И под Белгородом, и под Оршей я досыта накормил свое чувство мести. А когда мы ломали вражескую оборону на Карпатских перевалах, я вдруг понял, что мне даже немного жалко этих несчастных, которых послали на смерть, поманив призраком поместий с рабами. ШтурмСАУ-152 – это не «сорокапятка», с которой я начинал войну, и когда понимаешь, что способен уничтожить любую цель (если не с первого, то со второго снаряда), то обычные на войне сомнения куда-то деваются. Именно там мне впервые довелось увидеть, как шестидюймовый бетонобойный снаряд обрушивает вниз скальный уступ с выстроенным на нем пулеметным гнездом, или как морской полубронебой наизнанку выворачивает тяжелый «Тигр», который чертовы юберменши по своей глупости считали непобедимым чудо-оружием.
Так что с тех пор я не испытываю ненависти даже к немецким солдатам – разумеется, с той поры, как они побросали оружие и, задрав вверх лапки, послушно побрели куда-то на восток (как говорят товарищи с Украины, «у плен»). Там их накормят, напоят и приспособят к делу, выдадут кому лом, кому кирку, а кому лопату, с целью восстановления нашего, порушенного ими же, народного хозяйства. А уж после появления на фронте такой германской новации, как части, поголовно составленные из подростков и домохозяек, я и вовсе начал крутить пальцем у виска. Какая уж тут ненависть… Эти, с позволения сказать, солдаты женского пола выглядели до предела жалко, а Гитлер, цепляющийся за свое существование ценой их жизни – мерзко и отвратительно. И мне хотелось и хочется сейчас, чтобы все эти женщины, отбросив свои прежние заблуждения, стали нашими, советскими людьми. Ведь, как гласит новая политика нашей партии, «ты ответственен за тех, кого победил».
И вот в моей жизни случилась Клара Лагендорф. Кто она для меня, и кто я для нее, кроме того, что сегодня мы по обоюдному желанию легли в одну кровать? Она – немка-австриячка, жена (точнее, вдова) моего врага. Мы немного поговорили так как умеем – она мало-мало по-русски, я так же по-немецки – и стало ясно, что ее Франк погиб примерно там же и тогда же, где я и мои товарищи обрели спасение из немецкого плена. Не исключено, что убили его те же люди, что принесли свободу мне и моим товарищам. Для меня генерал Бережной – народный герой, а для Клары – это всадник Апокалипсиса, стоптавший Германию своими копытами. Я как мог объяснил ей, что настоящими всадниками Апокалипсиса были пышущие злобой ко всему человечеству главари нацистской партии, и первый из них – переполненное ненавистью исчадие ада по имени Адольф Гитлер. При этом генерал Бережной и его товарищи выполняли прямо противоположную задачу – остановить нашествие сил зла на нашу землю и обратить его вспять. Выслушав мои объяснения, Клара вздохнула и на ломанном русском языке сказала, что примерно то же самое им объяснял их куратор во фраулагере, некто падре Пауль, назвавший генерала Бережного, адмирала Ларионова и их товарищей Господними Воинами. Только ей пока трудно привыкнуть к такой мысли…
Зато меня Клара называет своим спасителем, не понимая, что лично я – это исчезающе малая величина, один из двенадцати миллионов советских солдат и офицеров, разгромивших Третий Рейх и предотвративших планы Гитлера по превращению нашего мира в кромешный ад на земле. Ее и других таких же спасла победоносная Красная Армия, а не я лично. Я сражался как умел, делал свое дело честно и со всем возможным тщанием, и вообще, то, что в тот момент ей встретился именно я, а не кто-нибудь еще, есть стечение случайных обстоятельств. Таким же стечением обстоятельств является наша встреча, ведь на моем месте мог оказаться любой командир Красной Армии, который покинул бы это временное жилье по первому требованию законной хозяйки. Я бы тоже покинул, да только Клара, совершенно по-русски раскинув руки, встала в дверях. И как раз в тот момент я увидел в ее глазах нечто такое, что кольнуло меня прямо в сердце… В каком-то стыдливом отчаянии она просила меня не уходить. И, будучи так близко к ней, я вдруг увидел, что она красива. Что у нее зеленые глаза с желтыми искорками, вздернутый носик, маленький шрам над правой бровью… Платок соскользнул с ее головы. С коротким ежиком светлых волос она напоминала воробушка и выглядела так мило и беззащитно, что у меня перехватило дыхание. И от этих непривычных чувств я даже немного растерялся.
До нас уже не один раз доводили приказы о строжайшей недопустимости насилия по отношению к местному женскому элементу, но ни о каком насилии в случае с Кларой не могло быть и речи. Нужно было быть полным дураком, чтобы не понять, чего она хочет от меня. Конечно, постараюсь ее утешить, сделать так, чтобы ее возвращение в родной дом стало по возможности приятным… А что будет дальше – об этом я не задумывался.
Когда Клара ушла в ванную, я даже приготовил для нас двоих ужин, пожарив банку американской свиной тушенки с омлетом из американского же ячного порошка. И я видел, как она была смущена и даже шокирована в этот момент. Мне рассказывали, что тут, даже когда местные едут в гости к ближайшим родственникам, они впереди себя высылают деньги на собственный прокорм. Нам, русским, такого низменного меркантилизма попросту не понять, а им не понять нашей широты души. А может, все не так плохо, и это потребительское отношение к людям у местных европейцев исключительно от долгой жизни в тяжелых условиях буржуазной действительности. Мне хочется верить, что после вхождения в состав Советского Союза эти люди смогут взглянуть на жизнь шире и понять, что ценность жизни не измеряется одними только шекелями, гульденами, марками, франками и песетами, что самое главное в ней – душевная теплота и обычное человеческое участие.
Я не знаю, будут ли у нас с Кларой в дальнейшем какие-либо отношения, но хочу, чтобы все у нее в дальнейшем сложилось хорошо. Ведь в числе прочего, и ради таких, как она – чистых и ни в чем не запятнанных – мы пришли в Европу, освобождая ее от ужасов нацизма-сатанизма. Но если утром она сама опять скажет мне: «Не уходи», то надо будет сразу объяснить ей, что такие вещи можно делать только в случае серьезных намерений, а потом, в случае ее согласия, пойти к нашему замполиту товарищу Гвоздеву и обрисовать ситуацию. Скрывать связь с местной жительницей для красного командира недопустимо, и в то же время, если мы все сделаем без утайки, дело будет рассматриваться в индивидуальном порядке, и при этом главную роль сыграют как чистота анкеты невесты, так и боевые заслуги жениха.
30 сентября 1943 года, восемь часов утра. Германия, провинция Остмарк, Вена, жилой комплекс на Энгельс-плац (бывшая Петер-Абель-плац).
Клара Лангердорф, 25 лет, вдова, репатриированная жительница города Вены и домохозяйка, бакалавр исторических наук.
Когда я проснулась, испытывая во всем теле чувство неги и удовлетворения, Симеон был одет, гладко выбрит и держал в руках свой маленький чемоданчик.
– Прощайте, фрау Клара, – сказал он мне, – эта ночь кончилась и, наверное, мне пора идти…
Вот и настал этот момент, которого я так боялась… Сейчас он уйдет, и мы больше никогда не увидимся. А ведь мне с ним было так хорошо… Сделав свои дела, он не отвернулся к стене и не захрапел, как это обычно делал Франк, а, прижавшись ко мне, гладил меня по груди и говорил разные ласковые слова. Чудные русские, не вполне понятные мне слова – они звучали так умиротворяюще… Так что я уснула первой, чувствуя себя в его объятьях уютно, как младенец в колыбели.
Но вот настал драматический момент, когда он стал прощаться со мной… И я, вытянув к нему руки, умоляюще сказала:
– О нет… ты не уходить… я хотеть, чтобы ты еще остаться. Хотя бы еще один раз…
Симеон посмотрел на меня внимательным взглядом, вздохнул и, отложив в сторону свой чемоданчик, присел на стул рядом с кроватью.
– Понимаешь, принцесс… – сказал он, чуть заметно вздохнув, – если я останусь сейчас, то завтра это повторится снова, а потом еще и еще… Нет, остаться я могу…
Ну вот, он не останется… Я ожидала такого ответа, и была готова к нему. Он прав: зачем углублять нашу связь, если у нас, кроме постели, не может быть ничего общего? Я для него – всего лишь приятный эпизод; сколько их у него еще будет, таких эпизодов… Он молод, хорош собой, галантен и добросердечен. Впрочем, я даже не знаю, женат ли он. Я не спрашивала, ведь это было для меня неважно. Да и сейчас не имеет значения – ведь он уходит. Спасибо тебе и на этом, Симеон, ты навсегда останешься в моей душе прекрасным воспоминанием…
Как я ни крепилась, ни старалась улыбаться, он, кажется, уловил мое настроение. Он внимательно вгляделся в мое лицо и вдруг улыбнулся и нежно провел пальцем по моей щеке.
– Нет, я, конечно же, могу остаться, принцесс… – сказал он, – но только в том случае, если у нас с тобой будут серьезные намерения.
От этих слов у меня даже пересохло в горле. Я невольно провела рукой по волосам, испытав одновременно растерянность, удивление и надежду. До меня никак не могло дойти, что он имеет в виду. Может быть, я еще недостаточно хорошо владею русским языком, чтобы правильно понять то, что он сказал? Серьезные намерения? Нет, я не понимаю… Не может быть, чтобы речь шла об этом… Какие «серьезные намерения»? Он, должно быть, шутит. Или я и вправду не понимаю всего смысла сказанного…
– О, ну тогда ты делать мне предложение? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал весело, как будто я поддерживаю шутку, хотя на самом деле сердце мое полнилось болью. – Это есть хорошо – делать предложение после один ночь любовь! – Я звонко рассмеялась – лишь бы он не заметил, как я страдаю. Как не хотелось казаться перед ним глупой, привязчивой овечкой! Он ничего не должен заподозрить…
Я разошлась:
– Это похоже как синема… Сказка! О нет – фантастиш! Я не видеть такой синема, как там постель, и сразу – как это, стать муж и жена… Значит, мы жениться, Симеон, да? – Я вновь залилась смехом, в котором уже начали звучать истерические нотки.
Но он вдруг стал донельзя серьезным. Складка залегла меж его бровей.
– Именно так, – кивнул он, выпрямившись. Голос его прозвучал твердо; он строго и вместе с тем нежно смотрел на меня, отчего мой дурацкий смех мгновенно умолк.
Он слегка прокашлялся и стал говорить тихо и веско, глядя прямо мне в глаза:
– Разве ты не видишь, что это была действительно ночь любви между половинами одного целого, а не случайная постельная встреча двух чужих людей, когда уже через два дня не помнишь лица своего мимолетного партнера? И, кроме того, я ведь не просто случайный встречный с соседней улицы, а советский командир. Одно дело, если я буду спать с тобой без всяких обязательств, что крайне аморально, и совсем другое – если ты будешь моей невестой, будущей женой, а станешь ты ею сразу после того, как закончишь свои учительские курсы и получишь права советского гражданства. Школьный учитель – это очень высокий общественный статус. В противном случае, если ты ответишь мне отказом, то нам следует расстаться, и лучше всего немедленно, чтобы не усугублять ту сердечную рану, которую мы можем нанести друг другу.
Он замолк. И смотрел на меня как-то настороженно. А я… Мне вдруг стало так стыдно… Все во мне перевернулось от его слов, сказанных с такой страстью и убеждением… Я судила о нем по другим мужчинам, я применяла к нему привычные мне критерии… А он был искренен… И говорил мне правду, даже и не думая шутить. Но это же просто невероятно… я даже и предполагать не могла, что все может быть ТАК… Я, конечно, пыталась фантазировать, как завлеку его, привяжу к себе со временем, если он будет периодически забегать ко мне… Но при этом я понимала, что это – не более чем глупые грезы. От меня здесь мало что зависело…
На моих глазах выступили слезы. Он молчал, но вся его страстная, немного сумбурная речь все еще звучала в моей голове, и я чувствовала, как неудержимо падаю в какую-то блаженную пропасть… Еще несколько минут назад все для меня было очень грустно, и я не могла даже и мечтать прожить всю жизнь с этим добрым и ласковым красавцем, каждую ночь переживать в его объятьях полет в небеса и слушать из его уст в свой адрес нежные слова, рожать ему таких же красивых и добрых детей… И вот сейчас я парю на крыльях счастья, и даже боюсь поверить, что все это происходит на самом деле…
– Ну так что, принцесса? – Он сжал мою ладонь. – Что скажешь?
– Я… я говорить да… – пробормотала я и, уткнувшись в его плечо, уже не сдерживала слез.
Словом, перед тем как уйти на службу, ему пришлось задержаться у меня еще на полчаса…
1 октября 1943 года, 09:02. Токио. Главный Штаб Объединенного Флота Японской Империи, Кабинет главнокомандующего.
Присутствуют:
Главнокомандующий объединенным флотом – адмирал Исороку Ямамото;
Офицер для особых поручений – капитан первого ранга Минору Гэнда.
Капитан первого ранга Минору Гэнда был моложе адмирала Ямамота на целое поколение. Когда молодой лейтенант Исороку Такано (фамилию Ямамото этот человек носил только с 1916 года) участвовал в Цусимском сражении, маленькому Минору еще не исполнилось и года. В 1929 году капитан первого ранга Исороку Ямамото командовал флагманским авианосцам Акаги, а лейтенант Гэнда был молодым морским летчиком, только что выпущенным из училища. Потом храбрый и умелый летчик начал делать стремительную карьеру. «Летающий цирк Гэнды», демонстрировавший в небе японских городов искусство высшего пилотажа, привлекал в авиационные училища все новых и новых рекрутов. Летчиком быть почетно, еще почетней быть морским летчиком, а на самой вершине иерархической пирамиды – пилоты палубной авиации. А все потому, что они ежедневно выполняют акробатические цирковые трюки, сажая свои самолеты на маленькую корабельную палубу.
Но этот молодой офицер, оказавшийся хорошим тактиком (о стратегических талантах речи не шло) был способен на большее, чем просто удивлять публику головокружительными воздушными кульбитами. Он не только рос в чинах, но и занимал все более и более ответственные должности. Последним местом службы капитана второго ранга Минору Гэнда перед переводом в штаб адмирала Ямамото была должность военно-воздушного атташе в Великобритании, где он был свидетелем ожесточенного воздушного сражения королевского военно-воздушного флота и германского люфтваффе. Вернулся он в Японию осенью сорокового года, сразу после завершения Битвы за Британию, и тут же попал в поле зрения адмирала Ямамото, разрабатывавшего операцию против Перл-Харбора.
Первоначальная идея адмирала заключалась в том, что самолеты стартуют с очень большой дистанции, превышающей радиус действия палубной авиации, и после выполнения задания совершат посадку на воду в том районе, где их экипажи могут подобрать эсминцы и подводные лодки. Это Минору Гэнда убедил командующего Объединенным флотом в том, что атака, подготовленная в глубокой тайне, должна производиться с неожиданного направления и такой дистанции, чтобы у японских пилотов с запасом хватало топлива и на полет туда-обратно, и на выполнение задания. Потом он много раз повторял, что не раскаивается в ударе по Перл-Харбору; ошибка заключалась в том, что был произведен только один налет, тогда как по главной американской базе на Тихом океане требовалось бить снова и снова, пока у Первого Воздушного Флота (авианосное соединение) не закончится боезапас или самолеты. Если бы командовать довелось ему, то так бы все и было.
Но к данному моменту первая атака на Перл-Харбор была уже в далеком прошлом, и сейчас разговор в кабинете у командующего шел уже о совсем других вещах.
– Минору-сан, вы храбрый человек? – полуутвердительно-полувопросительно произнес адмирал Ямамото, с непроницаемым лицом глядя на своего подчиненного.
– Да, Исороку-сама, – ответил Гэнда, – и в любой момент готов отдать жизнь за нашего Божественного Тэнно.
– Жизнь отдавать не надо, – ответил Ямамото. – Задание, которое, с ведома Божественного Тэнно, я хочу вам поручить, скорее дипломатического, а не боевого толка. Знать о сути вашего поручения будут только трое: вы, я и наш Божественный Император – на этом список посвященных исчерпывается.
– Я внимательно слушаю вас, Исороку-сама, – ответил Минору Гэнда, поклонившись, – и клянусь, что приложу все возможные усилия для того, чтобы в точности выполнить ваше поручение.
Адмирал Ямамото еще раз внимательно посмотрел на своего подчиненного и с мрачным видом произнес:
– Я собираюсь послать вас в Москву, в самый эпицентр мирового тайфуна, где со страшной силой дуют божественные ветры перемен. Ураганные порывы этого ветра сдувают в небытие царства и целые империи, и нашей стране Ниппон грозит такая же опасность. Пройдет совсем немного времени – и та сила, что только что сокрушила Германию, всей мощью развернется в нашу сторону. А мы с русскими не друзья, и даже не добрые соседи… – адмирал машинально прикоснулся к искалеченной левой руке. – С самого начала двадцатого века мы взяли себе за привычку кусать русского медведя за зад – и вот теперь, когда он закончил свои дела в Европе и оглянулся назад, пришло наше время платить за все по гамбургскому счету. Наше поражение в этой схватке неизбежно.
– Я вас не понимаю, Исороку-сама… – Минору Гэнда склонился в глубоком поклоне перед адмиралом Ямамото. – Почему вы говорите о поражении, ведь страна Ниппон сильна, а ее воины отважны?
Командующий Объединенным флотом (фактически второй человек в имперской иерархии) пристально посмотрел на собеседника и с мрачно-непроницаемым видом заговорил:
– Когда мы начинали войну против янки, я заранее знал, что она будет проиграна, и причиной этого поражения мог стать только непреодолимый перевес нашего противника в промышленной мощи. Тактически мы переигрываем американский флот по всем параметрам, но ничего не сможем сделать, если Тихий океан заполонят десятки тяжелых авианосцев под звездно-полосатыми флагами, в то время как у нас таких авианосцев только шесть, и строить корабли такого класса в ходе войны мы не имеем возможности. Панамская операция и была призвана при минимальных потерях с нашей стороны как можно дольше удерживать корабли янки вдали от наших основных оборонительных рубежей. Особый десантный корпус героически погиб, но полностью выполнил свою задачу, Панамский канал безвозвратно разрушен, и теперь его предстоит строить заново, а слова «янки» и «гринго» у населения Латинской Америки превратились в самые грязные ругательства, хотя и раньше это были далеко не похвалы.
Адмирал Ямамото сделал паузу, как бы собираясь с мыслями, и когда как увидел, что его визави готов внимать следующей порции откровений, заговорил снова:
О проекте
О подписке