Форсировав захваченные окопы, мехкорпус Катукова смял тылы оборонявшейся на этом направлении эльзасской франко-германской дивизии и вышел на шоссе Киев-Житомир, где, по данным авиаразведки, отсутствовали боевые части противника, но которое вплоть до самого Житомира заполнили драпающие немецкие тыловики. Получив доклад об этом, на НП фронта командующий 1-м Украинским фронтом генерал армии Жуков снял трубку телефона ВЧ и доложил в Москву «товарищу Иванову», что фронт прорван и танки Катукова вышли, говоря танковым языком, «на магистраль».

* * *

1 октября 1942 года. 12:35. Москва. Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.

Присутствуют:

Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин;

Начальник Генерального Штаба – генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский.

Верховный Главнокомандующий и начальник генерального штаба рассматривали карту. К полудню 1 октября ширина чистого прорыва немецкого фронта под Киевом составила уже больше пятидесяти километров, а двигающийся, не встречая сопротивления, в оперативной пустоте мехкорпус Катукова, не забывая давить немецких обозников, уже подходит к Житомиру.

Примерно то же, что на 1-м Украинском фронте у Жукова, происходило еще на двух фронтах: на 2-м Украинском у Конева (там от Кировограда на Умань и Винницу начал свой победный марш механизированный корпус ОСНАЗ Бережного), и на 3-м Украинском у Ватутина (там от Бельцов на север по предгорьям Карпат в сторону Черновцов и Станислава двинулась 3-я танковая армия Ротмистрова, уже созревшая для переформирования в мехкорпус ОСНАЗ). Остановить их не имеющей резервов группе армий «Северная Украина» просто нечем и некем, тем более что ее командующий, генерал-лейтенант Антон Достлер, назначенный на эту должность после пленения генерал-фельдмаршала Листа, полководцем был более чем посредственным, и поэтому никаких чудес с его стороны ждать не приходилось.

Пройдет еще дней десять – и, преодолев от шестисот пятидесяти до четырехсот километров, все три ударные группировки выйдут на линию госграницы, и произойдет это как раз к началу дождей, которые вызовут распутицу. На всем советско-германском фронте наступит оперативная пауза на месяц-полтора. Потом выпадет снег, ударят морозы, и начнется зимняя кампания, в ходе которой немецко-фашистских захватчиков окончательно прогонят с советской земли… А вслед за этим возникнут предпосылки для окончательного разгрома врага.

* * *

3 октября 1942 года, Полдень. Украина, деревня Романовка.

Оберштурмфюрер СС Михаэль Виттман.

Русские, как всегда, неожиданно прорвали фронт, и в эту дыру стремительным потоком рванулись их панцеры. В то время я с подчиненными мне болванами – гауптшарфюрером Мартином Штройфом и унтершарфюрером Гансом Бельтером не спеша на поезде двигался к фронту в направлении Киева. Там нам предстояло испытывать в боевых условиях новейшую технику – тяжелые панцеры «Тигр», детища гениальных (так нам сказали) германских конструкторов Фердинанда Порше и Эрвина Адерса, изделия которых, по слухам, очень понравились фюреру.

Не знаю, что там ему понравилось, но на самом деле этот «Тигр» – ужасное дерьмо. Тяжелый, неповоротливый, пройдет не по всякому мосту, особенно в России. А если, не дай Бог, угодит в грязь, то обязательно застрянет в ней. В России же грязь, особенно осенью – такое же естественное явление природы, как зимний снег и летняя удушающая пыль, когда уже в третьей машине в колонне совершенно нечем дышать, а на стоянках экипажи начинают отхаркиваться густыми комками, состоящими из слюны и пыли. Хорошо еще, если ветер боковой; а если встречный, или, не дай Бог, попутный? Тогда глотаешь пыль и вспоминаешь разные неарийские слова, на которых изъясняются между собой здешние унтеменши.

Но пока Создатель нас миловал. Нет ни пыли, которую уже успели прибить редкие дождички, ни разверзшихся хлябей небесных сверху и грязевого месива снизу, в которое даже панцеры садятся на днище. В прошлом году было то же самое. Не успели мы привыкнуть к прекрасной погоде без испепеляющего летнего зноя и вездесущей пыли, как зарядили сплошные дожди, и наша армия тут же влипла в русскую грязь, как муха в патоку.

Впрочем, ударившие позже морозы тоже не принесли нам особого счастья. Машинное и оружейное масло замерзало, а чтобы завести панцер, под ним вопреки всем правилам пожарной безопасности требовалось развести костер, иначе смазка становилась такой густой, что двигатель был не в силах провернуть коленвал, не говоря уже о трансмиссии, масло в которой тоже надо было как-то разогреть.

Но страшнее любой грязи, пыли и мороза – сами русские, которые сперва усиленно прикидываются дурачками, чтобы на них поскорее кто-то напал, а потом, очнувшись от дремы, хватаются за дубину и начинают лупить нас чем ни попадя.

Самые страшные войска у русских – это моторизованный ОСНАЗ, но с ним я пока не встречался – повезло. Те же, кто встречался, теперь, как правило, уже ничего рассказать не могут. Говорят, что бой с новейшими русскими панцерами, лишь отдаленно похожими на Т-34, чреват не рыцарским, а березовым крестом на могилку. Говорят, что пушки этих новых русских панцеров имеют баллистику зенитного орудия калибром в восемь с половиной сантиметров и с легкостью пробивают пятисантиметровую лобовую броню «троек», «четверок» и «штугов» с километровой дистанции. Одна лишь радость от «Тигра», что он толстокожий, с лобовой броней в двенадцать сантиметров и наверняка не по зубам пушкам новых русских панцеров.

Меня мучают нехорошие предчувствия, потому что на этот раз нам придется иметь дело как раз с русским моторизованным ОСНАЗом, который после того, как русские прорвали фронт, вышел на наши коммуникации. Когда мы по приказу генерал-лейтенантом Антона Достлера разгружались в Новоград-Волынском, чтобы остановить разогнавшихся русских, я видел жирные трясущиеся от страха рожи и бегающие глазки интендантов, спешно грузящих в вагоны всякую хрень вроде мебельных гарнитуров или разных там музейных экспонатов. Пока мы будем геройски сражаться с русским моторизованным ОСНАЗом, выясняя, насколько этот дурацкий «Тигр» стоит потраченных на него сотен тысяч рейхсмарок, эти скоты будут спасать свое барахло.

Позицию моему 102-му тяжелому панцербатальону СС (это по бумагам, а на самом деле всего три панцера, пусть и очень мощных) я выбрал на окраине деревни Romanovka – там, где дорога, вдоль которой будут наступать эти русские, проходит через небольшой лесной массив. Причем с одной стороны от этого массива – русло заболоченной речушки, а с другой – та самая Romanovka, среди изб и сараев которой легко можно замаскировать наши машины. Конечно, я не отказался бы от батареи «штугов» с новыми длинноствольными пушками, но их в моем распоряжении не было. Почти все наши панцеры – все, что смогли дать вермахту германские заводы за полгода – полностью сгорели во время неудачного летнего наступления.

Машины Штройфа и Бельтера я приказал разместить и замаскировать прямо в деревне. Если они при этом и разнесут парочку изб или сараев, то местным дикарям на это будет грех жаловаться. А сам я со своим панцером занял позицию на опушке леса. Не успело солнце подняться в зенит, как показался русский разведывательный отряд, состоящий из трех легких панцеров, густо облепленных их панцергренадерами, и нескольких приземистых гусеничных машин поменьше, плоских, будто они побывали под прессом. А примерно в километре позади разведки двумя колоннами шли средние русские панцеры. Я высунулся из люка и посмотрел в бинокль на приближающегося противника. Панцеры русских выглядели странно. Их башни и лобовые листы были сплошь усеяны бугристыми прямоугольниками, из-за чего они смахивали на огромных черепах, гордо задравших свои носы.

Приказав заряжать бронебойный, я нырнул в люк. Настало время сражаться и героически умирать. Русских было очень много. Вслед за первой колонной на горизонте нарисовалась следующая. Шанс выжить у нас был только в том случае, если «Тигры» и в самом деле окажутся такими неуязвимыми, как об этом нам (и фюреру тоже) дудели в уши их создатели. Начать бой должны были Штройф и Бельтер, открыв огонь с фланга по русской колонне, а когда русские панцеры начнут отвечать, то сопровождавшие нас в качестве охраны мотоциклисты СС подпалят в деревне несколько сараев с целью замаскировать свою стрельбу.

Так все и произошло. Два головных легких панцера мои подчиненные подбили первыми же выстрелами – машины загорелись и густо зачадили. При этом приземистые небольшие машинки неожиданно шустро кинулись врассыпную подобно тараканам, а третий легкий панцер из головного дозора двинулся прямо в мою сторону, то прибавляя, то сбрасывая скорость. Два моих болвана, сделав несколько выстрелов, так и не смогли в него попасть. Этого русского пришлось подбить мне. И когда он ярко вспыхнул, насквозь пробитый бронебойным снарядом из «ахт-ахта» моего панцера, я порадовался очередной своей удаче. Как оказалось, радовался я зря, потому что раскрыл свое местоположение русским наводчикам. Пора было делать ноги – в нашу сторону уже стреляли несколько русских машин.

Но, понадеявшись на неуязвимость «Тигра», я решил удерживать эти позицию до конца и взял под обстрел мельтешащие чуть поодаль русские панцеры, готовящиеся развернуться в боевой порядок, чтобы атаковать деревню, где укрепились мои кригскамрады (боевые товарищи).

Несколько русских машин замерли неподвижно, но ни одна из них не загорелась и даже не задымилась. Возможно, расстояние было слишком велико, а быть может, у них имелась хорошая противопожарная защита. Русские панцеры с их дизельными моторами горят вообще плохо, а если на двигатель поставить хороший огнетушитель, то поджечь их танки станет вообще невозможно. Русские тоже стреляли в меня, причем из десятка машин сразу. Но их снаряды не могли пробить нашу броню и лишь высекали из нее искры.

Так продолжалось с четверть часа. И когда я почти уже уверовал в свою неуязвимость, вдруг почувствовал удар по машине, и тут же водитель закричал, что у нас сбита левая гусеница. «Тигр», скрежеща, задергался, и тут же два снаряда поразили нас в левый борт. Один разбил каток, а второй пробил броню башни, превратив наводчика в груду мяса. Это были те самые «плоские» машинки с тонкими, как рапиры, пушками, которые я поначалу посчитал безвредными. Теперь они расстреливали мою «кошку», повернувшуюся к ним боком, словно в тире. Еще один удар в корму – и в боевом отделении едко завоняло гарью. Помня, что у подбитого мною русского на броне были панцергеренадеры, я рванулся к нижнему люку, спеша открыть его и выбраться наружу. Я-то успел, а заряжающий Карл, который пропустил меня, как командира, первым, заживо сгорел в машине.

Ползком пробравшись между гусеницами, я добрался до придорожной канавы и, отчаянно работая локтями и коленями, стараясь не поднимать голову, пополз в противоположную от русских сторону. Потом, почувствовав себя в безопасности, я вскочил на ноги и со всех ног помчался в тыл, на ходу думая о том, какие слова я скажу тем придуркам, которые уверяли меня, что «Тигр» абсолютно неуязвим.

Забежав за пылавшие дома русской деревни, я услышал сильный взрыв. Обернувшись, я и увидел то, что и ожидал. Русские плоские ягдпанцеры подбили машины моих подчиненных… Позже меня догнали два наших мотоциклиста. За спиной у одного из них сидел гауптшарфюрер Мартин Штройф. А унтершарфюрер Ганс Бельтер героически погиб вместе со своим экипажем, когда в их панцере взорвался боекомплект, почти не израсходованный. Забравшись в коляску второго мотоцикла, я возблагодарил Всевышнего за то, что уцелел в этом аду. Мы покатили на запад, подальше от наступающего русского стального катка, который неумолимо двигался вслед за нами, и который, как я понял, ничто уже не в силах остановить.

* * *

5 октября 1942 года, Полдень. Соединенные Штаты Америки, Вашингтон, Белый Дом, Овальный кабинет.

Присутствуют:

Президент США Франклин Делано Рузвельт;

Помощник президента Гарри Гопкинс;

Военный министр полковник запаса Генри Стимсон;

Военно-морской министр майор запаса Франклин Нокс;

Начальник штаба президента адмирал Уильям Дэниэл Лехи.

В течение двух недель несколько сотен тяжелых бомбардировщиков Б-17 «Летающая крепость», Б-24 «Либерейтор», а также средних бомбардировщиков Б-25 «Митчелл» и Б-26 «Мародер», вылетающих с американских авиабаз в Гондурасе и Колумбии, а также с «приватизированных» Пентагоном английских аэродромов на Ямайке, Барбадосе и в Белизе, совершали налеты на зону Панамского канала. При этом они перемалывали бомбами не только панамские джунгли, где окопался японский экспедиционный корпус, но и разносили в щебень города этой латиноамериканской страны, включая ее столицу. Этот, мягко говоря, неоднозначный шаг вызвал далеко идущие последствия.

На стороне Японии выступили панамцы, возглавляемые свергнутым год назад законно избранным президентом страны Арнульфо Ариасом, лидером Национал-Революционной партии. Он, воспользовавшись царившим в Панаме хаосом, сверг проамериканское правительство и заявил о прекращении боевых действий против стран Оси (которые после объявления войны никто и не думал вести) и объявил войну США. Сформированные им отряды антиамериканского ополчения «Дигнидад» (Достоинство) немедленно присоединившиеся к японским войскам.

А вот тут все было уже «по-взрослому». От зажженной спички, поднесенной к Панаме, могла заполыхать вся Латинская Америка. Чтобы потушить этот пожар, американская авиация сейчас и превращала в щебень панамские города, не имеющие элементарной системы ПВО. Взлетающие навстречу японские «Нули» и трофейные Кертиссы Р-40 вступали в схватку с новейшими «Мустангами» эскорта, добираясь до неуклюжих, словно стельные коровы, тяжелых бомбардировщиков – и американские самолеты, объятые пламенем, падали в джунгли с панамского неба…

Защитить от налетов панамские города и позиции своих войск японские летчики-истребители, разумеется, не могли. Но они заставляли американскую авиацию платить кровью за каждый налет. Значительно больший ущерб американской авиации нанесли ночные рейды базировавшихся на Галапагосских островах японских бомбардировщиков G3M «Нелл», нанесших удары по аэродромам, где базировались американские тяжелые бомбардировщики, после чего, отвлекшись от бомбардировок Панамы, американское командование превратило свою бывшую базу на Галапагосах в лунный пейзаж, понеся при этом дополнительные потери. Короче, война за Панамский канал была вполне реальной, ничуть не уступая по ожесточению знаменитой битве за Гуадалканал, случившейся в нашей реальности примерно в то же время.

Судьба сбитых над Панамой американских пилотов была печальна. Те из них, кому удавалось выброситься с парашютом, потом завидовали своим сгоревшим заживо товарищам, ибо казни, которым их подвергали разъяренные панамцы и японские солдаты, были мучительны и изощренны. Японская военщина, которой адмирал Ямамото категорически запретил притеснять союзных Японии панамцев, всю свою ярость и жажду мести обрушила на американских военнопленных.

Впрочем, истреблять их до конца японскому командованию было невыгодно, ибо американские солдаты и офицеры, взятые в плен на Панамском перешейке, Филиппинах и Гавайском архипелаге, служили заложниками, гарантирующими неприменение американским командованием химического оружия против японского экспедиционного корпуса на Панамском перешейке. Если на японские войска с неба начнут падать химические бомбы, японское командование немедленно начнет казнить заложников, а также гражданских лиц, проживавших на Гавайских островах, численность которых на сороковой год составляла около четырехсот тысяч человек. Правда, треть от этого количества составляли коренные гавайцы и выпущенные из концентрационных лагерей этнические японцы. Зато остальное население – филиппинцы, китайцы, и, самое главное, черные и белые американцы – станет объектом возмездия за действия американских военных, нарушающих правила ведения войны.

Однако последние не собирались применять химическое оружие, в основном по причине его неэффективности в условиях тропических джунглей, сильных ветров и огромных площадей, на которых до высадки американцев могли рассредоточиться японские войска. Кроме того, у американцев просто не было такого количества самолетов, с помощью которых можно было сразу накрыть удушающим облаком всю зону Панамского канала (около 1500 квадратных километров) и тем более добиться, чтобы химическое заражение продержалось хотя бы шесть-восемь часов, чтобы у японских солдат успели сесть основные и запасные фильтры противогазов.

К тому же аэрофотосъемка показывала, что уже через неделю японской оккупации спасать в зоне канала было уже нечего. Все шлюзы были взорваны, и теперь японские саперы старательно разрушали ложе канала, превращая его в изуродованную взрывами канаву. Притопленные на выходе из озера Гатун два устаревших японских линкора, чьи трюмы и бортовые отсеки, по данным разведки, спешно заливались бетоном, развернули стволы своих орудий в направлении Атлантического океана, готовясь залпами главного калибра встретить американский десант. При этом налеты тяжелых бомбардировщиков на эти импровизированные форты не принесли успеха, потому что добиться прямого попадания у американских летчиков никак не получалось, а близкие разрывы бомб не особо угрожали забетонированным и сидящим на мели японским кораблям.

Кроме этих проблем, у Соединенных Штатов возникла еще одна, причем прямо под боком. Взбодренный успехами Японской Империи, канадский премьер Макензи Кинг – либерал, антисемит, антикоммунист и гитлеролюб – подзуживаемый прогитлеровской хунтой, которая правила в настоящий момент в Великобритании, начал готовить почву для высадки в Канаде японских и германских войск «ради того, чтобы скорее закончить эту злосчастную войну». Эти поползновения всерьез озаботили не только Вашингтон, но и Москву, ведь в этом случае под ударом оказались бы как пути следования Арктических конвоев в Мурманск, так и Тихоокеанский путь для поставок грузов из США в СССР – Сан-Франциско-Владивосток, а северная граница США превратилась бы в еще один фронт мировой войны.

В этих условиях специальный помощник президента Рузвельта Гарри Гопкинс еще раз слетал в Москву и вместе с документами о военно-техническом сотрудничестве привез оттуда официальную бумагу за подписью Верховного Главнокомандующего. Этот юридически обязывающий документ со всеми положенными подписями и печатями гласил, что в обмен на признание законности действий Советского Союза против скандинавских профашистских режимов советское правительство признает право Соединенных Штатов устранить возникшую угрозу любыми возможными средствами, вплоть до ввода на канадскую территорию оккупационных американских войск и отстранения от власти действующего канадского правительства. Dixi!

Внимательно перечитав этот документ, удостоверивший, что раздел мира между СССР и США стал реальностью, Франклин Делано Рузвельт отложил ее в сторону и, внимательно посмотрев на своего военного министра, сказал: