По мере приближения к кабинету господин Сталина мое волнение нарастало. Как-никак мне предстояла встреча с одним из величайших политиков современности… А если считать, что Черчилль уже мертв, то фигур такого класса на мировой шахматной доске остается всего две: Рузвельт, сумевший вытащить свою страну из цепких лап Великой Депрессии и господин Сталин, поднявший Большевистскую Россию из руин гражданской войны. Все остальные – это так: либо хорошо подготовленные посредственности, либо импульсивные дилетанты, к которым, кстати, я отношу и Гитлера. Умный и ответственный политик не полез бы в Россию и не стал бы связываться с Сатаной, ведь Князя Тьмы никогда не интересовала судьба его миньонов… На какое-то мгновение в мою голову закралась мысль, что, так сразу давая фрау Антоновой согласие, я едва ли проявил достаточно ума. Ведь мои жена и сын находятся во власти бесноватого ефрейтора, и если тот узнает о моем сотрудничестве с русскими, моих близких ждет незавидная судьба… скорей всего, они будут мгновенно уничтожены. Наверняка как родственники генерала, находящегося в советском плену, они и так находятся под особым контролем. Но раз я нужен господину Сталину, то, вероятно, имею право просить его об ответной услуге… Я знаю, что у него есть головорезы, сумевшие вытащить короля Георга из-под самого носа у заговорщиков, и почему бы мне не попросить большевистского вождя проявить подобную заботу и в отношении моих родных… Этим я себя немного успокоил.

И вот перед мной распахивается плотная дубовая дверь – и я стою в приемной господина Сталина. Нас встречает плотный лысоватый человек в полувоенной форме без знаков различия^[7], с холодными и проницательными глазами. Внимательно посмотрев на меня и фрау Антонову, он снял трубку внутреннего телефона и сказал в нее несколько слов по-русски, запрашивая для нас разрешения войти. После его кивка фрау Антонова решительно направилась к двери в кабинет своего вождя, и я пошел за ней следом. Оказавшись внутри, я вдруг ощутил себя так, будто оказался наедине с большим и опасным зверем вроде тигра. Взгляд желтых глаз затягивал меня как в воронку… Русский вождь выглядел обычным человеком, но тем не менее я всей кожей ощущал его непохожесть на других. Странное дело: невысокого роста, он выглядел гораздо внушительнее, чем можно было предположить, исходя из его изображений, которые мне доводилось видеть. От него будто бы исходило невидимое свечение. Кроме того, его движения, посадка головы и, главное, этот взгляд – все говорило о том, что передо мной истинный титан: решительный, бесстрашный, жесткий и ироничный, чрезвычайно умный и хладнокровный, непоколебимый в своих убеждениях.

– Здравствуйте товарищ Антонова, – сказал хозяин кабинета, – и вас, господин Роммель, я тоже рад видеть. – Говоря это, он оценивающе оглядел меня с ног до головы и, кажется, остался вполне удовлетворен. – То, что год назад вас удалось изъять живым и здоровым, было большой удачей для Советского Союза. Умных людей на этом свете слишком мало для того чтобы разбрасываться ими направо и налево.

С момента моего пленения я уже достаточно изучил язык, чтобы понять каждое слово и даже воспринять эмоции большевистского вождя. Только понять и сказать самому – это далеко не одно и то же. Любая немецкая овчарка способна понять, что ей говорит хозяин, но не способна сказать ни единого слова. Я, конечно, не овчарка, но мой уровень владения русским языком все же далек от идеала.

– Господин Сталин, – сказал я, – то время я не быть рад этот факт. Ваш люди быть решительны, и брать меня и убить все мой солдат. Целый один год я бездельничать и ждать, когда вы меня пытать, чтобы я изменять мой фюрер, то теперь я сам хотеть работа. Вы можете сказать, почему это так?

– Только время и человеческий труд способны превратить виноград в вино… – задумчиво и с назидательным оттенком произнес большевистский вождь, пройдясь по кабинету вкрадчивыми, едва слышными шагами. Затем он вновь остановился передо мной и произнес: – Этот год для вас, господин Роммель, тоже не пропал даром. Вы много работали над собой – и сейчас вы совсем не тот человек, что был год назад…

– Да, это есть правда, – согласился я, – сейчас я так доверчиво не идти бы навстречу Крымский Мясник. Этот человек способен использовать любой прием, даже если он быть противный офицерская честь.

– О какой офицерской чести вы говорите, господин Роммель? – прищурился Сталин. – Неужели о той, что позволила вам напасть на Советский Союз без объявления войны и выдвижения претензий? Или о той, что разрешила вашим солдатам любые преступления в отношении нашего мирного населения? Или о той, что морила наших пленных голодом в лагерях, расстреливала и вешала их по малейшему поводу и без? Или, может быть, германская офицерская честь позволяет вашим коллегам продолжать служить Гитлеру в то время, когда он уже полностью проявил свою сатанинскую сущность? Товарищ Бережной извлек вас живым из этого гадюшника и, отодвинув в сторону, позволил вам не измазаться в грязи и крови как некоторые прочие. Вы ему спасибо должны сказать, а не жаловаться на жизнь. Наша армия ведет священную войну с врагом, который вторгся к нам для того, чтобы кого-то из нас убить, а остальных сделать своими рабами, и в такой войне будут хороши все средства, ибо вас к нам никто не звал. К тому же ваш диверсионный спецполк Бранденбург-восемьсот в начале войны проделывал в наших тылах и не такое. А то взяли, понимаешь, моду жаловаться, что русские воюют неправильно – вот и получили тем же самым и по тому же месту. Вы меня поняли, господин Роммель, или надо попросить товарища Антонову перевести вам все это на немецкий язык?

– Я вас хорошо понять, – сказал я, – я вообще хорошо понимать по-русски, но все же я просить позволить мне говорить по-немецки, а фрау Антонова нас переводить. Говорить ваш язык – для меня это такой же, как таскать дрова, если я правильно помнить этот поговорка.

– Почти правильно, – буркнул большевистский вождь, – но суть сейчас не в этом. Товарищ Антонова сказала мне, что вы дали согласие сотрудничать с нами в деле управления тем, что будет представлять собой Германия после окончательного краха Третьего Рейха…

– Да, господин Сталин, я действительно дал на это согласие, – сказал я по-немецки, и фрау Антонова перевела мои слова. – Немецкий народ совсем не виноват в том, что Гитлер пришел к власти, и я хочу насколько возможно облегчить его участь.

Сталин хмыкнул и посмотрел на меня очень нехорошим взглядом своих желтых глаз, от которого струйка холодка пробежала по моему позвоночнику.

– А разве не немецкий народ ходил с цепями и кастетами бить евреев и коммунистов? – спросил он. – Разве не немецкий народ аплодировал Гитлеру, когда тот произносил свои человеконенавистнические речи, и голосовал за его партию на выборах? Разве не немецкий народ, одетый в серые мундиры солдат и офицеров вермахта, пошел на нас войной, чтобы захватить тут себе поместья со славянскими рабами? Разве не немецкий народ жег наши дома, убивал, грабил и насиловал наших людей? Разве не немецкий народ породил таких чудовищ, которые заставили поблекнуть даже злодеяния турецких янычар? Разве не немецкий народ присягнул Гитлеру и служит тому верой и правдой даже тогда, когда тот привел Германию и немцев на край окончательной погибели?

Его артикуляция, расстановка слов, тональность голоса во время этой речи – все действовало на меня так, словно мне в голову вбивали гвозди. Этот человек, бесспорно, обладал редким даром воздействовать на умы масс, и по большей части потому, что сам был горячо предан своим идеалам – они настолько тесно вплелись в личность этого человека, что составляли саму его суть. При беседе с ним почему-то становилось понятно, что с его стороны не может быть никакого обмана, лукавства или попыток манипулировать. Он был честен, его дело было священным для него – и народ его был таковым же. Очевидно, в этом и сила русских…

После того как он замолчал, пытливо поглядывая на меня, прошло несколько секунд, в течение которых я молчал, не зная, с чего начать отвечать на эти вопросы, которые, будучи, по сути, риторическими, все же требовали какой-то реакции с моей стороны.

Чтобы немного разрядить обстановку, последние слова Сталина решила прокомментировать фрау Антонова.

– Что касается слепого поклонения немецкого народа своему фюреру-дьяволопоклоннику – то это, на мой взгляд, можно уже расценивать не как преступное деяние, а как признак идиотизма, – сказала она.

Я чуть прокашлялся и произнес:

– У вас есть только один путь, чтобы разрушить Рейх полностью и окончательно: вам нужно убить Гитлера – и тогда все закончится. Ведь у вас есть такая возможность, я знаю. Солдаты и офицеры вермахта, люфтваффе и кригсмарине приносили присягу лично фюреру германской нации, и его смерть сделает их свободными. Правда, в распоряжении Гиммлера останется СС, преданная лично ему, а это очень серьезная сила…

– Эрвин, да будет вам известно, что Гиммлера больше нет, – сказала фрау Антонова. – Кремирован заживо – по моему, между прочим, приказу. И большая часть верхушки СС тоже испарилась из нашего мира в тот же момент. Когда все закончится, я покажу вам то место, и вы сможете положить на оплавленные камни скромный букетик цветов.

– Обязательно, фрау Нина! – сказал я с горячностью в ответ на ее иронию, – только перед этим надо будет где-нибудь раздобыть хороший пук чертополоха. Ничего больше этот вампир и его прихвостни не достойны. Даже тогда, когда я еще был предан фюреру, господин Гиммлер и его присные не вызывали у меня ничего кроме гадливости… Если этот человек мертв, то после смерти Гитлера остальные ничего не значат. Кейтель – пустоголовый дурак, Геббельс – не имеет реального веса, Геринг – наркоман, от всех проблем спасающийся при помощи шприца. Я почти уверен, что у Гитлера есть специальные преданные люди, которые после его смерти отправят рейхсмаршала на свидание с праотцами, ибо он не хочет, чтобы этот жирный слизняк унаследовал у него Германию…

Фрау Антонова перевела мои слова – и господин Сталин, немного помолчав, ответил:

– Ликвидировать Гитлера – это было очень интересное, но преждевременное предложение. У нас еще есть несколько дел, требующих серьезной подготовки, и их необходимо проделать при его жизни. Впрочем, как только эти дела будут сделаны, мы сразу воспользуемся вашим планом.

– Что ж… в таком случае мне будет несколько затруднительно с вами сотрудничать, – сказал я, с новой силой ощутив тревогу, которая сейчас просто душила меня, водя по краю отчаяния. С голосом моим вдруг что-то случилось, и я хриплым шепотом добавил: – Когда Гитлер узнает о моей измене, он сразу распорядится арестовать и уничтожить мою жену и сына…

Большевистский вождь и фрау Антонова переглянулись – и господин Сталин чуть заметно кивнул.

– Мы вполне способны помочь вашему горю, Эрвин, – сказала фрау Нина ободряющим тоном. – У нас есть такие люди, которые будут в состоянии доставить ваших родных в безопасное место. Разумеется, за исключением того случая, если они уже находятся в тюрьме Моабит, ибо через несколько сотен охранников не прорваться даже нашему спецназу.

– Нет, – сказал я, мгновенно ощутив в душе большое облегчение, которое даже слегка опьянило меня, – насколько мне известно, моя жена Люсия и сын Манфред по-прежнему проживают в нашем доме в Ульме. По крайней мере, так было до тех пор, пока вы не захватили Швецию и не оборвали нашу связь с Рейхом через шведский Красный Крест… Надеюсь, ничего не изменилось…

– Мы уточним этот вопрос, – сказал Сталин, – так как от вас давно не было известий, их обоих давно могли мобилизовать: жену – во фраубатальон, а сына – в фольксштурм… В таком случае их следует искать где-нибудь в окрестностях так называемого Западного вала, где Гитлер, не имея больше достаточного количества кадровых солдат, собирается останавливать наше наступление грудами человеческого мяса. Но наши военные не ведутся на такую уловку и стараются поменьше убить и побольше взять в плен. – Тут он чуть усмехнулся. – Да и не плен это, господин Роммель, а просто спасение, потому что мы не собираемся удерживать добровольно сложивших оружие солдат фольксштурма и фраубатальонов сверх необходимого …

– Насколько нам известно, в этом деле царит такой бардак, – сказала фрау Нина, – что после мобилизации разыскать их можно будет только на сборных пунктах временно интернированных или пока они сами не дадут о себе знать. При мобилизации во вспомогательные части^[8] документация по учету личного состава просто не ведется. В том, что это действительно так, вы сможете убедиться, едва прибудете в Австрию, где мы уже приступили к нормализации жизни вашего народа на освобожденных от Зла территориях…

Что ж, все сказанное меня весьма обнадеживало. Я пожал плечами и сказал:

– Ладно, я согласен. Только прошу без особой необходимости не афишировать мое имя. По крайней мере, до тех пор, пока не выяснится, что стало с моими родными. Ведь, кроме долга перед семьей, у меня есть долг перед своей страной.

– К сожалению, об этом не все помнят, – сказал большевистский вождь, пожимая мне руку. – Выезжайте скорее на фронт, ибо в Вене бои идут уже в окрестностях Северного вокзала, где вместе со своими эсесовцами окопался этот мерзавец Рендулич, а наши передовые части вышли к Линцу и Моравско-Будевице. Как видите, работы для вашей будущей гражданской администрации хоть отбавляй.

– Господин Сталин, – неожиданно для самого себя сказал я, – позвольте один вопрос?

– Позволяю, – сказал большевистский вождь, – мне просто интересно, о чем вы можете меня спросить.

– Скажите, сумею ли я когда-нибудь снова надеть военный мундир? – сказал я.

Большевистский вождь нахмурился.

– Вы не нужны нам в качестве военного, – довольно резко ответил он, – а тот мундир, что вы носили до недавнего времени, был осквернен прикосновением к нацизму-сатанизму. И тут двух мнений быть не может; вместе с теми людьми, которых вы будете обязаны спасти из мрака отчаяния, вы должны будете каяться и молить о прощении за все содеянное. И вообще, я надеюсь, что навыки, которые вы обрели в армии, вам больше никогда не пригодятся. У нас достаточно своих талантливых генералов, способных решить любые мыслимые и немыслимые задачи, а вам предстоит трудиться там, где вы больше всего нужны вашему обманутому и израненному народу. Мы не англичане с французами, и поэтому не будем подвергать немецкий народ мелочному унижению, но в любом случае вам всем предстоит тяжелый путь искупления и осознания содеянного. Спасение души – это я вам говорю как специалист – требует немалых затрат сил, ума и нервов, как ваших, так и тех, кого вы соберетесь спасать. Кроме того, у немцев просто не осталось солдат, которых вы могли бы повести за собою в бой; они все умерли или умрут в ближайшее время. Вы меня поняли, господин Роммель? А если поняли, то идите, и я надеюсь, что услышу о вас только хорошее и никогда не пожалею о сегодняшнем разговоре. А вы, товарищ Антонова, проводите господина Роммеля до машины и, пожалуйста, вернитесь. У меня к вам есть еще один разговор.

Сказав эти слова, господин Сталин посмотрел на меня таким взглядом, что я сразу понял – в нашей беседе поставлена точка. Для меня тоже все было ясно – и я выходил из кабинета большевистского вождя уже совершенно другим человеком. Теперь мое место было там, где страдает и мучается мой несчастный народ, которого фюрер и его камарилья, ослепив сладкими посулами о расе господ, привели на край пропасти, за гранью которой – только гибель и забвение.

Полчаса спустя, там же.

Присутствуют:

Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин;

Начальник генерального штаба – генерал-полковник Александр Михайлович Василевский;

Генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия;

Специальный консультант Верховного Главнокомандующего – комиссар госбезопасности третьего ранга Нина Викторовна Антонова.

Не успела комиссар ГБ Антонова выполнить указание товарища Сталина и, сопроводив Роммеля до машины, вернуться обратно в кабинет Вождя, как там уже сидели Василевский и Берия.

– Ну вот, все в сборе, – сказал Сталин. – Приступим, товарищи. Три дня назад товарищ Василевский тут высказался о необходимости проведения в кратчайшие сроки Южногерманской наступательной операции. Но, как мы понимаем, с кратчайшими сроками не очень-то получается. Не так ли, товарищ начальник генерального штаба?

– Нет, товарищ Сталин, не так, – ответил генерал Василевский. – Несмотря на то, что нам до сих пор не удалось разблокировать обороняемый эсесовцами район в центре Вены с проходящими через него основными железнодорожными магистралями, мы сумели восстановить возможность движения по нескольким обходным путям. В том числе юго-западнее Вены кавалеристами армии Жадова занята крупная узловая станция Сан-Пельтен, поэтому к мехкорпусам, вставшим на границе Австрии и Баварии снабжение для пополнения припасов поступит вовремя.

– Ну, раз так, то хорошо, – сказал Верховный, сменив гнев на милость. – Нехорошо то, что товарищ Конев до сих пор возится с центром Вены, когда его стрелковым дивизиям пора давно двигаться дальше.

– Операция по ликвидации венского котла поручена 9-й гвардейской армии генерал-лейтенанта Глаголева, – сказал генерал Василевский, – сформированной во время оперативной паузы из гвардейских стрелковых корпусов и штурмовых частей как раз под эту задачу. Мы заранее знали, что чистого захвата города, как было с Будапештом в Вене, у нас не получится, а посему операция спланирована таким образом, чтобы, отжимая противника к центру города, нести наименьшие потери. Положение осложняется тем, что основу обороняющихся составляют эсесовские части, а фольксштурм и фраубатальоны используются только в качестве живого щита и материла для жертвоприношений, которые не прекращаются ни на минуту. Наши штурмовые части форсировали Дунайский канал в районе Хейдерштрассе, и теперь с юга, через парк Пратер, продвигаются к эпицентру обороны – Северному вокзалу. Увеличения нажима и использование неприспособленных к такому виду боя стрелковых частей не принесет нам ничего, кроме дополнительных потерь. Как следует из донесений командиров наших штурмовых частей, эсесовцы в плен не сдаются и отступают, оставляя за собой только трупы и выжженную землю, а заложники, которых они нагнали на этот пятачок, в любом случае обречены на гибель…

– Ладно, – махнул рукой Сталин, – если все обстоит так, как вы говорите, то пусть его. В конце концов, выполнению основной задачи это не мешает; фронт сейчас стоит не под Курском, а в районе Вены, и, самое главное, потери у нас в разы меньше прежних, а у врага, соответственно, больше.

– В нашем прошлом полностью окруженный гарнизон Бреслау сражался против советской армии целых два месяца и капитулировал только после того, как стало известно, что Берлин пал под натиском советских войск, а Гитлер покончил жизнь самоубийством. Вот тогда и в самом деле сдались все, даже эсесовцы, потому что единый монолит, о который разбивались наши атаки, рассыпался в песок при известии о смерти их вождя.

– Так вы считаете, что у нас нет прямой необходимости форсировать штурм Вены? – спросил Верховный.

– Да, именно так, товарищ Сталин, – пожала плечами Антонова, – блокировать их на этом пятачке – и пустить сидят. Никуда они оттуда не денутся, ведь никакой помощи немецкое командование оказать им уже не сможет. Основные резервы Гитлера сидят на попе ровно в Силезии и ждут удара с востока со стороны корпусов Бережного и Катукова.