– Все очень просто, товарищ адмирал. Недалеко от нашей базы есть такой приметный ледниковый валун, скорее даже, небольшая скала. Чтобы попробовать что-то изменить в прошлом, и при этом не наломать дров, мы решили выбрать этот ничего не значащий камень в качестве «подопытного кролика». Пал Палыч привез специалистов, как раз в 1940-м году они просверлили в валуне дырку и заложили взрывчатку. Бух-бабах! И из одного валуна стало два, только поменьше. Результат эксперимента таков: в наше время этот валун целый, в 2008-м году – целый, в 1990-м году – целый, в 1940-м году – взорванный. Так что все изменения, произведенные нами в 1940-м году, там и остаются, не распространяясь на будущее.

– Вы хотите сказать, что создали эту, как ее, независимую временную линию… – задумчиво пробормотал вице-адмирал, в свободное от службы время почитывающий не Момзена с Тацитом, а Конюшевского и Дойникова-Чернова с Савиным. Немного помолчав, командующий Черноморским флотом спросил: – Владимир Владимирович, мне очень интересно, а какой смысл нам во все это вмешиваться, если это не наше прошлое, а лишь что-то очень на него похожее? Ведь если ко мне в постель ляжет женщина, как две капли воды похожая на мою жену, но ею не являющаяся, то это будет супружеской изменой. Не совершим ли мы и в этом случае чего-то подобного… или я чего-то не понимаю?

– Прошлое – оно, может быть, и не наше, – ответил ему Путин, – зато люди все наши, самые настоящие. И фашисты вместе с Гитлером самые настоящие, и Черчилль с Рузвельтом и Трумэном тоже… Но это все лирика, а вот я, товарищ вице-адмирал, как Президент Российской федерации, наперед должен думать, что из всего этого получит наша страна. Так что давайте немного поговорим о материальном. Итак, какова ваша оценка нашей нынешней международной обстановки? – Он уловил непонимание в глазах комфлота и быстро добавил: – Не в их 1940-м году, а в нашем, 2017-м.

– Хреновая оценка, – угрюмо сказал адмирал, – НАТО как взбеленилось. Немцев действительно пора проучить так, чтобы еще лет пятьдесят они умели говорить только «данке шён». А тут еще кризис! Еще этот самый, как его, американский дефолт на носу. Самое время для чего-нибудь эпохального, вроде великого похода Чингисхана для завоевания Парижа.

– Все это у нас с две тысячи четырнадцатого на носу, – сухо заметил Путин, – но в одном вы правы, коллега: чем дальше мы, то есть весь мир, влезаем в это болото, тем сильнее грохнет. Сейчас же перед нами целый мир, в котором Россия сможет продать любую свою продукцию, все что угодно: трактора, комбайны, грузовики, самолеты, компьютеры, удобрения, тепловозы… С таким рынком у вас тут же исчезнут проблемы со сбытом. И санкции там на нас накладывать некому, у накладывателей женилка еще не выросла. Мы там с товарищем Сталиным сами что хошь на кого хошь наложим – если надо, то целый вагон.

– Скажите, Владимир Владимирович, а товарищ Сталин будет с нами торговать и вообще иметь дело? – спросил адмирал. – По этому поводу у некоторых наших политологов есть совершенно разные мнения…

– А ну их этих политологов, знаете куда, – насмешливо прищурился Путин. – Я сам себе политолог, а эти понимают в политике не больше, чем Чирикова в экологии или детки Гайдара в экономике. – Президент посмотрел на одного из своих спутников. – Вот, коллега Князев, проинформирует всех нас о тогдашней политической и экономической обстановке. Александр Павлович, начинайте.

– Итак, – академическим тоном начал капитан Князев, – после советско-финской войны 1939–1940 годов СССР оказался в полной политической изоляции, поскольку Англия и США объявили ему так называемое «моральное эмбарго». В результате вся внешняя торговля СССР свелась в основном к бартерному обмену с фашистской Германией продовольствия, металлургического сырья и нефтепродуктов на станки, оборудование и образцы вооружения. Основной целью с немецкой стороны было до начала войны выдоить из СССР как можно больше сырья, создав при этом стратегический резерв на время ведения войны против того же самого СССР, и отдать взамен как можно меньше оборудования в как можно худшей комплектации. СССР же выполнял все условия торгового соглашения с Германией пунктуально. Так что если предложить товарищу Сталину некоторую альтернативу, то, думаю, мы вполне договоримся. Правда, Российской федерации не нужны ни минеральное сырье, ни нефтепродукты, а лишь некоторые виды продовольствия и золото. Но и товарищу Сталину технику и оборудование, даже близко похожую по качеству и производительности на нашу, тоже взять негде. Так что… думаю, договоримся.

– Конечно, договоримся, – усмехнулся Путин, – не так страшен товарищ Сталин, как его малюет наша демократическая пресса. Нам ли с вами об этом не знать, товарищи офицеры?

Вице-адмирал только сухо кивнул: он-то старался сводить свое общение с прессой к минимуму, переложив этот тяжкий труд на своего зама по связям с общественностью.

– Да, товарищ президент, и последний вопрос: а что в таком разрезе вопроса мы будем делать с Украиной? – спросил адмирал.

– А что с ней можно сделать? – вздохнул Путин. – Я понимаю, что это ваша любовь и ваша боль, но любое наше вмешательство может только навредить. Банальный случай самого массового психического заболевания во всей истории человечества. Они четверть века сами с собой ничего толком сделать не могут, а мы с вами чем им поможем? Вот если после начала боевых действий против Гитлера эта кодла возьмет и заявит о своем союзе с фашистской Германией – тогда да: войдем, и все зачистим до белых костей…

– Владимир Владимирович, я думаю, что все так и будет, – кивнул адмирал. – Как только станет известно, что мы воюем против Гитлера, то, что осталось от Украины, рванет как бомба. И не забывайте про Польшу – паны тоже совсем дурные стали… Несут какую-то хрень про «Кресы всходни»…

– Про Польшу мы не забываем, – быстро ответил Путин, – только теперь давайте поговорим по существу. Этот самолет сейчас улетит обратно в Москву, а вот команда полковника Одинцова остается здесь. Распорядитесь выделить для их работ стоящие отдельно жилые помещения и ангар, обеспечив его промышленным электропитанием на пятьсот киловатт. Все необходимое для налаживания быта в полуполевых условиях команда привезла с собой. Там же разместите ваших прикомандированных разведчиков из морской пехоты. Особистам скажите, что общение между людьми, задействованными в проекте, может быть свободным, ибо каждый солдат должен знать свой маневр. Но за пределы этой группы должна просачиваться только та информация, которую сочтут необходимой специально прикомандированные товарищи. Непосредственно с постоянным составом и прикомандированными сотрудниками будет работать служба безопасности проекта, на аэродроме Кача и за периметром – особый отдел Черноморского Флота и УФСБ по Севастополю. Соответствующие инструкции по своей линии они уже получили, но и вы должны знать, что каждого, кто без существенных оснований поинтересуется происходящим в особом ангаре, следует немедленно взять на карандаш, даже если это та самая ваша жена, у которой есть двойник. Пути шпионов неисповедимы, и болтуны еще никому, кроме супостата, не делали добра. Начинается большая игра, и призом в ней будет выживание всего нашего народа, а может, и всего человечества. Кто их знает, этих американцев… Короче, товарищ вице-адмирал, надеюсь, вы все хорошо поняли?

– Да, Владимир Владимирович, я все понял, – сказал комфлота и встал. – Как я понимаю, нам пора?

Ив этот момент одна за другой завыли запускаемые командиром корабля турбины.

– Да, товарищ вице-адмирал, пора. – Путин пожал командующему Черноморским флотом руку. – Приятно было встретиться и поговорить с правильным человеком. Нам с вами еще предстоят совместные очень интересные и весьма славные дела. До скорой встречи.

Когда комфлота вышел в сопровождении стюардессы, российский президент вытер взмокший лоб и устало опустился в кресло. Впереди еще было очень много дел, и каждый должен был грести на своем месте как раб на галере.

23 января 2017 года, Поздний вечер, Крымский федеральный округ, Севастополь, аэродром Кача.

Майор морской пехоты Сергей Слонов.

Еще сегодня утром я жил по распорядку дня обычного армейского офицера. Подъем, зарядка, завтрак, занятия, обед, занятия, ужин, личное время, поверка, отбой. Конечно, подразделение у нас не совсем обычное, и нагрузки на занятиях в два-три раза превышают армейские. Но это не меняет главного – размеренного ритма воинской жизни в мирное время. Наверное, такой режим установился в армии еще со времен римских легионов. Ведь, создав регулярную армию, римляне просто не могли изобрести распорядок дня – это просто альфа и омега всей армейской жизни. Единственное, что способно поломать такой режим – это война. И, как говорится, пусть всегда над нашей головой будет мирное небо. Хотя я и думал раньше, и думаю сейчас, что если нас пошлют в командировку в какой-нибудь Вашингтон, и я и ребята поедем без колебаний. Что поделать: если Родина даст приказ, то…

Но вот Родина приказала. Звонок с утра пораньше из штаба флота: «Кто там у вас самый ушлый? Слонов? После обеда следовать на аэродром Кача в распоряжение комфлота, с вещами, ротой и техникой. С утра занятия отменить, с родными попрощаться, сухпай на три дня, полная выкладка, снаряжение и заправка машин, сто процентов боекомплект». Спасибо, что еще после обеда, а не до… А то было бы совсем весело.

А техника у нас в боксах стоит уже заправленная и снаряженная. Да и как же можно иначе, ведь в любой момент киевские хохлопитеки и их кураторы из-за лужи готовы устроить нам какую-нибудь кровавую провокацию.

Так вот – в этот раз, когда прозвучало «с вещами на выход», я тут же подумал о чем-то подобном. Но случилось нечто иное, и совсем удивительное. Когда наши БТР-90М заруливали на аэродром, то как раз все начиналось. На посадку заходил МЧСовский Ил-76, удлиненная модель. Почти одновременно с Илом прибыл командующий флотом – скромно, по-домашнему, только с ближайшими помощниками и людьми в штатском.

И тут меня ошарашило, причем три раза подряд… Первый раз, когда я, даже не успел доложиться своему командующему, увидел, как на нашу грешную землю по трапу из Ил-76 спустился Он: Темнейший, Старик, ВВП, Президент… Не зря говорили, что он может внезапно оказаться в любом месте России, и вид транспорта при этом не имеет никакого значения.

В этот момент мне, чисто профессионально, захотелось заныкаться в такое место, откуда бы я мог видеть всех, а меня – никто. Но, нет, похоже, не судьба: наши БТРы торчали на неиспользуемой рулежной дорожке как шиш на блюде, видные всем и отовсюду. Я приказал своим людям покинуть машины и построиться. Но главными действующими лицами оказались совсем не мы.

Пока командующий здоровался с президентом и обсуждал с ним какие-то свои вопросы, мы клацали зубами на холодном степном ветру и наблюдали за развертыванием какой-то неизвестной мне установки, своим видом напоминающей системы РЭБ, с помощью которых мы в свое время отлавливали штатовские беспилотники. Затем мы обалдели во второй раз, когда увидели, как с помощью «установки РЭБ» открывается дырка явно в довоенное прошлое… Лето, самолеты-бипланы И-153 и монопланы И-16… мирная идиллия тех страшных лет – страшных неизбежностью и неотвратимостью немецкого вторжения и летней катастрофы сорок первого года.

Начальство поднялось в самолет, еще немного посовещалось, а мы тем временем еще немного померзли. ИЛ вместе с президентом улетел восвояси, оставив, впрочем, здесь, на полосе как саму установку, так и еще кучу всякой всячины, которой штатские обычно обставляют свой быт в необжитых местах. Тут командующий наконец вспомнил и о нас, бедолагах. Как всегда, в последнюю очередь.

Тут меня торкнуло в третий раз. Вместе с командующим к нам подошел коренастый бульдогообразный коротко стриженый мужик в возрасте «выше среднего». Он был представлен как полковник Одинцов, Павел Павлович. Товарищ не наш, чисто «конторский». Но видно, что не кабинетный червь, а всю жизнь провел в поле. Когда командующий заявил, что отныне, и присно, и вовеки веков я вместе со своей ротой поступаю в распоряжение полковника Одинцова, и обратного пути уже нет, я понял, что без меня меня женили. Мы теперь – первая отдельная рота специального назначения вневременной разведки, и именно в этом качестве будем существовать и дальше. В «контору» нас не передают, а только прикомандировывают. И, вообще сам адмирал выглядел как отоваренный пустым мешком по голове. Видно, наслушался меняющих мир откровений, а такое даром не проходит – все-таки возраст.

Когда я говорю, что «меня ошарашило», то это похоже на попадание пули в бронежилет. Удар – и все. Встряхнувшись, идем дальше, хотя синяк потом, конечно, останется. И так меня сегодня три раза. Первое – Президент, второе – дырка в прошлое, третье – то, что я теперь во всем этом по самые уши.

Увидев казарму, в которой нас собрались разместить, я уже привычно вздрогнул. Голое помещение со свежепобеленными стенами и вставленными в окна стеклопакетами, бетонный пол, куча складных железных двухъярусных кроватей в углу… и больше ничего. Но тут полковник Одинцов начал командовать, и я понял, что о таком командире я мечтал всю свою службу. Большая часть той кучи барахла, что была свалена на полосе, предназначалась именно для нас, любимых. Пропановые воздушные нагреватели, настенные светодиодные светильники, пенные коврики, надувные матрасы и подушки, солдатские одеяла. И, что самое интересное – со штампом «1968 год». Кто-то капитально почистил склады мобрезерва, безжалостно выгребая оттуда все, до чего можно было дотянуться, и забивая самолет до максимальной грузоподъемности – шестьдесят тонн.

Воодушевившись при виде такого богатства, мои ребята засучили рукава и при технической поддержке позитроновских техников, принялись устраивать свой быт. Часа через два казарму было не узнать. Басовито гудели подвешенные на цепях к потолочным балками газовые нагреватели, распространяя волны расслабляющего тепла. Кровати были собраны, аккуратно расставлены, застелены, а проходы между ними были устланы пенкой. Лепота!

Пока мы трудились в казарме, прилетел еще один Ил (на этот раз обычный) и выгрузил из своего чрева секционный надувной ангар, полевую кухню и еще кучу всякой хренотени. Мне как командиру пришлось, кроме дневального у тумбочки и четырех постов караула, выделять еще и наряд на кухню. Зато утром у нас будет настоящий горячий завтрак, который уже не сравнить сухим пайком, пусть даже с самым дорогим и калорийным.

Прилетевшие на Иле хмурые парни в спецовках безо всяких надписей без лишних слов развернули ангар, подключили компрессор и, накачав резинотехническое изделие воздухом, отправились в обратный путь. Хотя какое оно резиновое: внешние оболочки не иначе как кевларовые – простым ножом не прорежешь. Последнее, что мы сделали перед отбоем – это загнали всю технику, включая «машину времени», в ангар, и погасили освещение. У часовых на постах имелись ноктовизоры, им освещение было без разницы.

Когда ребята угомонились и, нервно ворочаясь на новом месте, уснули под убаюкивающее гудение обогревателей, полковник позвал меня к себе в закуток в дальнем углу казармы. Ничего особенного, две ширмы, пластиковый стол, ноутбук, светодиодный светильник, раскладные стулья с надувными подушками и походная кровать-раскладушка. застеленная таким же, как у всех, солдатским одеялом. Суровая простота. Настоящий полковник – «слуга царю, отец солдатам».

– Значит, так, майор… – Он внимательно посмотрел на меня. – Садись и слушай. Поздравляю тебя с прибытием на борт. Отсюда у нас с тобой два пути: или на трибуну Мавзолея – как Гагарину, парады принимать, или безвестно сгинуть где-нибудь там «за речкой».

– Не совсем понимаю, – ответил я, – хотя и догадываюсь.

– Правильно, майор, – сказал полковник, доставая из-под стола бутылку массандровского вина, а из выдвижного ящика тумбочки – два маленьких серебряных стаканчика. – Давай выпьем за знакомство, за новоселье… и вообще, за удачу – эта ветреная девка тебе там понадобится.

Выпили, помолчали. Вино действительно было хорошим. Такое запивать или закусывать – просто варварство. Дав мне насладиться теплом, прокатившимся по телу от желудка к голове, полковник продолжил разговор.

– Итак, майор, – сказал он, – завтра у тебя первый поиск, а потому времени на раскачку нет. В первую очередь необходимо выяснить точную дату – это надо нашим технарям для каких-то там расчетов. После этого будем решать, продолжать работать на этой площадке или идти дальше. Но точную дату надо определить обязательно…

– А для чего все это, товарищ полковник? – под влиянием выпитого на голодный желудок вина я немного расхрабрился. Ведь обещал же себе воздерживаться от всяческого любопытства…

– Хороший вопрос, – сказал полковник Одинцов, разливая еще по одной. – За него, майор, вы получаете приз и переходите на следующий уровень. Но сперва еще раз выпьем. Такие новости на сухую обычно заканчиваются когнитивным диссонансом.

– Чем-чем? – непонимающе спросил я, отхлебнув вина.

Нет, слово такое я раньше слышал, приходилось. Только вот о смысле догадывался весьма приблизительно. Помню только, что этой болезнью болеют преимущественно офисные либералы и прочий протестный электорат. Не представляю себе, как эдакую гадость может подхватить целый майор морской пехоты…

– Когнитивный диссонанс, – сказал полковник, ставя свой стаканчик на стол, – это такое состояние сознания, при котором может наступить разрыв мозга по причине катастрофического несовпадения жизненного опыта субъекта с наблюдаемой картиной мира. Доступно?

– Кхм… вполне, – сказал я. – Никогда не был склонен рвать свой мозг, всегда старался действовать по обстоятельствам, а итоги подбивал только после того, как падал последний враг.

– Вот это-то в тебе и ценно, майор, – кивнул Одинцов. – Ты никогда не удивляешься, по крайней мере, никогда не показываешь этого внешне. Такого, как ты, мы искали по всем округам и флотам. Было еще три кандидата, но ты оказался почти на месте, что и решило дело. Наша операция – и так дело недешевое.

– Я понимаю, – сказал я.

– Ничего ты не понимаешь, – сказал полковник, – то, что ты сегодня видел – это было окно в июль сорокового. До начала войны еще одиннадцать месяцев. Мы не имеем права оставить все так, как было. Но все, черт возьми, имеет свою цену, которую лучше все же оплачивать деньгами, чем человеческими жизнями. Средства понадобятся огромные, в нашем бюджете столько просто нет. Задача твоя и твоих людей – пройти все временные площадки насквозь и четко их картографировать. Нам нужно выяснить, есть ли где-нибудь – или, точнее, когда-нибудь – такое место, где материальные ценности, собранные в кучу, находились бы в руках нехороших людей. Экспроприация экспроприаторов – дело достойное, а со стороны государства еще и законное. Как я уже говорил, первый выход у тебя завтра. Задача почти учебная: интервал вероятностей лежит между тысяча восемьсот десятым и тысяча восемьсот пятьдесят пятым. Себя не обнаруживать. Если вдруг выяснится, что Наполеон идет к Москве или англо-французская армия штурмует Севастополь, то твое дело – лишь доложить, а конечное решение будут принимать совсем другие люди. Если тебе все понятно, давай еще по одной, и спать – завтра будет трудный день.