В данный момент прикомандированные к НКВД бойцы спецназа ГРУ на крыше дома 83 по Сергиевской, прямо над квартирой Мережковских, готовились спуститься на тросах вниз, на тот самый балкончик, с которого год назад «изогнувшаяся гусеницей Зинка выкрикивала проклятия революционным матросам» (Бродский), и мышеловка была уже готова захлопнуться. Савинков же в это время был занят тем, что, надувшись как петух, нашедший жемчужное зерно в навозной куче, проповедовал своим немногочисленным сторонникам «Евангелие от Бориса». Зинаида Гиппиус, которая, несмотря на свои сорок девять лет, находилась в самом расцвете бесплодной красоты, и двадцатидвухлетняя Любовь (Эмма) Дикгоф, одесситка по происхождению и парижанка по воспитанию, составлявшие женскую часть компании, были в восторге от своего кумира. Для Гиппиус Савинков был ее литературным протеже и политическим вождем, а Любовь Дикгоф была влюблена в него как кошка, и не мыслила жизни без Савинкова.

Но там, наверху, все уже было готово, и старший штурмовой группы несколько раз щелкнул ногтем указательного пальца по микрофону рации, после чего две остальные группы (у черного и у парадного входа) натянули на лица маски и надвинули на глаза защитные очки, изготовившись к штурму.

Раз, два, три – и первая тройка спецназовцев, спрыгнув с крыши на тросах, оказалась на балкончике. Звон разбитого стекла, крик «Бойся!» – и цилиндрик светошумовой гранаты «Заря» влетел в заполненное людьми помещение. Выпученные от удивления глаза Савинкова – и затопившая все бело-фиолетовая вспышка, по выражению барона Дикгофа, «будто полпуда магния разом». Спецназовцы, высадив балконную дверь, уже ввалились в комнату, когда грохнули еще два глухих взрыва, выбивших двери парадного и черного хода, и внутрь вбежали люди в полной боевой экипировке спецназа ГРУ, тут же начав лихо укладывать всех присутствующих мордой в пол, с руками, завернутыми за спину.

Савинковцы не успели оказать сопротивления. Они были скручены, обезоружены и аккуратно рассортированы. Сочувствующие поэты – налево, а эсеровские боевики – направо. Это вам не чекисты в кожанках с наганами и маузерами, которые тоже, впрочем, давали сто очков вперед беззубой царской охранке. Сам Савинков, приходя в себя после вспышки светошумовой гранаты, только скрипел зубами и мысленно матерился. Несомненно, его почтили своим посещением настоящие хозяева Советской России, о которых в последней беседе ему намекал месье Шарль. Против подобных монстров у фронтовых офицеров с наганом или браунингом в кармане не было ни единого шанса.

Последними в квартиру Мережковского и Гиппиус вошли двое – очевидно, командовавшие всей этой операцией. Об этом можно было судить по тому, что страшные монстры козыряли им и выказывали прочие знаки уважения.

Один из них, высокий и худой, с бородкой-эспаньолкой и в мятой солдатской фуражке, вдруг принюхался и сморщил нос.

– Александр Васильевич, – сказал он, – а чем это у них так пахнет?

– А это, Феликс Эдмундович, – ответил ему второй, ростом поменьше и тоже с бородкой, только с аккуратной седой, – типичный запах нашей интеллигенции. Помните, что говорил о ней и с чем сравнивал Владимир Ильич? К тому же у светошумовой гранаты «Заря» имеется побочный эффект, хотя в качестве средства от запоров я бы его не стал рекомендовать.

– Вы… вы… вы… – придушенно зашипела уткнувшаяся лицом в загаженный ковер Зинаида Гиппиус; тело ее вздрагивало в конвульсиях ненависти, – вы гады, сволочи, сатрапы, палачи, хамы! Вы еще нам за все ответите…

Седобородый иронически посмотрел на задыхающуюся от злости поэтессу.

– Обгадились, Зинаида Николаевна? – спросил он. – Ничего, от неожиданности бывает и не такое. Занимались бы вы своей литературой, пописывали бы стишки, печатались бы в оппозиционной прессе – никто бы вас не тронул. А вы вот, понимаешь, в заговор решили влезть, раз выборы вдребезги проиграли. Никакая вы, господа, не оппозиция. Оппозиция в парламентах сидит и в газетах выступает. Вы теперь мятежники и враги советской власти, и поступят с вами по всей строгости нашего закона. Впрочем, дальнейшие беседы с вами мы будем вести уже в другом месте. А пока позволим следователям, прибывшим вместе с товарищем Дзержинским, обыскать это гнездо порока, чтобы все тайное стало явным…

20 июня 1918 года. Петроград. Таврический дворец. Кабинет главы НКВД.

Тамбовцев Александр Васильевич

Итак, Борис Викторович наконец-то оказался там, куда он так страстно стремился… Только в Таврическом дворце он не в качестве триумфатора, сокрушившего злодеев-большевиков, а в качестве пленного – с помятой рожей и слезящимися глазами. Да, от яркой вспышки светошумовой гранаты еще долго придется «наводить резкость». Да и по перепонкам, поди, неслабо ударило: в ходе нашей беседы Савинков не всегда хорошо слышал заданные ему вопросы, и мне порой приходилось буквально орать ему в ухо.

А ведь прошли всего сутки с момента его задержания. Всех участников заговора на Сергиевской привели в порядок (обгадившимся дали возможность подмыться и переодеться), после чего всю их банду привезли в Таврический дворец, где следователи НКВД провели первый блиц-допрос. Правда, самого Савинкова решили пока не трогать. Пусть он пораскинет мозгами и прикинет, какую тактику поведения во время следствия ему выбрать. Только все равно ему с нами тягаться будет трудно – показаний и улик, изобличающих его в подготовке контрреволюционного мятежа, навалом. И приговор может быть только один – высшая мера социальной защиты. А умирать «великому террористу» явно не хочется.

Я вместе с Феликсом Эдмундовичем присутствовал на допросах задержанных по делу Савинкова. Любопытно было наблюдать, как «творческая интеллигенция», еще вчера заходившаяся в истерике, клеймящая в праведном гневе «узурпаторов» и «предателей революции», сегодня прилежно строчит чистосердечные признания. «Несгибаемые борцы за народную свободу» сдавали с потрохами своих соратников, подробно расписывая, кто чего делал и говорил. В основном всех собак они вешали на своего кумира Савинкова. Дескать, он, змей-искуситель, сбил их с пути истинного, чуть ли не силком заставив вступить в Союз Защиты Родины и Свободы. Уж как только они при этом не отбивались и отнекивались… В конце чистосердечного признания практически все давали покаянные клятвы быть белыми и пушистыми, никогда-никогда больше не вредить советской власти и, если надо, отдать за нее жизнь.

Боже мой, как все это было похоже на поведение представителей нашей советской интеллигенции, которые в 30-х строчили друг на друга доносы в НКВД, а в 60-х (а потом и в 90-х) на своих сходняках вдохновенно рассказывали, как они всю жизнь боролись с «кровавым режимом», и от ненависти к нему «просто кюшать не могли». Меняются времена, но подонки остаются все теми же.

Впрочем, вся эта богема нас мало интересовала. Среди задержанных на Сергиевской были люди менее публичные, но более опасные. Вот с ними предстояло работать вдумчиво, серьезно, вытягивая из них сведения о зарубежных хозяевах.

Взять, к примеру, полковника Перхурова. Он бросил свой артиллерийский дивизион в Румынии, не пожелав служить под началом большевиков, и укатил в Петроград. Здесь его подобрали и пригрели люди, связанные с французскими спецслужбами. А потом прибывший из Парижа Савинков пристроил полковника в свой Союз в качестве начальника штаба. Полковник Карл Гоппер и подполковник Фриц Бреедис пытались изобразить себя туповатыми и недалекими служаками, которых, дескать, нехорошие люди обманом втянули в какую-то структуру, цели и задачи которой они так и не поняли. Но мы-то знали, кем потом стали эти латыши… Ими мы, однако, займемся чуть позже.

Пока же наиболее интересные и ценные показания дал убийца Георгия Гапона барон Александр Аркадьевич Дикгоф-Деренталь. Это был человек, «особо приближенный к императору», то бишь к Борису Викторовичу, с которым он делил все невзгоды и радости, в том числе и собственную жену.

После эмиграции во Францию в 1906 году он подвизался в качестве военного корреспондента, побывав на Балканах во время Балканских войск. А после начала 1-й мировой войны барон поступил добровольцем во Французскую армию. Именно тогда он и начал работать на Второе бюро Генштаба. Интересно, если бы из Парижа поступила соответствующая команда, не обошелся бы милейший Александр Аркадьевич с любовником жены так же, как с бедным Гапоном? В ходе беседы-допроса барон довольно быстро «поплыл», и мы с Феликсом Эдмундовичем решили попытаться перевербовать его и устроить ему «побег» из застенков НКВД. Но для начала предстояло допросить Савинкова.

Борис Викторович хмуро смотрел на меня: видимо, он догадывался, что попал в руки людей, о которых предупреждал его в Париже месье Шарль – это они фактически привели к власти большевиков и разгромили германцев и англичан. Савинков был умным человеком и быстро сообразил, что мы не похожи на его старых друзей (а ныне врагов), вроде Дзержинского.

– Кхе-кхе… – прокашлялся он после затянувшейся паузы, – я хотел бы знать, с кем я имею честь беседовать. И как вас звать-величать?

– Я, можно сказать, ваш коллега, журналист…

Савинков, услышав последнее сказанное мною слово, сардонически ухмыльнулся.

– Зовут меня Александр Васильевич Тамбовцев, – продолжил я, – и возглавляю я ИТАР – Информационное телеграфное агентство России. Ну, это что-то вроде советского варианта «Гавас» * – вы имели возможность познакомиться с ним во Франции.

Примечание авторов: * «Гавас» – французское информационное агентство, получившее название по имени банкира, переводчика и журналиста Шарля-Луи Гаваса, создавшего в 1835 году первое в мире информационное агентство. «Гавас» просуществовало до 1940 года, когда было закрыто правительством Виши. В 1944 на базе «Гаваса» было создано информационное агентство «Франс-Пресс».

Савинков непроизвольно потер слезящиеся глаза и пристально посмотрел на меня.

– Знаете, Александр Васильевич, я вам не верю, – наконец произнес он. – Что-то вы мало похожи на газетчика. А вот жандарм из вас получился бы превосходный!

– Ну, одно другому не мешает, – улыбнулся я. – Владимир Иванович Даль, к примеру, возглавлял канцелярию министра внутренних дел России Перовского. Но давайте оставим в покое мою скромную персону и поговорим о вас, Борис Викторович. Скажите, на что вы надеялись, приняв предложение французских спецслужб? Неужели вы всерьез рассчитывали, что вам удастся свергнуть власть большевиков?

– Сталин и его подручные захватили власть в России силой, – сказал Савинков, – почему другая сила не могла бы свергнуть их власть? А что касается французов, так что же им остается делать, когда союзник по Антанте так подло предал их и заключил сепаратный мир с тевтонами?

– Борис Викторович, вы взрослый человек, – не стал я вступать в полемику с Савинковым, – и должны понять, что французам Россия была нужна как поставщик того, что англичане называют: «food for powder», то есть «пищей для пороха», а мы – пушечным мясом. Русские солдаты должны были класть свои головы для того, чтобы отработать царские займы. Впрочем, для вас чужие жизни всегда были таким пустяком, о котором и говорить неприлично. Вы должны понимать, что вас ждет в самом ближайшем будущем. Ничего утешительного для вас я сказать не могу. Подготовка вооруженного мятежа в любой стране карается виселицей, расстрелом или гильотиной. Для вас не будет особого исключения. Собранных доказательств вполне достаточно, чтобы вас повесить или поставить к стенке. Вам это понятно?

Савинков побледнел. Он, конечно, внутренне был готов к тому, что за все им содеянное можно лишиться жизни, но услышав это от меня, растерялся. Жить ему хотелось. Я вспомнил об операции «Синдикат-2», когда он, оказавшись на территории СССР, был арестован ОГПУ. На допросах он напирал на то, что «всю жизнь работал только для народа и во имя его», а на открытом судебном процессе публично раскаялся в своих преступлениях и признал «всю свою политическую деятельность с момента Октябрьского переворота ошибкой и заблуждением».

– Вы страшный человек, Александр Васильевич, – наконец произнес он, облизнув пересохшие губы, – скажите, кто вы и откуда? Вы – словно гость из бездны, который сейчас потребует продать мою бессмертную душу.

– Ну, с нечистым дел мне иметь не приходилось, – улыбнулся я, – а насчет моего нездешнего происхождения вы правы. Впрочем, давайте вернемся к нашим баранам. Борис Викторович, вы предпочтете продолжить со мной беседу или собственноручно изложите все относящееся к вашему сотрудничеству с французскими спецслужбами? И не только с французскими. Поверьте, сделав это, вы получите шанс, что суд учтет сей факт при вынесении вам приговора. Словом, выбор за вами…

Он немного помолчал, потом помассировал свой большой, с залысинами, лоб и сказал:

– Хорошо, я готов. Прошу дать мне перо и бумагу. Я напишу все, что мне известно…

22 июня 1918 года. Утро. Западный фронт недалеко от Камбре. Группа армий «Принц Леопольд».

Лишь только стрелки часов старших офицеров показали четыре утра, как тишину раннего утра разорвал грохот тысяч германских крупнокалиберных орудий и бомбометов. Не имея возможности создать две ударных артиллерийских группировки прорыва, генерал Эрих фон Фалькенхайн нашел весьма оригинальное решение. Группировка была одна, и собирали ее со всего фронта противостояния с армиями Антанты. Но как только закончится первая фаза сражения и фронт будет прорван, большая часть этих орудий погрузят на железнодорожные платформы и перебросят в район Реймсского выступа, где эти же пушки примут участие во второй фазе наступательной операции.

Пока же тысячи орудий, включая гигантские осадные мортиры «Большая Берта» калибром в сорок два сантиметра и с весом снаряда от девятисот шестидесяти до тысячи двухсот килограмм, долбили линии британских и французских укреплений. Самая ожесточенная канонада гремела под обороняемым Первой британской армией Аррасом. Именно там были сосредоточены все девять «Больших Берт» и большая часть осадных орудий калибром в двадцать четыре, двадцать один и семнадцать сантиметров. Аррас сам по себе был важным железнодорожным узлом и ключевым пунктом британской обороны. А еще он был точкой отвлечения вражеского командования, решившего, что уж если германцы применили тут особо мощные орудия, то вот оно, направление главного удара, новый Верден.

И это действительно был новый Верден. К Аррасу под снаряды сверхмощных орудий потянулись британские резервы: молодые британские, канадские, австралийские и новозеландские парни, которым суждено стать «пушечным мясом». Да и на других участках фронта артподготовка была для Первой мировой войны непродолжительной – всего пять часов вместо обычных нескольких суток. Зато она была мощной, потому что на восьмидесятикилометровом фронте стреляло примерно восемь тысяч стволов калибром десять и пятнадцать сантиметров, не считая специальных осадных орудий, сосредоточенных исключительно под Аррасом. А дальше, как говорил Жуков, при ста орудиях на километр фронта о противнике не докладывают, докладывают о темпах продвижения вперед и запрашивают новые задачи.

Когда ровно в девять часов под Камбре и Сен-Кантеном ударная артиллерийская группировка наконец прекратила огонь, и в атаку поднялись германские штурмовые группы, скрытно вышедшие на исходные позиции под прикрытием артподготовки, то в районе Арраса артиллерия продолжала обрабатывать передний край противника с неослабевающей силой, словно германское командование решило разбить этот город, превратить его в пыль, стереть с лица Земли. Иногда огонь орудий переносился в глубину вражеской обороны, и тогда штурмовые группы в касках, железных нагрудниках и вооруженные ручными пулеметами, огнеметами и пистолетами-пулеметами Бергмана захватывали тот или иной участок разрушенной обороны англичан.

А в небе над Аррасом свирепствовала германская авиация, на какое-то время полностью захватив господство в воздухе. Германское командование перебросило на этот участок фронта не только «летающий цирк» барона Рихтгофена, но и другие авиационные части – и теперь они бомбили и обстреливали из пулеметов английские ближние тылы, вели разведку и препятствовали авиации Антанты делать то же самое. Впрочем, уже к полудню препятствовать было некому, так как большая часть британских, канадских и новозеландских летчиков оказалась сброшена с небес, и германские самолеты чувствовали себя над Аррасом и его окрестностями как дома.

Обманутое ожесточенностью сражения, мощью применяемых орудий, а также мерами, которые германское командование предприняло для дезинформации противников, англичане и французы действительно решили, что основной удар наносится под Аррасом, а наступательные действия под Камбре и Сен-Кантеном – лишь отвлекающие маневры.

В других же местах, как только германские штурмовые группы стремительным рывком преодолели расстояние до вражеских окопов и внезапно свалились на головы ошалевшим от многочасовой артподготовки французским и английским пулеметчикам, из немецких окопов поднялись густые массы одетой в фельдграу пехоты и бегом рванулись в атаку. А следом за ними готовились заводить моторы панцеркампфвагены отдельных моторизованных рот, и седлали коней прусские, баварские и австрийские кавалеристы, собранные в два ударных подвижных кулака со всех уголков Центральных держав. Битва за Амьен или операция «Матильда» началась. Победитель должен был получить все.

Там же, около шести часов вечера.

Несколько часов ожесточенного сражения, перешедшего в кровопролитную резню – и под Аррасом наступающие немецкие части продвинулись на три-пять километров и полукольцом охватили город, перерезав ведущую к нему железную дорогу в районе селенья Аньи. Англичане сражались как львы, но немцы, имея трехкратный численный перевес и подавляющее превосходство в артиллерии и авиации, были сильнее и продолжали давить на противника по всему фронту, создавая угрозу полного окружения Арраса, а вместе с ним и большей части сил потерявшей управление 1-й британской армии.

Под Камбре и Сен-Кантеном все было совсем по-иному. Там германским штурмовым частям и пехоте в течение первого дня операции в нескольких местах удалось продвинуться на шесть-восемь километров, полностью прорвав фронт. Раньше обычно на этом дело и кончалось, потому что германская пехота не могла наступать быстрее, чем перебрасываются по железной дороге резервы войск Антанты. Но теперь в прорывы на вспомогательном направлении под Сен-Кантеном буквально ворвались несколько кавалерийских и «быстроходных» пехотных соединений, посаженных на грузовики, имеющие задачу в течение ночи с двадцать второго на двадцать третье форсированным маршем выйти на рубеж реки Соммы и занять по нему оборону с захватом плацдармов на противоположном берегу. Примерно к полуночи эта задача была выполнена, после чего германская пехота, отпустив автотранспорт, принялась окапываться на плацдармах, а кавалерия (в основном выведенные с Восточного фронта венгерские гусары) углубилась еще на десять-пятнадцать километров с целью внесения сумятицы в умы генералов Антанты и ощипывании французских крестьян на предмет «курка, млеко, яйки, девки».

Под Камбре к кавалеристам присоединились новейшие панцеркампфвагены, причем возглавили колонну трофейные британские «ромбы», захваченные германской армией во время недавних боев под Реймсом. Грохочущие и лязгающие гусеницами машины были отремонтированы и подкрашены в традиционные цвета британской армии. При этом германские рабочие последними словами крыли буйную англосаксонскую техническую фантазию. Но танки Мк II и Мк III были нужны немцам только для обмана противника.