Нам многое хотелось знать. У каждой из нас голове теснились тысячи вопросов. Не имея возможности получить на них ответы, мы вели довольно бурные беседы между собой, но это не приближало нас к истине. Мы поняли лишь одно, не подвергавшееся сомнению: то место, куда мы попали и где, скорее всего, останемся навсегда – это другая империя, ничего общего не имеющая с нашей, и при этом гораздо более могущественная. И что из пиратского плена нас освободили не без участия самого императора… Это наполняло наши сердца благоговением. А то, что к нам тут неплохо относятся, давало надежду, что наша судьба так или иначе устроится. И пусть пока все вокруг выглядит не столь привлекательно, как мы привыкли у себя дома, в конце концов, это только самое начало этой новой Империи, которую нужно обустраивать. С той поры, как император Феликс Максимус основал Неоримскую империю, прошло множество лет и даже столетий, прежде чем она стала такой же блистательной, как в наши дни. Но мы знаем, что имена его соратников и сподвижников, выбитые золотыми буквами по темному граниту, навеки вошли в имперскую историю – так, может быть, и здесь, рядом с именами госпожи Кобры, госпожи Анны и госпожи Елизаветы, будет записано имя великой госпожи Цецилии Долабеллы…

И вот в тот момент, когда наши мозги были готовы вскипеть от вопросов, нас снова посетила госпожа императрица, прилетев из какого другого места на своем штурмоносце. Было захватывающе наблюдать за тем, как в пространстве открывается дыра и оттуда появляется боевой корабль, сразу же после этого совершая посадку. Вот это, я понимаю, прорывная технология, а также демонстрация могущества и технического превосходства…

Елизавета Сергия охотно отвечала на наши вопросы, и вообще вела себя с нами без свойственной царственным особам надменности, а так, будто мы были людьми одного круга, и разделяла нас только разница в возрасте и жизненном опыте. И это удивляло. Впрочем, слушая то, что она рассказывала, мы все больше убеждались, что тут вообще особенные отношения между людьми, и каждый друг другу товарищ, независимо от положения. То есть все равны, и ни у кого нет привилегий. Удивительно… Я никогда бы не подумала, что подобное общество вообще может существовать. Нас учили другому… И теперь все наши представления просто разлетались вдребезги, ведь мы не просто слышали, а видели собственными глазами, что все здесь именно так, как рассказывала госпожа императрица. Господин Сергий говорит неофиту: «Я – это ты, а ты – это я, и я убью любого, кто скажет, что мы не равны друг другу, вместе мы сила, а по отдельности мы ничто» – после чего тот становится Верным, составляющим со своим императором одно целое на поле боя и свободным в личных поступках. Я тут всего-то чуть больше суток, а уже хочу произнести эту клятву, так что нет сил дождаться случая, когда это будет возможно. Таких, как я, пока немного, но их число растет буквально на глазах, ведь мы, истинные патрицианки, всегда и везде стояли под знаменами Империи.

25 марта 1953 года, 19:45. Москва, ближняя дача в Кунцево

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

И вот я снова в том кабинете, где мы когда-то нашли умирающего товарища Сталина. Только на этот раз Хозяин бодр, полон сил и оптимизма. А как же иначе – ведь теперь он видит людей из своего окружения насквозь и знает, на кого можно положиться, а кто уже мысленно предал товарища Сталина, и теперь только и ждет момента, когда тот помрет. За последние три недели состав областных первых секретарей сменился на две трети, республиканских – на три четверти, а совет министров обновился больше чем наполовину. И большинство из отставленных функционеров ожидало не увольнение без мундира и пенсии, и даже не отправка на нары Гулага, а падение во Тьму Внешнюю, где уже вовсю скрежещет зубами злой клоун Никита Кукурузник.

И не было мне жалко среди них никого, одного лишь Лаврентия я отмолил у разгневанного Отца Народов, сказав, что менеджерами такого класса не разбрасываются. Тогда самый старший товарищ Сталин посмотрел на меня Истинным Взглядом и сказал, что этот Иуда продал его, продаст и меня. А «Иуда» стоял тут же, ни жив ни мертв, и слушал, как решается не чья-то, а его собственная судьба. Непривычное ощущение для бывшего генерального комиссара госбезопасности. Я подождал, пока его помотает на эмоциональных волнах от надежды к отчаянию и обратно, после чего ответил, что меня предать ему будет невозможно. Есть у меня методы и против людей с пониженной моральной ответственностью, для которых невозможно принесение страшной встречной клятвы. Магическая печать типа «хаос-порядок», скрепляющая заклинание перманентной регенерации, при своем разрушении в случае измены способна выделить от пятидесяти грамм в тротиловом эквиваленте, как у гранаты Ф1, до пятидесяти мегатонн, что соответствует самым мощным термоядерным боеприпасам. Наверное, есть где-нибудь в Мироздании культуры, у которых считается этичным без объявления войны заслать во вражеский город диверсанта, инициированного такой печатью, а потом подорвать ее в самый неожиданный момент. Врагам тогда выйдет внезапный разгром, а смертнику, если он в то верит, полет в рай прямо к гуриям. Чик – и уже в объятиях у красавиц.

Немного помолчав, советский вождь сказал, что он не приемлет такие методы ни в каком смысле, хотя лично я могу поступать с Лаврентием так, как мне будет угодно. На этой ноте разговор был закончен, и лучший менеджер всех времен и народов поступил в мое безраздельное распоряжение, с одним лишь условием, что он никогда не сможет вернуться в родной мир. А если вернется, то сам будет виноват в своих несчастьях – здесь его больше знать не желают. И все, больше никого из попавших в жернова местных коммунистических функционеров спасать от мазка зеленкой на лоб я не стал. Ни Микоян, ни Каганович, ни Булганин с Маленковым мне интересны не были, как и Ворошилов. За Буденного я бы вступился, как и за любого другого боевого генерала, но никто из этих людей в Хрущевском блудняке замешан не был.

Хозяину тут урок, и даже два. Обжегшись на Тухачевском, он по привычке дул и на всех остальных высокопоставленных военных, cчитая их такими же авантюристами и потенциальными заговорщиками, хотя они-то как раз, за исключением разве что обиженного Жукова, хранили Верховному верность даже после его смерти. Не тех он сдерживал и не тех продвигал, что в Основном Потоке потом серьезно аукнулось деградацией партийно-государственного аппарата и крушением всего. Второй урок заключается в том, что «ленинградский» партийный клан, приготовившийся к схватке за власть после его смерти, Хозяин разгромил, а вот аналогичную «киевскую» кодлу во главе с Хрущом просто не заметил. И это тоже имело последствия – как краткосрочные, в форме его собственной безвременной смерти, так и долгосрочные, опять же в виде краха коммунистической идеи и распада великой страны, разделенной Лениным (а на самом деле Троцким) на дольки, будто апельсин. Товарищ Сталин, под корень вычистивший всех «старых ленинцев» (ибо все они участвовали в заговоре), изменить структуру Советского Союза сможет, и никто не посмеет ему возразить, а вот ни у кого из его преемников на такое просто не хватит тяму.

Но темой моего сегодняшнего визита к Хозяину на Ближнюю Дачу были скорее вопросы внешнеполитические, связанные с ослиным упрямством американцев, не желающих бросать карты в корейском вопросе. Попытка вражеского командования схватиться за ядерное оружие уже сама по себе выходит за рамки добра и зла, однако следующий ход той стороны перекроет ее многократно. По данным орбитальной сканирующей сети, на американских базах в Европе, Великобритании, Ливии, Турции, а также в Гренландии и на Аляске началась нездоровая возня с ядерным оружием, что указывает на подготовку к приведению в действие плана внезапного нападения на СССР под кодовым названием «Дропшот». Только что пресеченная мной авантюра на Дальнем Востоке начиналась точно так же, но на этот раз бомбардировщики с ядерными бомбами будут взлетать с двух десятков авиабаз по всему северному полушарию. Слон действительно закусил удила и в упоении своей мнимой мощью рвется в драку, размахивая хоботом.

Не скрывая ни малейшего нюанса, я рассказал обо всем советскому вождю. Тот подумал и спросил без всякого оттенка упрека в голосе:

– Так значит, война, товарищ Серегин?

– Не война, – ответил я, – а внезапное вероломное нападение в стиле всем известного плана «Барбаросса». Война – это когда противоборствующие силы поставлены примерно в равные условия, но в данном случае все совсем не так. Во-первых, в планы американского командования входит неспешная почти недельная подготовка к нанесению ядерного удара. Во-вторых, американские военно-воздушные силы организованы так, чтобы применить восемьдесят пять процентов своего ядерного оружия еще в первом налете. В-третьих, вражеское командование уверено, что большая часть советской авиации будет уничтожена прямо на земле и не сможет помешать вторжению. Ситуация по итогам такого первого удара противника действительно может выглядеть как безнадежная, образца июля сорок первого года, умноженная на сто. Кстати, там, в своем родном мире, я читал, что при разработке планов нападения на Советский Союз американских недоумков плотно опекали недобитые гитлеровские генералы: Гальдер, Йодль и прочие Манштейны.

– И что же вы предлагаете? – спросил советский вождь. – Сдаться?

– Ни в коем случае, – ответил я. – Когда ситуация по итогам первого вражеского удара выглядит почти безнадежной, следует изо всех сил бить на опережение, снижая шансы врага на победу. Весь расчет американцев строится на том, что за ними будет и инициатива начала боевых действий, и право первого удара – и чтобы не случилось нового двадцать второго июня, этот план необходимо ломать со всей возможной решимостью.

– Да, – сказал Верховный, – брат^[5] говорил, что вы еще тот сорвиголова, быстрый мыслью, как Наполеон, и стремительный, как Суворов. Впрочем, и мои генералы говорят то же самое. Если нападение неизбежно, требуется нанести превентивный удар на всю глубину вражеского развертывания, чтобы застать американские войска врасплох, разгромить и погнать на запад до самого Ламанша.

– Ну что же, товарищ Сталин, – сказал я, – ваши генералы абсолютно правы. Как я уже говорил, американский план молниеносного удара «Дропшот» ничуть не лучше гитлеровской «Барбароссы». И цели и изъяны у него те же самые. Половину советских людей предполагается убить, а остальных сделать вассалами американских властей и рабами доллара. В Вашингтоне уже и план оккупации советской территории продуман, куда там знаменитому плану «Ост». Единственное, чего я не приемлю в ходе ответных действий, это ядерных и массированных бомбовых ударов по городам на территории противника. В первую очередь воевать надо с политиканами, во вторую – с генералами, в третью – с солдатами, и никогда с гражданскими. В противном случае отвоеванная вами территория не будет стоить ровным счетом ничего.

– Очень хорошо, товарищ Серегин, – кивнул Сталин, – мы тоже не желаем массовых ненужных смертей среди европейского и американского мирного населения. Но на войне может быть всякое, поэтому зарекаться не стоит ни от чего. Ведь города – это не только места скопления мирного населения, но еще и промышленные центры, и транспортные узлы, разрушение которых во вражеском тылу является непременным залогом победы. Напрасные потери советских войск нам тоже не нужны. А теперь скажите, вы просто даете нам совет нанести упреждающий удар или поддержите наши действия своими возможностями? Ну, хотя бы как в Корее.

– Конечно, поддержу, и гораздо серьезнее, чем в Корее, – ответил я. – В случае необходимости в небесах этого мира может появиться даже «Неумолимый», до жидкого стула пугая американскую деревенщину своей мощью. Но это только на крайний случай, до которого, я надеюсь, не дойдет. И еще. Поскольку Советский Союз – не Китай и не Северная Корея, то по части воздушных операций у ваших ВВС будет своя зона ответственности к востоку от Рейна. Западнее действуют мои «Шершни» и «Каракурты». Также в моей зоне ответственности находятся американские базы в Турции, на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Объектов много, но надо будет успеть везде. В дальнейшем на меня ложится задача по перехвату бомбардировщиков, летящих на аэродромы в Европе, Японии, Тайване и Филиппинах. Тихоокеанский театр военных действий тоже может ожить со страшной силой, и в таком случае Япония должна стать заботой Советского Союза, а все остальное следует отдать Китаю. Именно поэтому, помимо поддержки с воздуха, я обеспечу ваши региональные командования на Европейском и азиатском направлениях планшетами орбитальной сканирующей сети. Это необходимо для того, чтобы товарищ Жуков в Германии и товарищ Василевский в Мукдене не знали, что такое туман войны, и видели противника насквозь, как голого младенца в люльке. Когда я отправлюсь на уровни девяностых годов двадцатого века, тут должна остаться только тишь, гладь и полная благодать. Никакого желания возвращаться и совершать работу над ошибками у меня нет.

– С кандидатурой Василевского согласен, но вот товарищ Жуков вызывает у меня определенные сомнения… – с оттенком недовольства произнес Сталин. – Какой-то он стал скользкий и куркулистый, что ли…

– Другого генерала-отморозка, способного безоглядно рубиться насмерть в любой ситуации, у вас нет, – ответил я. – На Западном направлении, где советские сухопутные войска будут наносить свой главный удар, должен находиться именно такой человек. Пусть доведет Красную Армию до Ламанша, а там поглядим, что и как. Если дело будет совсем плохо, то заберу его к себе в Империю, чтобы он не путался тут под ногами, не портил карму себе и вам.

– Ну хорошо, – сказал Верховный, – Жюков так Жюков. Пусть потешит душу напоследок. А теперь скажите, в какие сроки должно начаться это наше упреждающее наступление?

– Американцам осталось готовиться к нанесению внезапного ядерного удара шесть дней, – ответил я, – ударить надо в самый канун того момента, когда они пришьют там у себя все пуговицы, достанут ядерные боеприпасы их хранилищ, приведут в боевое положение и подвесят под самолеты. Пусть это будет ночь с тридцать первого марта на первого апреля, чтобы утром на коллективном Западе всем было не до смеха. И тогда всех их разом – кого прямо на земле, как на аэродроме возле Тайбэя, а кого в воздухе сразу после взлета. Не надо нам, чтобы потом где-то всплывали какие-нибудь остатки, так и до беды недалеко.

– Совершенно с вами согласен, – кивнул советский вождь, на чем разговор был закончен.

Мир Мизогинистов, 28 июля 2020 года, 12:35 по времени репродукционного лагеря в Шантильи, ближнее околоземное космическое пространство, круговая орбита высота семьсот километров, SSN «Solaris ventus», каюта-апартаменты первого класса семьи проконсула Конкордия Красса

Супруга проконсула Валерия Конкордия (42 года)

Почтенная матрона Валерия Конкордия, несмотря на свои сорок два года, выглядела прекрасно: глаза ее были ясными, волосы еще не начали седеть, овал лица не поплыл, а морщин было совсем немного. Кроме того, она сохранила прекрасную фигуру, которая с годами не расплылась, а лишь обрела приятную мягкость и округлость черт. Да и вся она была мягкой, спокойной, несуетливой женщиной. Движения ее были исполнены аристократического достоинства и царской грации, а речь ее звучала медленно и плавно. Это была воистину удивительная женщина – она всегда сохраняла самообладание. Никто и никогда не видел Валерию Конкордию гневающейся или истерящей. И в то же время она не была холодна, наоборот, тепло ее души ощущалось даже на расстоянии. И потому к ней тянулись все, кому требовалось утешение. В ее серых глазах плескался океан покоя. А прикосновение ее рук могло исцелить от самой глубокой печали. И эта добрая женщина щедро делилась своим внутренним равновесием с другими. А «другими» была ее семья. Удивительно, но никто из ее домочадцев больше не обладал даром умиротворения – напротив, все они были личности страстные, эмоциональные, увлекающиеся. Таковым был супруг Валерии… а дети пошли в него. Конкордий Красс с годами, правда, стал степеннее, выдержаннее, но в глазах его по-прежнему горел тот неугасимый огонь, который так свойственен смельчакам и авантюристам.

Мужем своим Валерия гордилась. И очень любила его, совершенно не обращая внимания на некоторые не слишком приятные черты его характера. А он мог быть требовательным и ворчливым, мог придираться к мелочам, если у него было плохое настроение. Впрочем, к супруге у него никогда не было особых претензий, но своим детям он частенько делал выговоры и внушения. Этот человек был строгим перфекционистом, желающим, чтобы все вокруг него находилось в идеальном состоянии (тем не менее именно это качество помогло ему занять довольно высокую должность в Империи). Этот пятидесятишестилетний мужчина до сих пор был красив, не обрюзг и не утратил физической силы. Его глаза светились умом и проницательностью. А иногда, в минуты особого расположения, в них мелькал озорной молодой огонек – тот самый, который так нравится женщинам, делая мужчину во сто крат привлекательней.

У Конкордия Красса, помимо жены, была молодая наложница по имени Инесса – единственная, кого Валерия недолюбливала за ее дерзкий взгляд и манеру ходить, вульгарно качая бедрами. Впрочем, супруга проконсула была достаточно благоразумна, чтобы не проявлять открыто свою неприязнь, и всегда была любезна с наложницей, что исключало всякие ссоры между этими двумя женщинами. Впрочем, они особо не контактировали друг с другом.

Помимо самого проконсула, его жены, наложницы и детей, в состав фамилии входили кондиционированные слуги: камердинер главы семьи Виталий и шесть служанок. Анна и Мария обслуживали Валерию Конкордию, Павла была приставлена к наложнице Инессе, а Лола и Белла – к дочерям проконсула Виргинии и Глории. В обязанности же Нонны входило «развлекать» четырнадцатилетнего Цезаря. Самая обычная аристократическая неоримская семья…

Когда корабль захватили пираты, для семейства Красса это было неприятным происшествием, но не катастрофой. Все они прекрасно знали, что их выкупят и они вернутся домой. Но вдруг обстоятельства поменялись – и эти перемены уже были действительно тревожными, потому что выяснилось, что отныне ни о каком возвращении домой речи быть не может.

Валерия Конкордия впервые в жизни испытывала беспокойство, доходящее почти до паники. Однако, ощущая ответственность за все семейство, она не показывала своей тревоги, храня прежнюю невозмутимость. Лишь в глубине ее ясных глаз таились темными тенями страх и неуверенность.