– Меня ни в каком виде не волнуют хотелки и заморочки нынешнего русского царя и некоторой части российской элиты, некритически воспринимающей французское влияние. Но это отношение ни в коем случае не распространяется на российский народ и на российское государство в целом. На стороне российского государства я буду сражаться, защищая российский народ от внешних и внутренних врагов, ибо иное будет противно принесенной мною присяге. Я понимаю, что вступать в бой мне придется с мечом в одной руке и скребком для выгребания навоза в другой, ибо слой этого вещества на нынешней российской действительности достиг уже почти авгиевой толщины. Еще немного – и настанет время, когда можно будет только спустить в унитазе воду и приступить к строительству первого в мире государства рабочих и крестьян. И еще я должен сказать, что не испытываю ненависти и презрения ни к немецкому, ни к французскому, ни к каким-либо еще народам, втянутым политиканами в грандиозную общеевропейскую бойню. На фронте вооруженный враг – законная цель, но едва солдат вражеской армии бросит оружие и взмолится о пощаде, я отнесусь к нему со всей возможной гуманностью, приличествующей Божьему Посланцу. Также я обязуюсь не бомбить и не разрушать городов неприятельских стран, ибо Господь желает обращения грешника, а не его смерти. Dixi!

И в этот момент неожиданность выдал Профессор, который, как и положено пажу-адъютанту, стоял поблизости, молчал и мотал на отсутствующий пока ус.

– Сергей Сергеевич, – сказал он, – разрешите высказать соображение?

Профессор – это далеко уже не тот мальчик, с которым мы начинали свой путь у горячего ручья в мире Подвалов. Флоренс Найтингейл как-то назвала его «маленьким русским солдатом». За два года мой юный воспитанник подрос и набрался опыта, которого хватило бы большинству взрослых, у него развился цепкий, наблюдательный взгляд, а суждения, которые он высказывает при написании своих рапортов^[2], ничуть не напоминают детский лепет. Так что пусть говорит, лишним это не будет. Вообще-то по правилам, введенным Петром Великим, на военном совете первым должен высказываться самый младший, но, видимо, тогда у моего воспитанника отсутствовала критическая масса наблюдений.

– Высказывайся, Профессор, – ответил я, – только, будь добр, покороче.

– Мне кажется, – немного волнуясь, сказал мой юный адъютант, оглядывая присутствующих, – что вы все немного неправильно воспринимаете задачу. Это мы, родившиеся гораздо позже этих событий, понимаем, что эта война была кровопролитна, безрезультатна и в той или иной мере навредила всем участвовавшим в ней странам. Здешние люди к подобному выводу начнут приходить году к шестнадцатому, а то и к восемнадцатому. А сейчас они все наивные и радостные от того, что вот-вот решатся все их проблемы и воплотятся желания. И даже окружение второй армии в Восточной Пруссии, которое вы хотите предотвратить, в Петербурге воспримут как мелкую досадную неудачу. В отличие от предыдущего мира, где над русской армией уже витало безнадежное ощущение грядущего поражения, тут всеми – от императора до последнего нижнего чина – овладело бодрое предчувствие великих побед. Мол, разгромим австрияков и германцев, и вернемся по домам до первого листопада. И вы, Сергей Сергеевич, никак не убедите этих людей в том, что отводите их с катастрофического пути. Напротив, и в России, и во Франции с Британией будут считать, что вы покушаетесь на их законную добычу, что они справились бы и без вас, а вы им только все испортили.

Я прогнал сказанное Профессором через энергооболочку Бога Войны, и не нашел в его постулатах никакого изъяна. Так все и будет, если я попробую идти накатанным путем. Во всех предыдущих мирах, начиная, собственно, с мира Великой Артании, мои местные союзники изнемогали под натиском превосходящих вражеских сил, а потому воспринимали помощь моей армии исключительно как положительное явление, но в мире Первой Мировой Войны все совсем не так. Тут до самого конца – то есть до Февральской революции и Приказа № 1 Временного Правительства (набрали идиотов по объявлению) – германская армия не воспринималась в окопах как в принципе неодолимый враг. Стиснутые в тисках идеальной блокады Германия и Австро-Венгрия были обречены на капитуляцию по причине наступившего голода и нехватки сырья на военных заводах. Если у русской армии нет сил наступать, то солдатам достаточно просто просидеть в окопах полгода или год, после чего крах Центральных Держав будет неизбежен по чисто экономическим причинам.

– Да, Профессор, – сказал я вслух, закончив свой обмен мнениями с энергооболочкой, – ты полностью прав. Для России с ее эмоционально неустойчивым и крайне самолюбивым монархом мы будем союзником нежелательным, если не сказать больше. Хотя задачи исправления этого мира с нас никто не снимал. Есть у кого-нибудь какие-нибудь соображения, каким образом мы сможем обойти эти граничные условия?

– Есть, – сказал Профессор. – Только один народ вступает в эту войну без энтузиазма, с предчувствием величайшей беды и даже национальной катастрофы. Безумные политиканы втравили этих людей в безнадежную войну с превосходящим врагом, при том, что союзники далеко, а недружественные страны окружают их страну по периметру границ. Я, Сергей Сергеевич, имею в виду сербов и Сербию…

– Профессор говорит дело, товарищ капитан, – сказала Кобра. – Сербов в Европе воспринимают как маленьких русских, над которыми можно издеваться только потому, что, в отличие от больших русских, они в ответ не смогут дать по шее. Вот где в народе с первых же дней не было никаких радостных иллюзий, а только предчувствие битвы за выживание и великих страданий. Именно там понадобятся наши «Шершни» и «Каракурты», стойкие в бою легионы и прочие высокотехнологические и магические чудеса. А в других местах без нашей помощи перетерпят и обойдутся.

– Так что же, нам вовсе не оказывать никакой помощи русской армии? – спросил я. – Ведь именно ради сохранения и укрепления Российской державы пришел я в этот мир, а все остальные задачи тут для меня побочны или второстепенны.

– Русской армии, когда она в силу самонадеянности тупоголовых генералов начнет попадать в разные тяжелые и безнадежные ситуации, помогать надо, – ответила Кобра, – но основным театром военных действий и целью политических операций для нас должна стать как раз Сербия. Это тот ключ, та точка опоры, которая позволит проникнуть в этот мир и закрепиться в нем, встав на надежный якорь. И только обосновавшись на сербском плацдарме и заработав авторитет неодолимой силы, ты сможешь задавать Николаю Романову очень неприятные вопросы и переворачивать мир в правильном направлении.

– Милый, – сказала мне Елизавета Дмитриевна, – по поводу Сербии у меня имеется особое мнение. Там, в нашем мире, нынешнему королю Петру наследовал принц Георгий – юноша прямой, честный и откровенный, превыше всего ставящий благо собственного народа, что так нравилось императору Михаилу Второму. Но тут, как и в других мирах Основного Потока, на трон готовится взойти его прямая противоположность, принц Александр – подлец и интриган, ради власти готовый обокрасть союзника, свергнуть с престола деда, морально уничтожить родного брата и расстрелять своих благодетелей из тайной организации, сделавших все, чтобы он взошел на трон. Этот непорядок следует исправить в первую очередь, а иначе тебе, мой дорогой нахал, в этом мире не на кого будет опираться при совершении очередных подвигов.

Ну да, вот и сходили за хлебушком… Четырнадцатилетний вьюнош натыкал радостного Бича Божьего носом в отходы человеческой жизнедеятельности, а остальные его поддержали. И поделом мне. Расслабился и решил, что раз сила есть, то и думать уже не надо. А вот и нет. Если налезать на этот мир буром, то окажется, что силенок у меня маловато. Кампанию я, может быть, и не проиграю, но лишних дров будет наломано – мама не горюй. Не одну зиму печь топить хватит. Ну ничего – нормальные герои всегда идут в обход. С другой стороны, в сражении под Танненбергом пятьдесят тысяч пленных русских солдат будут для немцев слишком жирным угощением. А Самсонов – каков засранец: стреляться он вздумал, ерш твою медь! Перетопчутся Гинденбург с Людендорфом. Надо будет заранее подумать о том, каким образом при участии минимальных сил сорвать германскую операцию по окружению второй армии и вместо громкой победы подсунуть немцам кукиш с маслом. В лучшем случае русские войска должны получить возможность отойти на исходные рубежи, в худшем следует открыть порталы и вывести их куда-нибудь на территорию Великой Артании. Там к тому времени начнется месяц май, вполне подходящий для расквартирования войск в полевых лагерях. Но то, что случится через два месяца под Танненбергом, надо отодвинуть «на потом», а сейчас следует подумать о делах наших текущих, в первую очередь, о ночном визите к раненому эрцгерцогу Францу Фердинанду. Эту австрийскую делянку тоже еще пахать и пахать.

– Итак, – сказал я, закрывая Совет, – все сказанное здесь в той или иной степени будет принято во внимание. А сейчас я формирую команду для ночного визита к нашему страдающему австро-венгерскому приятелю. Со мной на дело идут Колдун, Птица, Лилия и Кобра. Форма одежды – походная, выступление – через двенадцать часов.

28 июня 1914 года, 23:55. Австро-Венгерская империя, Босния и Герцеговина, Сараево, городской госпиталь, отдельна палата выделенная наследнику австро-венгерского престола.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Тиха украинская, то есть, простите, сараевская ночь. Спят пациенты госпиталя, в отдельных палатах спят раненые во время покушения наместник Боснии и Герцеговины Оскар Потиорек и наследник австро-венгерско престола эрцгерцог Франц Фердинанд, спит умаявшаяся и наплакавшаяся эрцгерцогиня София, спит младший медперсонал (сиречь санитары), а также адъютанты и охрана высокопоставленных персон. Не брешут даже собаки за окнами, ибо и они тоже погрузились в глубокий сон. Все они спят настолько крепко, что вряд ли проснутся даже в том случае, если госпиталь начнет бомбить авиация. А все дело в бойце Птице, в миру Анне Сергеевне Струмилиной, которая спела этим людям свое колыбельное заклинание, снять которое до истечения гарантированного срока действия «с третьими петухами» может только она сама.

Портал в мир грядущей Первой Мировой Войны открылся легко, как хорошо смазанный замок, который отпирают «родным» ключом, что говорит о том, что, совершив минимально необходимое воздействие, мы вывели этот мир из Основного Потока и перевели его на самостоятельную траекторию. Впрочем, если Франц Фердинанд все же умрет, то все вернется на круги своя. Но мы здесь как раз для того, чтобы предотвратить это нежелательное явление…

А вот и двери в одиночные ВИП-палаты. Их легко можно опознать по дрыхнущим, сидя под стенами, австрийским солдатам, обнимающим винтовки Манлихера с примкнутыми штыками. И тут же, напротив двери, столы, на которых в одинаковых позах мордами лежат сопящие офицеры. Заглядываю за одну дверь: там, в синем свете ночника, сном младенца дрыхнет граф Потиорек, а на полу, упав со стула, валяется его адъютант. Лилия сказала, что местные врачи обработали раненую ногу, кое-как сложили бедренную кость из крупных осколков, удалив всю мелочь, не связанную с мягкими тканями, и закрепили все эпического размера гипсовой повязкой. Срок условного выздоровления – около полугода, при этом никто не гарантирует, что кость срастется ровно, а раненая нога не окажется короче здоровой. В нашем прошлом сей деятель довольно бодро (хотя и неудачно) командовал сербским фронтом с австрийской стороны, и его выбытие с этой должности тоже означает изменение местной истории.

Но сейчас нам требуется совсем не граф Потиорек. Закрываем эту дверь, открываем другую. А там – как раз тот, кто нам нужен, Франц Фердинанд собственной персоной, перемотанный бинтами как мумия египетского фараона. И тут же эрцгерцогиня – храпит, будто извозчик, на отдельной кровати, а на полу, рухнув со стула во сне, сопит не адъютант, а служанка весьма слоноподобных габаритов.

Лилия подходит к столику рядом с кроватью австро-венгерского наследника, нюхает стакан-поильник с носиком, наполненный водой, и морщит нос.

– Это яд, папочка! – авторитетно говорит она. – Проснулся бы этот мужчинка ночью, попросил попить, служанка и подала бы ему этот стаканчик. А напиток в нем таков, что, испив его, уснешь, и больше никогда не проснешься. И тут отравители, которых я ненавижу! Поклянись, пожалуйста, что убьешь их всех.

Я и поклялся. Убью, догоню и закопаю заживо. А то что же получается: я этого Франца Фердинанда спасал, под личиной светского хлыща лично ходил на дело – а его бы раз, и отравили… И потом сообщили бы народу: дескать, умер от последствий ранения. По счастью, стакан полон, а значит, пациент из него еще не пил. Замечательно. Небольшая манипуляция: стакан отправляется в мир Содома на экспертизу магами жизни, а вместо него появляется другой, наполненный живой водой. Сначала у меня была идея поставить сосуд с ядом герру Потиореку, несомненно, непосредственно замешанного в эту интригу, но потом я отбросил эту мысль во тьму внешнюю. Не надо нам такого, ни в каком виде. Стоит только начать поступать в соответствии с мелкими мстительными порывами души – и зло непременно затопит тебя с головой.

– Значит так, – сказал я Лилии, – этот человек должен быть в меру подлечен, гарантирован не только от смерти, но и от ухудшения состояния здоровья. И в то же время мне не нужно, чтобы он завтра встал и начал ходить гоголем. Выздоровление раненого должно быть быстрым, и в то же время укладываться в естественные сроки.

– Как тебе будет угодно, папочка, – пожала плечами Лилия и, привстав на цыпочки, склонилась над пациентом, нажимая пальцами на какие-то только ей известные точки организма.

Минуты через две она распрямилась, сдула со лба непослушную челку и сказала:

– Ну вот и все, папочка! Пользовали нашего больного достаточно квалифицированные эскулапы, не допустившие никаких грубых ошибок, а потому зарастет как на собаке. Теперь пусть Диметриос наложит на этого типа самое простое из доступных ему заклинаний регенерации – и дело в шляпе. Выздоровеет тогда этот пациент где-то за месяц, и ни у кого не возникнет подозрения, что в его организме имело место постороннее вмешательство.

Собственно, ради этого заклинания я Колдуна с собой и тащил. И когда он закончил манипуляции с заклинанием, которое естественным путем должно было рассосаться недели за три, я сказал Птице:

– А вот теперь, уважаемая Анна Сергеевна, когда все медицинские процедуры уже закончены, больного надобно разбудить для проведения дипломатических переговоров. А то тут завтра с утра настропаленный агитаторами народ может начать выражать свое возмущение покушением – да не сербскому правительству и его тайным кукловодам, а обычным местным сербам, которые во всем этом ни сном, ни духом. Возмущения, как это водится, перерастут в погромы и убийства, и если наш пациент, опираясь на свой вес в обществе, не сумеет предотвратить эти негативные явления, то потом, когда жизнь и смерть этого человека станут мне безразличны (ибо изменения обстановки пойдут валом), я на него сильно осерчаю. А о таком лучше предупреждать заранее.

Птица пожала плечами, кивнула и прошептала что-то пациенту на ухо. Секунд тридцать ничего не происходило, потом Франц Фердинанд открыл глаза и уставился на нашу компанию как баран на новые ворота. Аж усы встопорщились.

– Кто вы, черт возьми? – хрипло прошептал он.

– Мое имя и имена моих спутников не скажут вам ровным счетом ничего, – пожал я плечами, отвечая на тевтонской версии немецкого языка. – Вам необходимо знать только то, что мы представляем в вашем мире Всемогущего Творца Всего Сущего, решившего внести в местную историю кардинальные изменения. Предыдущий вариант, образовавшийся самотеком из корыстных устремлений самых разных людей, Ему, видите ли, крайне не понравился. И первое, что мы сделали, это переиграли вчерашнее покушение, сохранив жизнь вам и вашей супруге. У вас степень ранения