– Вы можете не уговаривать меня, товарищ Щукин, – буркнул Сталин, – я сам все прекрасно понимаю. Но одно дело – вступать в контакт с уже цивилизованными Империей существами, и совсем другое – с дикими темными эйджел, которые, как сказала мне товарищ Малинче Евксина, не более чем дикари, которых специально приспособили для жизни на просторах галактики, не сумев исправить ни одного их ключевого недостатка.

Бригадный комиссар тяжело вздохнул.

– Да, товарищ Сталин, – ответил он, – это действительно так. И что хуже всего – исходным материалом для создания эйджел, – что светлых, что темных, – послужили не дикари нашего времени, а представители вида-предшественника, отличавшегося от современного нам человека разумного только образом мышления. И этот образ мышления не подразумевает почти никакой творческой деятельности, конструирования и так далее. Преимущество эйджел в том, что они намного лучше людей обыгрывают стандартные ситуации. Из столетия в столетие эйджел воспроизводят образцы, заданные им Древними, а длинная жизнь и связанный с ней здоровый консерватизм только усугубляет эту ситуацию. И в то же время, когда темные эйджел действуют в рамках Империи, заодно с другими расами, когда достоинства складываются, а недостатки исчезают, они непременно добиваются самых выдающихся результатов. По-научному это, кажется, называется «симбиоз».

– Отлично, товарищ Щукин, – сказал вождь, – а теперь поясните мне свои слова про усыновление, то есть удочерение, подчиненных – какое отношение оно должно иметь к присяге на верность Советскому Союзу…

– У большинства примитивных народов, – сказал бригадный комиссар, – лояльность к существующим порядкам проистекает только из чувства кровного родства. У них же названное родство, то есть усыновление, удочерение и так называемое побратимство по силе создаваемых связей ничуть не уступает кровному. Когда какой-то посторонний необходим для усиления племени, то его банально усыновляют. Я консультировался у наших историков, и они говорят, что в данном случае империя принудительно стала заниматься весьма прогрессивным делом, заменяя у эйджел родовую общину соседской… Диких (как они говорят, «доимперских») эйджел порядки на «Полярном Лисе» должны шокировать не меньше, чем нас с вами.

– Интересное наблюдение, товарищ Щукин, – сказал Сталин, мягко прохаживающийся по толстому ковру, – но этого совершенно недостаточно для того, чтобы создать универсальную теорию, объясняющую все многообразие взаимодействий в сложносочиненном и сложноподчиненном обществе. И это совсем не значит, что мы собираемся игнорировать имперскую социоинженерию. Совсем нет. Просто мы не эйджел, которые могут слепо принять на веру и в течение десятков тысяч лет бездумно копировать готовый образец. Нет, – прежде чем называть это наукой, нам необходимо проверить все преподанные нам постулаты на истинность, и только после этого они смогут называться наукой. Надеюсь, это вам понятно?

– Да, – товарищ Сталин, – согласился бригадный комиссар Щукин, – понятно.

– Тогда вы можете идти, – отпустил вождь своего помощника, – возвращайтесь на «Полярный Лис» и продолжайте исполнять свои обязанности. Я думаю, что наблюдение за непосредственным контактом имперских и диких темных эйджел будет весьма полезным делом. Дело в том, что в учебниках по социоинженерии, которые мне были предоставлены, рассматриваются ситуации только внутри чисто человеческих сообществ, не имеющих включений темных и светлых эйджел, горхов и сибхов; а нам нужна полная картина, во всем ее многообразии.

17 августа 1941 года, утро. Группа армий «Центр», окрестности города Быхова, КП 2-й армии вермахта.

Командующий армией вермахта генерал-полковник Максимиллиан фон Вейхс.

Сегодня исполнилось ровно восемь недель с тех пор, как полоумный ефрейтор приказал начать эту дурацкую войну с русскими. По плану «Барбаросса», к этому моменту мы уже должны были выйти на линию Архангельск-Астрахань, после чего, закончив боевые действия в большевистской России и приняв безоговорочную капитуляцию у остатков их правительства, приступить к переброске свои части в Центральную Азию, чтобы на следующий год через перевалы Афганистана вторгнуться в Индию. Но реальность оказалась иной. Я признаю, что ошибался, когда думал, что в срыве блицкрига виновны только пришельцы с небес. Черта с два. Они только обострили главную проблему этой войны – настолько, что она стала очевидна с первых же дней.

Главная ошибка ефрейтора в том, что он вообще начал эту войну. С чего он вообще взял, что русских большевиков легко победить? Наши первые успехи объяснялись исключительно внезапностью нападения и предательством части генеральской верхушки, но русские солдаты и младшие офицеры, даже застигнутые врасплох, дрались яростно, с самозабвенным отчаянием, и окончательно разгромить мы их смогли только после того, как у сражающихся в изоляции большевистских частей закончились патроны и снаряды. Если отбросить пропагандистские заявления доктора Геббельса, то становится ясно, что большевистские генералы отдавали идиотские и прямо предательские распоряжения, раздергивали на части боеспособные соединения, вносили хаос и дезорганизацию, а русские солдаты все равно, уже не надеясь ни на что, продолжали сражаться с нами подобно древним берсеркерам. Так, наша 34-я пехотная дивизия, пытавшаяся с юга замкнуть малое кольцо окружения вокруг Белостокского котла, оказалась буквально стоптана этими безумцами, штыковыми атаками, прокладывавшими себе дорогу из окружения. Впервые с начала войны (имеется в виду с 1-го сентября 1939 года) соединение вермахта пришлось бросить тяжелое вооружение и отступить, чтобы не подвергнуться разгрому и уничтожению. И именно в таком состоянии пришельцы застигли отступающих русских. Очевидно, увиденное им понравилось. Не каждая армия способна воевать в таких безнадежных условиях.

Генерал-фельдмаршал фон Клюге сказал, что он сразу почувствовал на той стороне жесткую волю нового командования, которое совершенно по-новому стало перевязывать разорванные нами нити. Как удалось выяснить абверу (всего-то через полтора месяца после тех событий), командующему пришельцев удалось добиться, чтобы окруженная группировка подчинялась непосредственно Москве и решала стратегическую задачу сорвать продвижение вглубь России соединений второй танковой группы. И это ему удалось.

Если не считать побоища в Минске, сражение за мало кому известную станцию Ивацевичи стало одним из самых кровопролитных эпизодов этой войны. Выходящие из глубокого окружения русские войска, как вытекающий из пробитого бака бензин, подпитывали пламя этой битвы ровно до тех пор, пока вторая танковая группа не прекратила своего существования. Изрядно потрепанный ударами с воздуха двадцать четвертый мотокорпус тут не в счет. В плен попал даже сам выскочка Гудериан – как и предрекали многие, однажды он все-таки зарвался и переоценил свои возможности.

Более того, пришельцы даже смогли эвакуировать гарнизон осажденной крепости в Бресте. Бой за крепость был коротким, но крайне ожесточенным, в результате чего наша 45-я пехотная дивизия, осаждавшая крепость, понесла тяжелые потери. Погиб и командир дивизии генерал Шпипер, зато тяжелая пехота пришельцев, задействованная в этой операции, сумела эвакуировать из крепости всех русских до последнего, включая мелкие изолированные группы и тяжелораненых. Правда, сразу после этих событий началась кровавая бойня в Минске, по сравнению с которой акция пришельцев в Бресте уже казалась нам обыкновенной пощечиной.

Вот так на нашем горизонте появилась грядущая Империя. Сейчас, когда я знаю о ней гораздо больше, чем тогда, я понимаю, почему имперцы с такой яростью сражаются против нас на стороне большевиков. Их империя состоит из множества наций и даже рас, обитающих на различных планетах, и хоть они не равны друг другу, ни на ком из имперских граждан не стоит клеймо недочеловеков. Курт говорит, что каждая раса и нация в империи имеет свое законное место под солнцем, ибо у каждой из них есть свои недостатки и достоинства. Одни чудовищно сильны физически, другие очень умны, третьи усидчивы и трудолюбивы, что незаменимо при сборке сложнейших приборов, третьи воинственны, четвертые являются прирожденными пилотами, а пятые… в общем, это уже неважно. В биологии такое сосуществование называется симбиозом. Некоторые расы вообще не смогут существовать вне пределов Империи, другие, оказавшись без ее поддержки, будут влачить жалкое существование. И, главное, имперская пропаганда внушила всем им (даже тем, кто имеет весьма отдаленное отношение к человеческому роду), что все они – русские, если не по крови, то по духу. Настоящих русских там абсолютное меньшинство (так же, как в живом организме доля нервной ткани составляет всего несколько процентов), но именно они делают Империю тем, что она есть.

В большевистской России все почти также, только русские представляют среди ее населения абсолютное большинство. Но стоит их куда-нибудь убрать – и огромная страна рассыплется на сотни враждующих племен… Только это все бесплодные мечты, ведь даже без вмешательства пришельцев рано или поздно русские сами отстранили бы от командования своих дураков и предателей и остановили нашу армию (если не на Днепре, то на Дону и на Волге), имея еще достаточно ресурсов для продолжения борьбы. Этот вывод можно сделать по тому, что даже там, где никогда не было никаких пришельцев (в Прибалтике, на Украине и в Бессарабии) сопротивление русских армий при первых же неудачах вермахта возросло настолько, что наше наступление насмерть увязло в укрепрайонах линии Сталина. Воспользовавшись передышкой, выигранной для них пришельцами, русские насмерть вцепились в эти укрепления, построенные по стандартам прошлой войны, так что сдвинуть их оттуда теперь не представлялось возможным.

В результате восьми недель почти непрерывных боев вермахт понес такие потери, что теперь способен был наступать только в полосе двести километров, и то без всякой гарантии на успех. С передовых наблюдательных пунктов было видно, что на том берегу Днепра русские непрерывно продолжают строить свои укрепления, рыть странные зигзагообразные линии траншей, натягивать колючую проволоку, заменять открытые пулеметные гнезда деревоземляными огневыми точками. А у нас только два дня назад кое-как начала функционировать железная дорога. Если прежде грузы везли на машинах двести пятьдесят-триста километров, то теперь расстояние от станции разгрузки до дивизионных тылов сократилось в десять раз. Но это не большое утешение, поскольку железная дорога тоже находится под постоянными ударами большевистской авиации и диверсантов. Если груз находится в пути, нет никакой гарантии, что он не окажется под откосом после подрыва полотна и не сгорит на станционных путях во время налета «белых демонов». Хуже всего, говорят, дело обстоит с диверсантами. В наших тылах действуют не только специально подготовленные отряды большевистских фанатиков из НКВД, но и остатки окруженных и разгромленных частей, до которых вражеское командование всеми силами доводит директиву о развязывании в наших тылах полноценной партизанской войны. И это в условиях, когда на счету каждая тонна горючего, каждый ящик с патронами и каждый снаряд к пушке.

Особенно скверно дела со снабжением обстоят в приданном нашей армии сорок восьмом мотокорпусе – он имеет сейчас всего одну заправку топлива вместо десяти (в крайнем случае, пяти), положенных на момент начала наступления. Даже если удастся форсировать Днепр и прорвать линию фронта, (в чем я сомневаюсь) то «ролики» генерала Кемпфа встанут примерно через восемьдесят километров пути по ужасным русским дорогам, после чего их голыми руками сможет взять любое русское пехотное соединение. Панцеры без бензина – это не панцеры, а железные коробки с пушками и пулеметами; сопровождающая же их мотопехота после того как встанут все мотоциклы, грузовики и бронетранспортеры, мигом потеряет все свои преимущества. Будем надеяться, что за две недели до начала наступления, назначенного на второе сентября, все успеет наладиться… Но все-таки я бы не особо на это надеялся. Ведь, как докладывает разведка, к врагу тоже подходит подкрепление, подвозятся боеприпасы и все необходимое для того, чтобы рубеж Днепра стал для нас непреодолимой преградой. А самое главное – на той стороне у русских очень инициативный и деятельный командующий армией (совсем не чета тем остолопам, которых мы встретили у самой границы). Видно, что под его руководством русские войска с энтузиазмом готовятся встретить наше наступление. Форсирование Днепра будет трудновыполнимой задачей, даже если нам во фланг не ударит Минский Мясник, со своей ударной группировкой расположившийся в Бобруйском выступе за правым флангом нашей армии. По крайней мере, у нашей разведки нет сведений о том, что он сменил или собирается сменить место дислокации. Уж больно удобная там позиция для того, чтобы попытаться подрезать наш наступающий клин.

При этом и меня, и фельдмаршала Клюге, как и многих других, терзают смутные сомнения по поводу того, надо ли нам вообще лить кровь германских солдат в этой безнадежной войне… На фоне угрозы уничтожения Германии и самих немцев второе место в единой и единственной империи человечества кажется нам вполне достойным того, чтобы за него побороться. Мы уже знаем (а если о чем не знаем, то догадываемся), что ефрейтор решил отдать Германию имперцам и русским только в виде развалин, заваленных трупами наших женщин и детей, потому что мы, мужчины, должны погибнуть еще раньше. Но нам такое развитие событий не нравится. Нам необходимо только вступить в переговоры и получить от противоположной стороны надлежащие гарантии (как для себя лично, так и для всего германского народа) того, что в Германии после капитуляции будут установлены именно имперские, а не большевистские порядки. Мы хотим сохранить свободу для частного предпринимательства и быть уверенными, что люди, не замешанные ни в какие преступления, смогут сохранить собственность и положение в обществе. Фельдмаршал фон Клюге говорит, что как только он получит ответы на все интересующие его вопросы, эта война закончится так же неожиданно, как и началась, а несчастный ефрейтор «нечаянно» уйдет в небытие. Он не оправдал доверия нации и потому должен умереть – во имя того, чтобы жили все остальные немцы… Аминь.

19 августа 1941 года, полдень мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

генерал-полковник вермахта Гейнц Гудериан (военнопленный).

Стихотворения Лермонтова о сидящем в темнице горном орле Гейнц Гудериан не знал, но ощущал нечто подобное описанному русским поэтом. Подбили на самом взлете, оторвали от любимого дела, засунули в камеру без окон, кормят три раза в день отборными русскими народными блюдами… и даже не допрашивают. Не до тебя, мол, сейчас.

Быстроходный Гейнц мерил свою маленькую камеру шагами и думал, что это все чудовищно, невыносимо и оскорбительно. Его, величайшего гения танковой войны, поймали, можно сказать, на поле боя, спеленали по рукам и ногам, а потом засунули в кутузку, будто кадета-первогодка, прошрафившегося пьяным дебошем и оскорблением старшего по званию.

Тут, в логове пришельцев, он ничего толком и не видел, – только своих конвоирш (вот это женщины!) и коридоры, по которым его провели от шлюза до двери камеры в корабельной тюрьме. Впрочем, такой же интерьер можно было бы организовать и где-нибудь на Земле (так думал Гудериан, и эта мысль его почему-то немного успокаивала) – для этого достаточно было бы обзавестись подземным ангаром, стены коридоров оборудовать искусственной вентиляцией, обшить матово блестящим металлом, а в качестве светильников использовать лампы неизвестного типа… Одних только этих удивительных ламп, источающих чистый и холодный белый свет, вполне хватало для того, чтобы показать, что он в плену именно у пришельцев, а не оказался передан разведке большевиков.

Перемены в судьбе немецкого генерала наметились после завершения Приграничного сражения, когда все четыре арьергардные советские группировки, рыча и огрызаясь на наседающие передовые германские части, уже отошли на восток, к основному рубежу обороны. Советское командование с помощью новых союзников сумело выиграть время для развертывания Западного фронта второго формирования, а главная ударная группировка дейчей понесла тяжелые (на самом деле невосполнимые) потери, после чего у Ватилы Бе появилось время заняться новой игрушкой. Тем более что к тому моменту и сам Гудериан, качественно промаринованный в полном одиночестве, достаточно размяк и уже был готов к предстоящему разговору со своими пленителями.

Да уж – больше месяца Быстроходный Гейнц не видел ни одного человеческого лица и не слышал ничего, кроме звуков собственного голоса. Сейчас, чтобы не сойти с ума, он заговорил бы и с фонарным столбом, а не то что с офицером противника. Разумеется, он клялся сам себе, что не выдаст на этом допросе никаких тайн, но тут же приходил к пониманию, что если бы его похитителям были интересны какие-нибудь военные или государственные тайны, то его уже давно бы допросили без всяких сантиментов и выжали из него все сведения буквально досуха. Но так как допросов не было, то выходило, что пришельцам, сражающимся на стороне большевиков, и так ведомы все мыслимые и немыслимые тайны Третьего Рейха… На самом деле было еще не время.

В связи с подготовкой грядущего Смоленского сражения Ватила Бе снова отложила беседу со своим пленником и вспомнила о нем только сейчас, после того как появившийся на горизонте «Корсар» напомнил, что ставка в этой игре значительно больше, чем победа правильной стороны во внутрипланетарной войне. В схватке с кланами эйджел новорожденной Империи потребуются все, какие только возможно, человеческие ресурсы.

И вот, спустя полтора месяца с момента пленения (Гудериан, как всякий приличный пленник, делал на стене отметки пуговицей от мундира), впервые за все время дверь камеры раскрылась…