слух, что гордячка-Ирка смотрит так на всех свысока, так как собралась в Москву…

Самое смешное, что если бы ни этот слух, Ире в голову вряд ли пришла бы мысль о Москве. И подумав, что если ничего не выйдет, она все равно ничего не теряет, после закрытия сезона, никому ничего не сказав, Ирина первый раз летела в самолете.

На Москву!

4.

Первый год после поступления в театр Генрих играл немного. Он бегал в двух массовках, и еще его ввели на малюсенькую роль Прохожего в «Вишневом саде». Но Генрих не роптал. Всё-таки Чехов есть Чехов, успокаивал он себя, и все чаще вспоминал фразу, что актёр должен уметь ждать. Спектаклей новых Алина Петровна не ставила. Но зато любила говорить на многочисленных сборах труппы, что «этот год наберемся сил, а в следующем году рванем так, что ёб вашу мать», и долго вдохновенно размышляла о будущих спектаклях, развалившись в широком режиссерском кресле с высокой спинкой посредине сцены, и кто какие роли, возможно, будет играть! Центральные мужские роли отдавались обычно Игорю Алексеичу, гражданскому мужу Алины Петровны. Если центральная роль Игорю Алексеичу совсем уж не подходила, то Алина Петровна обводила труппу взглядом и задумчиво произносила: " Ну, здесь нужен артист… Настоящий артист…". Дальше какая-то резонерская роль доставалась Сугробову, что-то более смешное и эксцентричное- смехачу Грише Машанину, менее эксцентричное- правой руке Алине Петровне Вале Ткачуку, который был знаком с Алиной Петровной с института. 93- летней «великой старухе» Наталье Тимофеевне Алина Петровна говорила, что для нее всегда роль найдется, даже если роли не будет. Остальные женские роли Алина Петровна распределять не любила. Но если роль была особенно хорошая или хотя бы эффектная, то Алина Петровна говорила, что двадцать лет назад она бы сыграла эту роль гениально. Просто гениально.

– Но, – через некоторую паузу добавляла она, кто знает – кто знает, может и сейчас, чуть если подзагримироваться, роль будет ей по силам.

– По силам, Алина Петровна! Какие ваши годы! – утвердительно гудела труппа.

Генриха в таких распределениях Алина Петровна обычно не упоминала. Его успокаивало то, что и большинство актеров не упоминалось тоже. Но вот однажды, заметив Генриха в углу, Алина Петровна всплеснула руками:" Ребята, а про Генриха мы нашего совсем и забыли! А ведь он артист-то от Бога! Ведь других я не беру!». «От Бога, от Бога!», -утвердительно гудела труппа. «Вот Генрих сидит- сидит, а потом-бац! – вырастит в настоящего артиста и рольку нам тут чудесную сыграет! Правда ведь?!». -«Сыграет, сыграет!», -утвердительно гудела труппа.

На следующий день к Генриху подбежала помреж Люся и, шмыгая носом, сообщила ему, что худрук желает побеседовать с ним в кабинете. Сердце Генриха ёкнуло и восторжествовало! Кто не был актером, тот не знает, что такое, когда режиссер привечает актера!

Когда окрыленный внутренне и невозмутимый внешне, словно ничего и не произошло, Генрих входил в кабинет, худрук лично разливала в пиалки из тонкого фарфора чай из чайничка в виде петуха. Чай лился из вытянутой кукарекующей петушьей головы с раскрытым клювом.

Алина Петровна царственно предложила сесть Генриху на шикарный, с обитыми бежевым плюшем седалищем и спинкой стул напротив себя. Алину Петровну с меткой подачи Сугробова за глаза называли в театре Царицей Петровной. Алина Петровна об этом знала. Ей было очень приятно. Не спеша, время от времени медленно поднимая пиалу к губам, Алина Петровна не торопясь стала расспрашивать Генриха о родителях, и, узнав, что отец умер не так давно, закрыла глаза, помолчала и сказала, что это ужасно. Затем расспросила, как Генрих устроился в общаге, не притесняют ли там его, не заставляют ли принимать участия в пьянках и не мешают ли ему чужие люди, которых другие актеры приводят в общежитие. Генрих утвердительно сказал, что никто не заставляет, так как пьянок в общаге нет, и посторонних приводить никто моды не имеет. Во всяком случае, он, Генрих, ничего подобного не видел и не слышал.

Соврал, конечно.

А что делать? Не сдавать же чуваков!

Потом Алина Петровна спрашивала, как часто он ездит к маме в Жаворонки, какие роли он играл в училище и есть ли у него девушка и как её зовут. Время от времени Алина вставляла в фразу крепкое словечко, но Генрих уже привык к этому, дискомфорта не ощущал и отвечал спокойно, почти честно, и с удовольствием. Он даже зачем-то сказал, что во время учебы пересмотрел весь репертуар мочаловского театра и что играть на подмостках этого театра являлось едва ли не самой заветной мечтой Генриха. Алина Петровна скромно и властно улыбалась. Нетерпение, когда же худрук предложит ему какую-то роль, росло. Под ложечкой сосало. «Всматривается в меня, -думал Генрих.-И правильно, пусть всматривается. Ведь я именно тот, кто и нужен!»

Но Алина Петровна продолжала спрашивать незначительные какие-то вещи. Например, любит ли Генрих домашних животных и часто ли ругается за кулисами Наталья Тимофеевна. "Да ни на кого не ругается! Что ей-то ругаться! Но уж точно не на вас!», – опять соврал Генрих и попытался засмеяться. Интуиция подсказывала ему, что как-то всё это не то… Алина Петровна многозначительно посмотрела на Генриха и спросила, любит ли он поэзию, и не мог бы сейчас, прямо здесь, что-нибудь почитать наизусть ей.

«Началось!», -обрадовался Генрих.

Он с уверенность прочел" Когда для смертного умолкнет шумный день…» Пушкина, потом без паузы, изображая крокодила, ползая по ковру и скаля зубы и пугая худрука, от первого лица исполнил стихотворение Саши Черного. Генрих понимал, что Алина Петровна уже почти забыла его показ на поступлении, и хотел показать себя артистом многосторонним, гуттаперчивым, которому доступны все жанры от трагедии до клоунады. Он, чего греха таить, как и любой артист, очень хотел понравиться и был уверен, что он сможет это сделать! После Крокодила, не дав опомниться офонаревшей Алине Петровне, так же без паузы, стал читать какой-то монолог из забытой русской трагедии забытого автора, который он читал на экзамене по сценической речи в середине второго курса.

«Почто, несчастная, меня ты мучать вздумала?!

Прижми, прижми к горячим персям мою главу лихую…»

На этих словах Генрих раскрыл объятья и двинулся на Алину Петровну, застывшую от восторга и счастья в кресле с открытым ртом, и с поднесенным к нему пиалкой чая в растопыренных пальцах с перстеньками.

– Тихо, тихо, Генрих! Довольно! Хватит! Садись! – взмолилась Алина Петровна.

Генрих, тяжело дыша, с тревогой думая, уж не переборщил ли он, сел. Некоторое время сидели молча. Алина Петровна, то и дело поднимая глаза, одаривала Генриха удивленными и восхищенными взглядами.

«Понравился!» -огонек загорелся в груди Генриха.

– Вы очень талантливый человек, Генрих! – выдавила из себя Алина Петровна через некоторое время.– Даже талантливее, чем я думала. А мне нравится окружать себя талантливыми людьми.

Генрих ликовал и зачарованно слушал эти сладостные слова.

– Знаете, Генрих, в последнее время я как-то отпустила труппу… Перестала ей себя в полную силу отдавать… Это, конечно, и моя вина, но… В труппу входит что-то нехорошее, гадкое, разлагающее… Ну, вы меня понимаете?!

Генрих не понимал, что именно вошло в труппу, но завороженно и уверенно закивал.

– Так вот, мне нужен, как это сказать… Помощник внутри труппы. Это не всем под силу. Тут нужен не просто талантливый человек, а чистый… Внутренне чистый. Чистильщик. Этакий волк-одиночка. Чтобы не допускал никакого цинизма, чтобы пресекал любой разврат и грязь! И я очень хочу, Генрих, чтобы этим чистильщиком были вы!

– Я никогда не допускал цинизма в театре, я всегда…

– Я хочу, чтобы вы следили за своей душой и по возможности, за душами других! – Алина Петровна не дала Генриху договорить. – Нельзя, как говорится, молиться в алтаре, а потом тут же снять штаны и нагадить в нем.

– Конечно, нельзя, Алина Петровна, конечно, нельзя!

– Так я могу надеяться на вас?!

– Всё что в моих силах, Алина Петровна! Что в моих силах! -залепетал Генрих.

– Спасибо! -Алина Петровна протянула Генриху руку. Генрих впервые дерзнул, и поцеловал руку худрука.– Ну вот и славно! Теперь мы друзья, правда?

– Конечно! -улыбнулся Генрих.

– Не замарайтесь, Генрих! Не замарайтесь! Оставайтесь таким же добрым и светлым! А в вас очень много света, я ведь вижу! Ну вот, мы и друзья! – Алина Петровна засмеялась, тряся руку Генриха, словно детсадовская девочка – озорница. – А между друзей тайн не существует! Заходите почаще! Так мало людей, с которыми хочется общаться!…

Генрих, пожимая руку худрука, блаженно смотрел на лицо Алины Петровны, которое казалось ему ликом, и понимал, почему брутальный Игорь Алексеич, будучи моложе Алины Петровны на пятнадцать лет, полюбил эту удивительную, внешне не особо примечательную женщину.

И Генрих даже почувствовал ревность…

Проходили дни. Проходили недели. Но ничего не менялось. Генрих так же бегал в массовке древним римлянином, мечущимся между Брутом и Марком Антонием, все так же готовился за сутки к малюсенькой роли Прохожего. Но уже не стоял в стекляшке-рыгаловке вместе с другими актерами после спектакля, пытался заниматься йогой, и даже пару раз попросил в гримерке прекратить рассказывать анекдоты после первого звонка.

«Молодец, Генрих, далеко пойдешь!», – похвалил его Сугробов и похлопал по плечу.

Каждый день Генрих подходил к доске объявлений, в надежде нового распределения с собой в одной из центральных ролей, но распределения не было, и Генрих по сотому разу перечитывал старые рецензии на спектакли Алины Петровны, висевшие на доске со скрюченными уголками. Когда в коридоре или на вахте Генрих сталкивался с худруком, Алина Петровна всегда ласково улыбалась ему, спрашивала о делах и два раза даже подмигнула. Генрих тоже улыбался в ответ, говорил, что все хорошо, и однажды сам едва не подмигнул в ответ. Ему сразу вспоминался разговор с Алиной Петровной в кабинете и казалось что вот-вот, вот-вот, благодаря этому замечательному режиссеру и человеку, в его жизни случится что-то такое важное и замечательное, что Генрих даже боялся и стеснялся думать и мечтать об этом «что-то», словно боясь спугнуть и развеять это незримое будущее счастье…

Через месяца с небольшим Генрих, все-же пересилив себя, постучался в дверь к художественному руководителю.

Алина Петровна была чем-то занята, говоря по телефону, но, увидев Генриха, попросила его подождать. Через пять минут артист уже сидел напротив своего режиссера на том же стуле, что и в первый раз. Только чая не было. Да и пес с ним, с чаем!

– Здравствуй, Генрих! Рада, что зашел! Давно не виделись! – немного вальяжно произнесла Алина Петровна, хотя виделись они часа два тому назад, в столовой, и она даже сделала комплимент Генриху, что тот постройнел и стал лучше выглядеть, что в общем, и послужило Генриху первым шагом в этот кабинет.

– Приветствую вас, Алина Петровна!

Больше Генрих не знал что сказать… Он подумал, что Алина Петровна сама всё поймет.

Повисла пауза…

– Ты мне что-то хотел рассказать, Генрих?

– Ну вот, очищаюсь помаленьку, -Генрих стал мямлить. Ему показалось не скромно выпячивать себя напоказ.

– От чего очищаешься? – не поняла Алина Петровна.

– Ну… от всего… йогой занимаюсь, чакры чищу… Пить вот бросил…

– Молодец, молодец, Генрих! – Алина Петровна не поняла, в какую сторону тянет логическую линию этот странный высокий рыжеватый актер, но на всякий случай похвалила.– И что?

– Ну как что? – Генрих улыбнулся, и сказал на полтона ниже, как-будто кабинет прослушивали, – Я готов!

– К чему готов?!

– Ну как к чему?! Готов к труду и обороне! – он хихикнул, но, увидев, что худруку как-то не смешно, резко замолк. Что-то я, наверное, не то делаю! – подумалось Генриху. Краска залила ему лицо. Он чуть съёжился, как ноябрьский листик. Ему стало неудобно. Дыхание участилось.

– Генрих, вы пьяны?

– Да что вы, Алина Петровна, я же бросил!

Алина Петровна наклонилась чуть вперед и долго смотрела Генриху в глаза.

– Рассказывай! – жестко и сухо после паузы сказала она, откинувшись на спинку кресла.

Генрих не понял.

– Простите, Алина Петровна, что?

– Что что?

– Да я не понял, что рассказывать-то?

– Что хотел рассказать, то и рассказывай!

– А что я хотел рассказать?!

– Откуда я знаю, что ты хотел рассказать?! Что хотел, то и рассказывай!

– Но я ничего не хотел рассказать!!!

Алина Петровна сняла с носа очки в золотой оправе и, глядя внимательно на Генриха, стала медленно протирать их платочком. Внезапно взгляд ее потеплел, она закивала чуть головой, словно о чем-то догадалась, одела очки и улыбнулась.

Уууух… У Генриха отлегло от сердца… Он уже совсем не понимал, что происходит, о чем его спрашивают и куда ему деваться…

– Я понимаю, это нелегко. Нелегко говорить о коллегах, с которыми играешь на сцене, которых знаешь, которых любишь и уважаешь…

– Что говорить?

– Что они говорят.

– Но они много что говорят!

– Ну вот на днях что говорили?!

– Кто?!

– Ну кто-кто?! Сугробов, например!

Генрих даже не был расстерян. Ему казалось, что он где-то внутри ненаписанной пьесы Бэккета… Но надо, так надо.

– Ну, Сугробов говорил про мебель. Там стенка и диван вроде. На дачу покупал. Говорил, что рабочие, когда заносили в дверь диван, краску на проеме ободрали и столик задели. И кувшинчик со столика упал, но не разбился. И еще кота испугали. Он весь вечер после этого на чердаке сидел и линял. И мяукал громко…

– Да при чем тут кот! Что еще Сугробов говорил?

– Ну, еще ругался страшно!

– Ну вот! Вот! Наконец-то! И как он ругался? Что именно говорил?

– Говорил, вот подонки, пришли, холода напустили, кувшин уронили, проем испоганили, кота испугали! И еще матом много!

– Да при чем тут это! – Алина Петровна потеряла терпение.– Про меня, про меня что он говорил?!

Генрих молчал. Было абсолютно непонятно, естественно ли он себя ведет, действительно ли не понимает, что от него хотят, или все понимает и валяет дурака и издевается…

– Ничего. Про вас Сугробов ничего не говорил. И никто не говорил. -Тихо сказал Генрих после паузы.

– Генрих, скажи, пожалуйста, ты зачем пришел?! – Алина Петровна еле сдерживала ярость.

– Ну… вы же сказали, Алина Петровна, что мы друзья… Заходи, когда хочешь… Поговорим… И…я очищался… и еще попросил в гримерке анекдотами не баловаться…

– Генрих, скажи честно, ты… придурок?

– Не знаю, Алина Петровна… Дайте мне роль хорошую, пожалуйста, ей-Богу, я не подведу! Я готовился! Я… очищался!

Алина Петровна была на взводе и была готова послать этого идиота куда подальше. И она собралась это сделать, она даже ударила кулаком по столу, но, взглянув в глаза Генриху, ей стало вдруг неловко… Неуютно как-то в своем собственном кабинете. В своем собственном театре… А вслед за неловкостью внезапно на Алину Петровну накатил стыд. Она встала и повернулась лицом к окну, только чтоб не смотреть на Генриха. Она не знала, что ей делать? Если бы это был очередной стукач, она бы цинично говорила с ним, подарив в конце разговора похвалу, а тут…

Она пыталась что-то сказать, но не могла. Она стала неприятна самой себе, и еще больше почему-то ей стал неприятен Генрих, который своей то ли искренностью, то ли тонким притворством, неважно, довел её до такого чувства. До стыда. А Алина Петровна ненавидела собственный стыд. И она возненавидела Генриха за это в эти минуты. За то, что он заставил её на секунду устыдиться саму себя.

– Роль заслужить надо, – медленно, с ростановкой и знанием дела произнесла Алина Петровна. И услышав, что Генрих вобрал чуть воздуха, чтобы что-то ей сказать, опередила его на полувдохе. – Тихо! Иди. Будет день – будет пища!

Генрих чуть постоял на месте, очевидно, до сих пор ничего не понимая, и вышел.

– Ебанутый! – с сухой желчной злостью одними губами сказала Алёна Петровна.