– Кто вы, уважаемый, откуда, и как сюда попали? – спросил я, толкнув комиссара локтем в бок, чтобы тот не лез в разговор с неуместными замечаниями – потом разберемся, кто тут господин, а кто товарищ.

Старик бросил несколько слов местным, которые заметно расслабились, а потом, опять повернувшись в нашу сторону, сказал уже по-русски:

– Меня зовут Константин Монидис, я из Одессы, моряк, рыбак и коммерсант. Мама у меня русская, Татьяна Васильевна, в девичестве Вострикова, а отец – грек Антониос Монидис. Ходил туда-сюда из Одессы в Турцию мимо таможни. До этого таким промыслом занимался мой отец, а до него дед. В Турции в небольшом рыбацком селении на берегу Черного моря жили родственники отца, которые поставляли мне разный товар. Но однажды вечером в селение моих друзей, где я гостил с очередным визитом, неожиданно ворвались башибузуки. Они без предупреждений и объяснений принялись убивать всех встречных и поджигать дома. Дорога к шаланде была отрезана, но под покровом темноты мне удалось скрыться в холмах. Ведь я же не турецкоподданный, и не был обязан покорно подставлять свою шею под ятаган. Я думал, что сумею добраться до Константинополя, и, показав русскому консулу свой паспорт, рассказать, что случилось. Но когда настало утро, я обнаружил, что нахожусь в совсем дикой, незнакомой местности, откуда, куда ни иди, все равно никуда не придешь. Увы… – Он опять вздохнул и развел руками; лицо его сделалось печальным.

– Скажите, Константин Антонович, а когда это с вами произошло? – спросил я.

– Если я ничего не напутал в подсчетах, – сказал старик, – то это случилось целых двадцать пять лет назад…

– Нет, – покачал я головой, – вы меня неправильно поняли. Какое число было на календаре, когда на селение ваших родственников напали башибузуки?

– А! – воскликнул мой собеседник. – Извините, господин офицер, я вас действительно неправильно понял. Это случилось вечером двадцать девятого октября по юлианскому летоисчислению или одиннадцатого ноября по принятому во всем мире григорианскому календарю тысяча девятьсот четырнадцатого года. Это дата врезалась мне в память на всю жизнь. А почему вы об этом спрашиваете?

– Во-первых, Константин Антонович, – сказал я, – насколько нам уже известно, сюда попадают люди из разных времен, и когда разговариваешь с человеком, то надо понимать, откуда он свалился. Мы, например, прибыли из ноября тысяча девятьсот сорок первого года. Во-вторых, в указанный вами день Османская империя без объявления войны атаковала Севастополь и другие русские порты на побережье Черного моря, так что со своим русским паспортом дошли бы вы только до первого турецкого полицейского, а там или в контрразведку, или секир-башка прямо на месте.

– О! – воскликнул мой собеседник. – Значит, здесь я прожил вторую жизнь. Тогда при мне, кроме одежды, имелись русский паспорт, портмоне с золотыми червонцами, револьвер «бульдог» с полным барабаном без одного патрона, а также рыбацкий нож. Если паспорт, золотые монеты и даже револьвер ничем не могли помочь мне выжить, то нож оказался ценным имуществом, позволившим мне присоединиться к местным и завоевать среди них определенный авторитет. Сейчас я старейшина, уважаемый, умудренный жизнью человек, к советам которого прислушиваются, а несколько лет назад, пока в руках и ногах еще была сила, позволяющая водить людей на охоту, я даже был вождем. Тогда мы были значительно многочисленнее и, можно даже сказать, богаче, но сейчас наш клан переживает далеко не лучшие времена. Сегодняшняя охота тоже оказалась неудачной, и теперь нам придется лечь спать голодными. Кстати, двое из тех недоумков, что стоят сейчас позади меня, увы, мои сыновья…

– А почему «увы»? – из-за моего плеча спросил неугомонный лейтенант Чечкин.

– Потому, молодой человек, – с некоторым раздражением ответил Константин Монидис, – что они оба полностью подпали под влияние других охотников и не желают слушать моих наставлений. Когда я состарился, меня стали терпеть только из-за ножа. Пока я жив, им можно пользоваться, а если я умру или меня изгонят, то священная вещь должна будет отправиться вслед за мной. Таковы местные верования.

– Ну хорошо, Константин Антонович, – кивнул я, – мы остановимся на ночевку тут поблизости, и сегодня сделаем так, что ваши люди голодными спать не лягут, а уж дальше вы как-нибудь сами, потому что у нас есть и другие дела, кроме как снабжать вас провиантом.

– Господин офицер, какие у вас могут быть дела в этом диком мире? – спросил мой собеседник. – Ведь тут просто некуда идти. Повсюду одна только безобразная дикость и люди, которые ничего не хотят менять в своей жизни.

– Во-первых, – сказал я ледяным тоном, – должен поставить вас в известность, что в тысяча девятьсот семнадцатом году в России случилась социалистическая революция, после чего господа закончились и остались одни товарищи. Впрочем, лично для вас и для людей вашего клана этот факт ничего не меняет, просто имейте его в виду. Во-вторых – нам есть куда идти. В этом мире нашлись люди, которые смогли сломить нежелание местных менять существующие порядки и сумели организовать в этом диком месте свое государство, которое назвали Народной республикой Аквилония, что в переводе с латыни означает «страна северного ветра». Мы смогли связаться с руководством этой республики с помощью радио, и эти люди пригласили нас присоединиться к их обществу.

– Извините меня, госп… то есть, товарищ офицер, – стушевался Монидис. – Простите, я не знаю вашего имени и звания…

– Капитан-лейтенант рабоче-крестьянского красного флота Голованов Николай Иванович, – отрекомендовался я, приложив ладонь к пилотке.

– Николай Иванович, простите за любопытство, а где расположена эта Аквилония, в которую вы так стремитесь? – спросил мой собеседник; похоже, сообщенная мной новость его весьма приободрила.

– Где-то на реке Гаронна в окрестностях французского города Бордо, – ответил я.

– Но так вы никуда не придете! – воскликнул Монидис. – Босфор и Дарданеллы непреодолимы по всей длине своего течения. Вы можете не надеяться, что вам удастся найти место, где вы сможете переправиться на другой берег. Нет, это совершенно исключено!

– А нам и не нужно никуда переправляться, – сказал я. – Сейчас мы проводим разведку русла Босфора, чтобы понять, сможет ли пройти по нему наша подводная лодка, которая пока стоит на якоре у истока. Если результат этого похода будет положительным, то мы вернемся к своему кораблю и направим его в реку, а если нет, то сообщим о своем решении в Аквилонию и пойдем пешком до устья, а они, как только на Гаронне закончится ледоход, направят за нами корабль.

– Знаете что, Николай Иванович, – мой собеседник задумался, опираясь на посох, – я ведь в прошлом тоже моряк, хоть и не военный. Скажите, а какова осадка вашей подводной лодки?

– Три метра, а по-старому полторы сажени, – ответил я.

– Могу вас уверить, – сказал Монидис, – что на фарватере Босфора нет мест с глубинами менее трех саженей. И с Дарданеллами то же самое, хотя те места я знаю гораздо хуже. Таковы уж эти полноводные реки… хотя я не взялся бы сплавляться по ним на парусной или гребной лодке даже в свои лучшие времена. Есть несколько опасных мест на поворотах русла, где без хорошего хода вас просто вышвырнет на скалы и размажет…

– Мы видели такие места, – сказал я, – но надводный ход нашей «Малютки» – четырнадцать узлов при вполне приличной управляемости, так что думаю, что мы справимся.

– Я тоже на это надеюсь, – тяжело вздохнул мой собеседник, – и буду молиться за ваш успех. Николай Иванович… у меня к вам есть одна просьба, как у одного русского человека, закинутого Божьей Волей на чужбину, к другому такому же человеку.

– Я слушаю вас, Константин Антонович, – ответил я.

– Я старый человек, – произнес он, – мне все равно скоро умирать. На сыновей этот мир наложил свою тяжелую лапу, и они у меня выросли полными балбесами, зато у меня есть дочь Ната – не только красавица, но и умница. Я немного учил ее всему, что знаю сам, в том числе и русскому языку, чтобы у меня была возможность с кем-нибудь перекинуться на нем хоть парой слов. Прошу вас, госп… товарищ капитан-лейтенант, возьмите ее и отвезите в эту самую Аквилонию. Боюсь, что, когда я умру, Нату просто прогонят из клана.

– Погодите, Константин Антонович, – оторопев, произнес я, – как прогонят?

– Тут есть такой обычай, – сказал мой собеседник, – что девушка, рожденная в клане, должна или выйти замуж в другой клан, или ее изгоняют на верную смерть, ибо в одиночку даже мужчина протянет на местной природе не более недели, а женщина и того меньше. Незамужняя бобылка для местных – это просто лишний рот безо всякой пользы. С замужеством у моей дочери не задалось: недавно ей стукнуло двадцать лет, а по местным меркам это уже почти старость. Хотя бы до сорока лет тут не доживает почти никто. Я со своими сединами – это величайшее исключение, и пока мою дочь терпят только потому, что она ухаживает за стариком, еще нужным клану. А потом – с глаз долой, из сердца вон.

Я подумал и… согласился, решив, что, должно быть, дочка у товарища Монидиса получилась не особо кондиционной по внешним данным, раз уж ее никто не берет замуж.

И тут старейшина позвал: «Ната, Ната!», и от кучи местных баб отделилась довольно миловидная девица – светло-русая, синеглазая, ростом под метр восемьдесят, общим обликом напоминающая «девушку с веслом» из парка Горького. Широкими мужскими шагами она направилась в нашу сторону. Я-то ничего, на женский пол не падкий, а вот лейтенант Чечкин так и обомлел.

– А с чего это, гражданин Монидис, вашу дочку замуж никто не взял? – спросил он, не отводя взгляда от статной девахи. – Красавица же…

– Слишком высокая и умная, – вздохнул тот, – а ни в том, ни в другом смысле ни один местный мужчинка не захочет смотреть на свою половину снизу вверх.

– Ну хорошо, Константин Антонович, – сказал я, – обещаю вам, что с нами ваша дочь будет в полной безопасности, по крайней мере, по женской части. Все остальное зависит от неизбежных на море случайностей, над которыми мы не властны.

– Этого, Николай Иванович, вполне достаточно, – сказал Монидис и обратился к уже подошедшей к нам дочери: – Вот, Ната, знакомься: это люди из моего родного мира, где с момента моего исчезновения утекло много воды. Завтра они пойдут дальше своим путем, и ты уйдешь вместе с ними, ибо такова моя отцовская воля. И не спорь. Я делаю это только ради твоей безопасности и будущего счастья.

Девица сверкнула на нас синими глазищами, потом потупила их в землю и сказала: «Хорошо, Папа́…», на чем вопрос был исчерпан. Потом я сказал лейтенанту Чечкину, чтобы он брал Давыдова и Тимченко и шел посмотреть, кого тут поблизости можно подстрелить на ужин – желательно крупное животное, которого хватит и нам, и местным. При этом старейшина Монидис послал с ними четырех охотников, в том числе и обоих сыновей, чтобы было кому тащить добычу. За ними же (я думаю, что только за Чечкиным) увязалась и Ната, пообещав быть переводчицей между двумя частями разнородного отряда.

Когда они ушли, Монидис отозвал меня в сторону от моих людей и тихо произнес:

– Николай Иванович, я должен рассказать вам еще одну вещь. Два дня назад на том берегу мы видели десять человек в такой же черной форме, как у вас. Именно поэтому наши охотнички при вашем появлении впали в такое оцепенение, ведь ни один смертный не в состоянии пересечь этот поток и остаться в живых. Скажите, это случайно не были ваши люди?

– Нет, Константин Антонович, – покачал я головой, – наших людей на том берегу быть никак не может.

– Тогда вы должны иметь этот факт в виду, – сказал старейшина. – Черт его знает, кто это может быть и какие у них намерения.

– Разумеется, мы будем иметь это в виду, – сказал я, подумав, что, кроме советских моряков, в черную форму могут быть одеты немцы, итальянцы и… белогвардейцы-корниловцы, ведь где-то тут, рядом, в двадцатых годах располагался Галлиполийский лагерь, в котором постепенно разлагались эвакуировавшиеся из Крыма остатки врангелевской армии.

Одиночный выстрел за холмами раздался в тот момент, когда мы уже разбили лагерь и разожгли костер (что было делом небыстрым). Видимо, охотники местного клана хорошо распугали дичь вокруг своей стоянки, и, чтобы взять настоящую добычу, пришлось уйти довольно далеко. Минут через сорок показались счастливые охотники. Местные, сгибаясь под тяжестью, волокли действительно крупную добычу; ноги животного были попарно привязаны к их массивным копьям, которые, казалось, даже гнутся под невыносимым весом. Да, это вам не баран в тридцать килограмм, тут вес будет, пожалуй, раз в десять больше… Давыдов и Тимченко с винтовками наизготовку шли по бокам от этой процессии, внимательно осматривая каждый свой сектор. Тут мало взять добычу, надо еще уберечь ее от желающих отнять и поделить в свою пользу. Позади всех, забросив винтовку на плечо, шагал лейтенант Чечкин, и рядом с ним шла Ната. Эти двое по пути перебрасывались взглядами и, кажется, непринужденно болтали. Девица двигалась довольно грациозно, при этом она поправляла волосы и то и дело сияла белозубой улыбкой. Было видно, что она кокетничает, повинуясь какому-то природному инстинкту, одинаково действующему на всех женщин – что в двадцатом, что в Каменном веке. Чечкин старался соблюдать важный вид, но, околдованный чарами первобытной красотки, не мог сдержаться и время от времени безмятежно улыбался в сторону новой знакомой.

– О! – подковыляв ко мне, с некоторым удовлетворением сказал Монидис, кивнув в сторону процессии, – ваш молодой товарищ, кажется, имеет у моей дочери определенный успех. Своих предыдущих ухажеров на Собраниях, когда к ней еще проявляли интерес, Натка просто гоняла палкой. Тогда ей не подходил ни один, а тут, смотрите, какая идиллия! – Он улыбнулся. Затем, вглядевшись, добавил: – И, кстати, добыча стоила охоты, ведь вашим людям удалось подстрелить его королевское величество благородного оленя.

– Оленя? – переспросил я. – А где же его рога?

– Рога, Николай Иванович, олени сбросили еще месяц назад, – ответил мне знаток местной природы, – а самки и вообще по жизни безрогие. Впрочем, я скажу вам об этом более точно, когда охотники подойдут поближе.

В этот момент все прочее население стойбища завидело возвращающихся добытчиков и радостно заголосило. Сегодня, завтра, и еще, может быть, пару дней, пока мясо не протухнет, они, благодаря соплеменникам старейшины, остановившимся тут на один день, не будут ложиться спать с пустыми желудками.

Подростки стрелой бросились в реденький лес на склоне холма собрать оставшийся там сушняк, а женщины, набросав на кострище хвороста, встав на колени и, задрав к небу тощие зады, принялись дуть на жар.

– Что они делают? – спросил я у Монидиса.

– А вы не знали? – вопросом на вопрос ответил тот. – Если костер горит на одном месте несколько дней подряд, накапливая под собой жар, то потом, чтобы разжечь его заново, не нужно никаких лишних усилий. Достаточно только палкой разбросать верхний слой золы, открывая жар, бросить туда пук сухой травы и хвороста и немного подуть, а если погода ветреная, то не надо даже этого. Думаю, что именно из этой основы возникла легенда о птице Феникс, воскресающей из пепла.

– Спасибо за совет, Константин Антонович, – сказал я, наблюдая за тем, как у местных женщин воскресает огонь. – Если мы остановимся где-то на несколько дней, то непременно так и сделаем, чтобы экономить спички, которые у нас не бесконечные.

Вечером мы сидели у костра, ели горячий шашлык из оленины, а у меня из ума не выходили неизвестные люди в черной форме, которых старейшина Монидис видел два дня назад на противоположном берегу Босфора. Кто они – враги или команда еще одной советской подводной лодки, бесследно пропавшей в Черном море? Возможно, их командир не стал подавать сигнала бедствия на международной волне, и теперь наши товарищи безуспешно ищут выход из того места, куда имеется только вход.

8 апреля 3-го года Миссии. Понедельник. Вечер. Азиатский берег реки Босфор, мыс Ускюдар.

Командир подводной лодки М-34 капитан-лейтенант Николай Иванович Голованов

Часов в девять утра, хорошенько позавтракав и попрощавшись с обитателями стойбища, мы двинулись в путь. Ната тоже собралась в дорогу как положено: сложила свои вещи в заплечный мешок из оленьей шкуры, безропотно продемонстрировав мне его содержимое. Запасной комплект одежды, штаны и парку я одобрил, мокасины и меховую безрукавку тоже, а вот каменные инструменты, тяжелые как кирпич, сказал оставить. Теперь они ей больше никогда не понадобятся.

Дополнительно перед началом похода пришлось провести с нашей новой спутницей небольшую воспитательную работу.

– Товарищ Ната, – сказал я, – пока ты с нами, я временно произвожу тебя в почетные мужчины. Это значит, что рот надо держать закрытым, глаза открытыми, и если вдруг увидишь что-нибудь необычное или опасное, то сразу докладывать.

– Как я буду доложить, если рот закрыт? – непонимающе лупая синими глазами, спросила девица.

– Держать рот закрытым – это значит говорить только по делу и зря не болтать, – пояснил я. – Потом, на привале, наговоришься еще со своим мальчиком.

– Алек-сандр не мальчик, – старательно по слогам выговаривая слова, произнесла Ната. – Он мужчина, охотник.

– На охоте он мужчина, лейтенант Чечкин, – сказал я, – а с тобой – мальчик Александр. Понимаешь?

– Не понимаешь, – покачала головой девица. – Но я слушайся и говори Алек-сандр только на привал, а поход говори, если что-то видеть. Папа́ говори, что ты теперь мой главный вождь.

– Умница, – сказал я, – а теперь пошли.

И мы пошли. Третий день нашего похода, в плане пути, был проще двух предыдущих. Склоны холмов по левую руку от нас поднимались вверх довольно круто, но при этом полоска галечникового пляжа нигде не прерывалась. Несколько раз нам приходилось прыгать по камням, пересекая впадающие в Босфор полноводны ручьи – и вот он, предпоследний поворот русла, после которого прямой, как стрела, поток устремляется прямо к полуострову Византий, на котором, как говорил лейтенант Чечкин, когда-то и возник древний Константинополь. Но нам такие подробности в тот момент были безразличны. Главное было в том, что с этой позиции можно было наблюдать русло Босфора вдоль до самого Византия, где река делает свой последний поворот, устремляясь к Мраморному морю.

Согласно имеющимся у меня картам, на этом участке Босфор, почти не меняя ширины русла, изрядно теряет в глубине, и его течение еще раз резко ускоряется. При этом посреди реки отчетливо видны пенные буруны над подходящей почти к самой поверхности продольной скалистой отмелью, также отмеченной на моей карте. Напарываясь на преграду, вода уже не журчит, не шумит, а ревет раненым носорогом, и именно этот звук слышал акустик Тимченко, когда мы подходили к истоку Босфора. Ширина канала с европейской стороны отмели – сто пятьдесят метров, с азиатской стороны канал шире – двести метров, скорость течения – около двадцати узлов. Нам надо как раз туда, в канал на азиатской стороне, потому что там не только фарватер шире, но и, если верить моей карте, глубины немного больше – а значит, основная масса воды идет именно с той стороны отмели.